СПРАВКА "МК"
Малофеев Константин Валерьевич, родился в 1974 году в городе Пущине Московской области. В 1996 году окончил юридический факультет МГУ им. М.В.Ломоносова. В 2005 году основал инвестиционный фонд Marshall Capital Partners, в 2014 году — телеканал «Царьград». В июле 2014 года МВД Украины открыло в отношении Малофеева уголовное производство по подозрению в «пособничестве незаконным вооруженным формированиям на территории Украины». В том же году он попал в санкционные списки США и ЕС. С 2015 года — председатель совета директоров группы компаний «Царьград». 6 ноября 2017 года избран председателем Общества развития русского исторического просвещения «Двуглавый орел».
— Константин Валерьевич, возглавляемое вами общество «Двуглавый орел» призвало недавно к тому, «чтобы предстоящие выборы стали последними, чтобы демократические испытания наконец закончились и к 2024 году в России была восстановлена наша национальная монархическая форма правления». Как вы сами оцениваете вероятность того, что этот сценарий осуществится в указанный срок?
— Шансы, как обычно, 50 на 50: или получится, или нет. Тем, кому это кажется невозможным, напомню, что в 1985 году никто не предполагал, что через шесть лет Советский Союз прекратит свое существование. И за год до присоединения Крыма тоже никто не думал, что такое случится. Людям свойственно представлять будущее, основываясь на том, что они знают о прошлом. Так устроено наше сознание. Но логика исторических процессов работает по-другому.
— Но в своих прежних интервью, двух-, трехлетней давности, вы высказывались несравнимо более осторожно. Мол, народ пока не готов к возвращению монархии и когда будет готов — неизвестно. Что-то изменилось за эти годы?
— Да. Появилась боязнь того, что Путин уйдет. Согласно действующей Конституции он должен сделать это в 2024 году. На мой взгляд, только его личный гений, масштаб его личности, самоидентификация его с Россией позволяют нивелировать системные недостатки демократии. В случае если вместо Путина будет личность меньшего масштаба — а равновеликую личность трудно сегодня представить, — боюсь, что эти дефекты выпрут со всей яростностью. И вместо развития мы получим отскок в 1990-е годы — хаос, интриги, борьбу за власть. Чего очень хотелось бы избежать.
— Но есть ведь куда более простой способ продлить путинское правление — отменить ограничение по срокам пребывания на президентском посту. Это не решит проблему?
— По сути, это будет эрзац монархии. Посмотрите на Китай: по предложению центрального комитета компартии сняты ограничения на срок действия полномочий председателя КНР. Это говорит о стремлении руководства Китая к восстановлению империи как формы правления. Но зачем нам прибегать к какой-то суррогатной форме, если можно напрямую двигаться к восстановлению национальной православной монархии?
— Означает ли все это, что именно Путина вы видите будущим монархом?
— У меня, конечно, есть свое представление о личности будущего монарха. Но недавно я стал главой общества «Двуглавый орел», объединяющего монархистов с разными позициями, разными взглядами на это. Поэтому, боюсь, я не смогу озвучить свою точку зрения. Иначе монархисты не будут едины. Как не были они едины прежде. Вместо того чтобы совместно выступать за сильную Россию, за возрождение империи, монархисты собирались и спорили о том, кто должен быть царем.
— Но Путин, если бы так сложилось, был бы хорошим монархом?
— Конечно. Если бы так сложилось, Путин был бы прекрасным монархом. Это он нам демонстрирует каждый день. Главное отличие монарха от демократического правителя в том, что последний думает о своем будущем, о том, что будет с ним после окончания срока его правления, а монарх всегда думает о стране. А Путин точно думает о стране: те кары, которые объявлены нашими геополитическими противниками, намного превышают риски, которые мог бы взять на себя демократический правитель. Он ведет себя как монарх, полностью отождествляя себя со страной.
— Однако у Владимира Владимировича, насколько известно, нет наследника. Это может стать препятствием?
