Я всегда считал: суть того, что власть пытается донести до народа важнее того, в каком формате это делается. Но телевизионное общение ВВП с народом в июне 2018 года оказалось в этом плане редким исключением.
“У нового формата прямой линии есть жирный плюс - появилась дополнительная динамика. Зритель воочию видит, как вопрос переадресуется исполнителям, как они отчитываются перед президентом - словом, аудитория становится свидетелем того, что раньше оставалось за кулисами. Есть, однако, во всем этом и не менее жирный минус.
Зрители из студии исчезли, а коммуникацию с ними заменили общением с министрами и губернаторами. Из “народного лидера” президент превратился в главу бюрократического аппарата. Конечно, речь идет только о картинке. Но специалисты знают, что картинка оказывает на массовое восприятие гораздо большое влияние, чем любые слова” - так известный политолог Аббас Галлямов описал свои первые впечатления от путинской “Прямой линии” образца лета 2018 года.
Солидаризируюсь с этой оценкой. Стремление осовременить, модернизировать, сделать более “модным” и “хипстерским” устоявшийся формат “Прямой линии”, на мой взгляд, сыграло с организаторами главного политического шоу лета не очень добрую шутку. Да, да, именно “шоу” - я настаиваю на этом термине. “Прямая линия” перестала быть прямой - из нее исчезла спонтанность, чувство аутентичности, ощущение, что никто не знает, какой именно каверзный или, напротив, до неприличия льстивый вопрос прозвучит через пять, восемь или десять минут. Место всего этого в 2018 году заняла формулировка, проскользнувшая в речах одного из ведущих “Прямой линии”: “ Нашим редакторам показался интересный такой вопрос...”
Написав предыдущий абзац, я почувствовал себя телекритиком – но только на какие-то доли секунды. Ведь вопрос этот не столько телевизионный, сколько политический.
Основа многолетней популярности ВВП – умение разговаривать с народом на его языке и без посредников и режиссеров. Во время этой “Прямой линии” такие посредники не просто появились – они откровенно мозолили глаза. Отрежессированность действа былоа очевидной: мол, сейчас мы включаем это, сейчас мы включаем то, сейчас мы сами задаем вопрос про Скрипалей, а сразу после этого – о том, как кошмарят Абрамовича.
Конечно, в новом формате “Прямой линии” были и очевидные положительные моменты. Я получил огромное удовольствие, наблюдая, как выкручивались губернаторы, обещая облагодельствовать просительниц и просителей, удостоившихся президентского внимания.
Мне понравилось, как телевизионщики фактически устроили “засаду” министру здравоохранения, показав после ее бравурных реляций реалии города Струнино Владимирской области – населенного пункта, чьи 14 тысяч жителей лишились возможности получить на месте квалифицированную медицинскую помощь. Мне понравилось много чего еще. Но все эти “удачи телевизионной режиссуры” так и не смогли поменять мою общую оценку того, что я увидел.
Когда речь идет о взаимодействии между людьми, настоящее и естественное всегда лучше искусственого и показного. А что “настоящего и естественного” было в засевших в Москва-сити людях, которые “сказали, что они популярные блогеры?”
Может быть, я, конечно, “отсталый реакционер”, но, с моей точки зрения, настоящим в них был только непреднамеренный эффект гротеска. Можно ли было не хохотать, наблюдая за тем, как 38-летняя блогер из Челябинска задала главе государства “жизненно важный для страны вопрос”: “Когда блогинг станет полноценной профессией?”
И можно ли было не испытывать чувства неловкости за еще одного “отчаянно смелого и отчаянно современного” блогера, который постеснялся задать ВВП прямой вопрос про запрет мессенджера Телеграм и вместо этого зашел сбоку - спросил про “ходящие в интернете слухи” о закрытии в России инстаграма и ютьюба? Возможно, можно было. Но у меня это не получилось – и, боюсь, не только у одного меня.
Были, конечно, во время “Прямой линии” и прямо противоположные в эмоциональном плане моменты, когда ты испытывал гордость за “одобренных режиссурой” путинских собеседников. Спасибо вам, режиссеры! Спасибо, например, за то, что вы дали слово писателю Сергею Шаргунову, задавшему вопрос про чремерно ретивых борцов с экстремизмом из силовых структур, которые находят экстремизм там, где его нет и в помине. Спасибо – и до свидания! Надеюсь, что во время “Прямой линии” с Путиным в следующем году ваше режиссерское присутствие будет менее заметным. Как говорится, на всякого мудреца довольно простоты.
И министров с губернаторами я бы, Владимир Владимирович, тоже оставил бы в покое. Пусть занимаются своими прямыми обязанностями, а не сидят, прикленные к телемонитору в течении четырех с половиной часов. Выглядит это несколько комично – комично и не особо по-деловому. Идея с многовенным выводом высших чиновников в прямой эфир была интересной, но на практике себя не оправдала. На практике получился скучноватый для публики междусобойчик, который лишь снижал пафос того, о чем говорил ВВП.
И вот еще на какую любопытную случайность я обратил внимание. Сначала Владимир Владимирович Путин общался в эфире с другим Владимиром Владимировичем – новым министром строительства Якушевым. А затем мы имели возможность наблюдать за беседой ВВП с Владимиром Владимировичем Владимировым – губернатором Ставропольского края. Разумеется, то, что у публично побеседовавших с президентом чиновником такие имена, отчества и фамилии – это чистое совпадение. Но я увидел в этом некий символизм. Из-за обилия посредников и режиссеров во время “Прямой линии” Владимир Владимирович общался не столько с народом, сколько со своим отражением. Аналогия, разумеется, получилась кривая, не взыщите. Но ведь и “Прямая линия” вышла в этом году не очень “прямой”. Исправлять это надо, Владимир Владимирович! Возвращайтесь-ка вы лучше к народу!
Читайте материал «Почему говядина?»: четыре часа Прямой линии в одной страничке»