— Истории известны разные способы наследования власти при монархической форме правления. Поэтому не думаю, что названное вами обстоятельство может являться основанием для того, чтобы те или иные достойные люди, в том числе Владимир Владимирович Путин, были исключены из числа претендентов.
— Тем не менее народ и впрямь, мягко говоря, далек от готовности: согласно прошлогоднему опросу ВЦИОМ более двух третьих, 68 процентов, жителей России высказываются против возвращения монархии.
— Но зато 28 процентов за, причем среди молодежи — 35 процентов. А 10 лет назад 22 процента были за, а в 1990-м — 14 процентов... Динамика говорит о росте монархических ожиданий в народе. Если она сохранится, то через 10 лет даже без всякой медийной, агитационной поддержки — а я не знаю сегодня ни одного откровенно монархического СМИ, кроме телеканала «Царьград» — число сторонников восстановления монархии приблизится к половине населения страны.
— А с поддержкой гораздо быстрее?
— А с поддержкой гораздо быстрее.
— Но и сам президент, и прочие члены его команды всячески подчеркивают сегодня приверженность демократическим ценностям. Выходит, что вы и ваши соратники находитесь в оппозиции к действующей власти.
— Ни в коем случае. Мы счастливы, что живем и трудимся во время правления Владимира Владимировича Путина. Поддерживаем его во всем, что он делает, и как монархисты являемся наиболее верными подданными. В этом, собственно говоря, суть монархизма.
— Ну, его республиканские взгляды вы, получается, все-таки не поддерживаете. Или вы хотите сказать, что он неискренен в этих своих высказываниях?
— Знаете, если бы мы спросили нашу правящую элиту до воссоединения Крыма с Россией, что они думают о возможности этого, то, вероятно, услышали одинаковые заявления: «Считаем границы 1991 года нерушимыми». То же самое и с формой правления. Понятно, что люди, облеченные властью, ограничены в высказывании своих мыслей. Да, президент ни разу ни в каком из своих выступлений не дал повода отнести его к сторонникам восстановления монархии. В то же время из открытых источников известно, что Владимир Владимирович называл монархическую идею интересной и красивой. В том числе, например, в своей исповеди «От первого лица», которая была опубликована в самом начале его президентства. И уж точно никогда не запрещал нам, монархистам, высказывать свои взгляды.
— Как много у вас сегодня сторонников в коридорах власти?
— С каждым годом их становится все больше. В «Двуглавом орле» есть и депутаты, и сенаторы. Есть довольно много людей, которые сочувствуют монархической идее, но в силу своих высоких должностей в исполнительной власти не могут присоединиться к нам официально.
— Не так давно почетным председателем белгородского регионального отделения «Двуглавого орла» стал губернатор Белгородской области Евгений Савченко. Он тоже монархист?
— Конечно. Он сам говорит об этом в своих интервью. Евгений Степанович — человек выдающихся способностей. Думаю, это лучший на сегодня губернатор в России. Савченко не понаслышке знает ситуацию в стране, он пришел к монархизму совершенно осознанно. Как, впрочем, и все мы. Мы же становимся монархистами не из любви к красивой картинке из прошлого, а из желания лучшего будущего для страны.
— Ну а как могло бы выглядеть возвращение монархии чисто технически? Каким вы видите алгоритм смены государственного устройства?
— Я окончил юридический факультет МГУ по специальности «Государственное право», так что могу судить об этом профессионально. Как и большинство монархистов, которые свято чтут память государя-мученика Николая II, считаю, что его отречение от престола противоречило Основным законам Российской империи. Однако, дабы прекратить ситуацию длящейся нелигитимности, предположим, что и отречение императора за себя и наследника в пользу брата, великого князя Михаила Александровича, и, соответственно, манифест Михаила Александровича, в котором тот отсрочил принятие верховной власти до решения Учредительного собрания, были законными. Учредительное собрание, как мы знаем, долго не собиралось, а после того, как собралось, было практически сразу же разогнано большевиками. Но действующая Конституция предусматривает возможность созыва его аналога — Конституционного собрания.
Оно правомочно менять основные положения Конституции, а демократическая форма правления относится как раз к таким основам. Правда, хотя после принятия Конституции прошло уже 25 лет, закон о Конституционном собрании, прописывающий порядок его формирования и созыва, до сих пор не принят. Этот правовой пробел должен быть заполнен как можно скорее. Если созванное Конституционное собрание заявит о том, что оно принимает на себя полномочия Учредительного собрания, разогнанного сто лет назад, то легитимность российского тысячелетнего государства будет восстановлена. Конституционное собрание сможет поднять любой вопрос, все находится в его компетенции — начиная с формы правления и заканчивая формулой территориального устройства. И принять любое решение. В том числе решение о восстановлении нашей национальной формы правления, коей является православная монархия.
— И решить вопрос относительно личности самого монарха?
— Так точно. Это оно тоже могло бы сделать.
— Но восстановление монархической преемственности предполагает возвращение к власти свергнутой династии. Нет?
— Опять-таки как глава общества «Двуглавый орел», в котором состоят и так называемые легитимные монархисты, придерживающиеся ровно той точки, которую вы озвучили, и те, которые считают, что следует избрать новую династию, я не могу высказывать свою личную точку зрения.
— Можно сказать, что в монархической среде существует конфликт между, условно говоря, романовцами и путинцами?
— Это не конфликт, есть просто разные точки зрения. Этот вопрос не является пока предметом политической дискуссии. Вот когда будет принят закон о Конституционном собрании, когда оно будет созвано, возникнет совершенно иная политическая повестка, в которой у меня уже не будет объединительной роли.
— В мире существует довольно много разновидностей монархии, но вы говорите о восстановлении «национальной формы». Речь идет о самодержавии образца февраля 1917 года? Или, может быть, даже о более ранней версии?
— Повторю, что являюсь профессионалом в этой области: именно истории монархии, истории политической реформы 1905–1907 годов были посвящены мои изыскания во время учебы в университете. Так вот, на мой взгляд, именно либерализация российской политической жизни, появление Думы, предоставление ей широких полномочий привели нас в конце концов к измене во время войны. Измене, которая была названа Февральской революцией. Попробуйте представить, что во время Великой Отечественной войны кто-то пользовался такой вольностью, которой пользовались тогдашние оппозиционные политики. Это просто невозможно! Одна десятая тех лозунгов и речей, которые позволяли себе думцы или руководители Земгора, привела бы к их немедленному расстрелу. А начало катастрофы — это, безусловно, революция 1905–1907 годов, те изменения в государственном устройстве, которая она вызвала.
— То есть вы хотите вернуть форму правления, существовавшую на момент объявления царского манифеста от 17 октября 1905 года, — абсолютную монархию?
— Уточню: не абсолютную, а самодержавную: самодержавный монарх отвечает за свою деятельность перед Богом, а абсолютный — вообще ни перед кем. Да, мне представляется, что самодержавная монархия является единственно разумным, традиционным и естественным состоянием человеческого общества. Не только в России. Теория разделения властей, придуманная масоном Монтескье в XVIII веке, не имела под собой никаких оснований в предыдущей истории человечества. Но в России ко всему прочему есть религия, которая предполагает существование самодержавного православного царя и объясняет как подданным, так и государю их ответственность перед Богом.
— Парламент, таким образом, вы считаете лишним институтом?
— Это, подчеркиваю, моя личная точка зрения. Есть среди нас и сторонники иной позиции. Но в отличие от вопроса о личности монарха, который может разделить монархистов, о том, какой должна быть монархия, я считаю, каждый волен высказываться совершенно свободно. Это уже вопрос политического процесса.
— Оппозиция, получается, будет в этом случае вне закона?
— Смотря что называть оппозицией. Если речь о тех людях, которые не согласны с текущим курсом государства, то они смогут высказывать свою позицию, например, посредством СМИ. Дискуссию в обществе отменять неконструктивно.
— Ваша позиция понятна. Но замечу, что монархия, по крайней мере в традиционно российской ее версии, — тоже не лишена системных дефектов. Ее ахиллесова пята — чрезвычайно большая зависимость от человеческого фактора. «Во всем этом огромном городе нельзя было найти несколько сотен людей, которые бы сочувствовали власти, — писал о причинах Февральской революции депутат тогдашней Думы и, между прочим, убежденный монархист Василий Шульгин. — Мы перестали понимать своего Государя». Короче говоря, если человек окажется не на своем месте — пиши пропало. Не рискуем мы, вернувшись к исторической форме правления, получить в итоге точно такой же исторический результат?
— Василий Шульгин был среди тех, кто участвовал в заговоре против государя, поэтому к нему нельзя относиться как к объективному свидетелю. На самом деле верных престолу было очень много — и в элите, и в народе. Но с началом войны эти верные в большинстве своем ушли на фронт. Пять миллионов человек находились на фронте! Лучшие люди! А кто сидел в тылу? Обладатели «белых билетов» и те, кто зарабатывал на подрядах по оборонному заказу. Они-то и совершили революцию. Что же касается зависимости от человеческого фактора, то при демократии она ничуть не меньше. Но как приходят к власти демократические политики? Соревнуясь в высокой нравственности? Нет, они идут к власти, участвуя в беспощадной конкурентной борьбе, поливая друг друга грязью. И потом человек с такими принципами, с цинизмом, намного превышающим средний уровень, начинает нами руководить! Монарх же с детства воспитывается как минимум в среднем моральном климате. В лучшем случае из него получится хороший человек, в худшем — неплохой. В любом случае человек, избавленный от необходимости бороться за власть, на порядок превосходит по своему моральному облику тех, кто рвется к власти, вгрызается в нее зубами.
— Монархи тоже не всегда являют собой примеры высокой нравственности. Твердых гарантий, согласитесь, здесь нет. Но даже очень хороший человек может оказаться плохим управленцем. В демократической системе, если руководитель оказывается не на высоте положения, его меняют, и система остается более-менее стабильной. А государство с единовластным правителем в этом случае просто рушится.
— Если мы посмотрим на Россию XIX века, где не было никакой демократии, где у власти стоял православный самодержец, то увидим феноменальный расцвет государства во всех его проявлениях. И взгляните на ХХ век, на протяжении которого практически весь мир подвергся разного рода политическим экспериментам. Мы увидим кошмары и ужасы революций, коррупцию, кризисы, политические убийства... Нет, я не считаю, что демократический строй более стабилен. Возьмите Америку, которую часто приводят в качестве образца демократии: несколько президентов были убиты!
— Однако же Соединенные Штаты не перестали после этого существовать. В отличие от Российской империи, рухнувшей, потому что подломился единственной столб, на котором она стояла, — династия Романовых. А там столбов много.
— Мы подошли к самому сложному вопросу — о причинах революции 1917 года. На мой взгляд, главной причиной является отхождение от идеалов православного царства. Которое началось не в 1917 году и даже не в 1905-м, а еще при Петре. Русское общество — не народ, а элита — перестало быть православным. Именно из-за этого в 1917 году оказалось так много изменников. Для истинно православного человека не быть верноподданным невозможно.
— Вы задаете очень высокую планку. Считаете, реально вернуться к «допетровскому идеалу»?
— Ну для допетровского идеала нужен допетровский народ. Я сам не отношусь к таким православным верующим, о которых пишут в книгах про то время. О допетровском идеале мы можем только мечтать. Но о 1905 годе, о модели государственного устройства, существовавшей на начало первой русской революции, можно говорить вполне серьезно. Современная Россия не так уж сильно отличается от той.
— Демократия, признайте, хороша уже хотя бы тем, что позволяет свободно обсуждать эти вопросы. До Горбачева и Ельцина это было бы невозможно.
— Здесь я с вами согласен. Я ведь, по-моему, не говорил, что являюсь сторонником коммунистического пути развития. Но в царской России, к счастью или к сожалению, обсуждать это можно было с еще большей открытостью, чем мы обсуждаем это с вами сегодня.
— Как тогда объяснить такую вашу характеристику Сталина: «Все, что он делал, как он себя вел — это добрый царь, это правильный царь, суровый»? «Добрый царь», между прочим, не один могильный ров заполнил вашими единомышленниками.
— У меня нет совершенно никакого пиетета перед довоенным Сталиным, революционером и террористом. Но начиная с 1943 года он вел себя не как революционер, строящий всемирный Интернационал, а как суверен, как русский царь. После войны мы получили советскую империю, являвшуюся во многом продолжением империи Российской. Была восстановлена церковь, вернулись погоны, вернулась дореволюционная гимназия... Конечно, у сталинской империи было огромное количество недостатков. Но были и несомненные достижения, главное из которых — победа в Великой Отечественной войне. Все хорошее, что было сделано Сталиным, — результат того, что он пытался играть роль монарха.
— Вы говорите о том, что «будущее принадлежит Российской империи». Вопрос лишь в том, какой она будет — «точной копией той Российской империи, которую мы потеряли в 1917 году, или она будет несколько иная, похожая на утопию, похожая на «Звездных королей». Мечты — дело хорошее, но почему-то в России всякий раз, когда кто-то пытается воплотить в жизнь утопию, построить рай на земле, возникает нечто прямо противоположное. Не получим мы в результате вместо «Звездных королей» сорокинский «День опричника»? Знакомы, кстати, с этим произведением?
— Не читал, но я знаю, о чем оно. Нет, с нами, монархистами, будущее точно не будет адом. Ад — это то, куда приведет Россию реализация либеральной или коммунистической идеи. В XX веке страна уже испытала и то, и другое. И я бы очень не хотел, чтобы это довелось пережить моим внукам. В одном случае они будут ходить строем, в другом — будут не мальчиками, не девочками, а какими-то «оно» — трансформерами, трансгендерами, еще какой-нибудь гадостью. Самым счастливым, самым светлым периодом в истории русского народа было время монархии. Я считаю ее единственной спасительной гаванью для России. А для людей верующих — еще и единственно возможной. На небе, как известно, нет демократии. Там монархия — Царство Божие. Демократия — в аду.
— Не могу не напомнить, что в 1917 году Русская церковь активно поддержала свержение царя.
— Церковь была разной. Среди иерархов были и яркие монархисты — такие, как, например, митрополит Антоний (Храповицкий). Но, безусловно, были и те, кто горячо поддерживал революцию. Это последствия того самого раскола, отхода от идеи Третьего Рима, о котором я уже говорил. Петр отменил патриаршество и лишил церковь многих ее прав. Церковь была ущемляема и угнетаема в синодальный период. Но если говорить о современной России, то я не встречал ни одного священника или епископа, который не был бы монархистом.
— Вы слывете одним из самых необычных, экстравагантных российских предпринимателей. Эксцентричным мультимиллионером. И ваша общественная деятельность дает достаточно много оснований для такой характеристики. В одном из ваших интервью вы назвали себя игротехником, имея в виду, насколько я понял, свои юношеские увлечения. Но, может быть, ваш монархизм — это тоже игра?
— Меня просто неправильно воспринимают. Главное во мне — не то, что я миллионер, а то, что я православный монархист. Моя самоидентификация не менялась с 16 лет. Правда, на каком-то этапе жизнь повернулась так, что я надолго утратил всякий интерес к политике. Это случилось в октябре 1993 года, после расстрела Белого дома. Я был там все эти дни. Но нет худа без добра: я занялся бизнесом, благодаря чему у меня появились деньги на воплощение в жизнь того, во что я верю с юности.
— То есть все серьезно?
— Конечно. Можете спросить любого, кто знал меня 20–25 лет назад. Я всегда был таким. Просто сегодня я православный монархист с деньгами.