Когда Российская империя Николая II выбросила в мусорную корзину свой шанс на эволюционное политическое развитие и обрекла себя на пламя революционного пожара? Дискутировать на эту тему можно бесконечно долго. Можно, например, назвать дату 1 августа 1914 года — день, когда Германия объявила войну России и втянула нашу страну в кровавый конфликт, получивший впоследствии название Первая мировая война. Один из непризнанных пророков российской истории, бывший министр внутренних дел Николая II Петр Дурново, еще в феврале 1914 года с поразительным даром предвидения предсказал, что военный конфликт с Германией закончится для России полным крахом политической системы.
«В случае неудачи, возможность которой при борьбе с таким противником, как Германия, нельзя не предвидеть, социальная революция в самых крайних ее проявлениях у нас неизбежна... Русский простолюдин, крестьянин и рабочий одинаково не ищет политических прав, ему и ненужных, и непонятных. Крестьянин мечтает о даровом наделении его чужой землей, рабочий — о передаче ему всего капитала и прибыли фабриканта, и дальше этого их вожделения не идут... Побежденная армия... окажется слишком деморализованной, чтобы послужить оплотом законности и порядка. Законодательные учреждения и лишенные действительного авторитета в глазах народа оппозиционно-интеллигентные партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению».
У вас не пробежал мороз по коже, когда вы читали эти строки? Напомню, что эту обнаруженную позднее при разборе бумаг свергнутого императора аналитическую записку Петр Дурново отправил Николаю II за полгода до начала Первой мировой войны. По мнению некоторых историков, царь этот документ даже не прочитал... Но, может быть, Россия Николая II обрекла себя на кровавую революцию 1 ноября 1905 года — в день, когда императорская семья впервые встретилась с авантюристом Григорием Распутиным? Фундамент любой власти — это ее авторитет в глазах населения. Обожествляемый императорской семьей Распутин разрушил авторитет царской власти сверху донизу. К 1917 году к Николаю II с одинаковым скепсисом относились и великие князья и рядовые жители его империи.
А может быть, обратный отсчет революции стоит вести от 23 августа 1915 года — дня, когда Николай II объявил себя верховным главнокомандующим и тем самым взвалил на свои плечи прямую ответственность за все военные поражения? Как я уже сказал выше, играть в эту игру можно до посинения. Поэтому позволю себе закрыть дискуссию и изложить свою версию правильного ответа: первый семимильный шаг к катастрофе и гражданской войне Россия Николая II сделала 9 января 1905 года — в день, который остался в народной памяти как Кровавое воскресенье.
Каждый житель России с образованием больше трех классов слышал о Кровавом воскресенье и о проклятом провокаторе попе Гапоне — злодее, который, выполняя секретное задание властей, целенаправленно подставил мирное население под пули. Но действительность несколько отличалась от того, что было написано в советских школьных учебниках.
По мнению авторитетных историков, 34 летний священник Русской православной церкви Георгий Аполлонович Гапон имел долгие и запутанные отношения с властями, но не был полицейским провокатором. Георгий Гапон был непревзойденным харизматиком, выдающимся оратором и проповедником, обладавшим почти магнетической способностью воздействовать на массы. А еще Гапон был очень своенравным, неосторожным и политически наивным человеком.
Являясь настоятелем церкви при столичной пересыльной тюрьме, Георгий Гапон одновременно был, выражаясь современным языком, крупным деятелем профсоюзного движения. В начале 1905 года у Гапона появилась идея фикс: столичные рабочие должны рассказать о своей тяжелой жизни непосредственно царю. С точки зрения окружения Николая II, подобное намерение было проявлением неслыханной дерзости. Но вот у самого Георгия Гапона и в мыслях не было дерзить «хозяину земли русской».
Вчитаемся в строки написанного Гапоном обращения столичных рабочих к царю: «Не откажи в помощи Твоему народу, выведи его из могилы бесправия, нищеты и невежества, дай ему возможность самому вершить свою судьбу, сбрось с него невыносимый гнет чиновников. Разрушь стену между Тобой и твоим народом. И пусть он правит страной вместе с Тобой». Можно ли себе представить нечто более почтительное и верноподданное?
Я приношу извинения за то, что гружу вас всеми этими историческими подробностями. Но они абсолютно необходимы для того, чтобы понять весь ужас, весь абсурд, всю безумную алогичность того, что произошло в тот переломный момент российской истории. Для того чтобы разрядить ситуацию и развернуть ее в свою пользу, Николаю II всего-то требовалось выйти к демонстрантам, принять их петицию, произнести прочувственную речь, показать, что он на их стороне. Вместо этого на собравшихся перед Зимним дворцом 50 тысяч мирных демонстрантов был обрушен «стальной дождь» из пуль. Доверие между царем и его подданными было разрушено навсегда.
В современной России вряд ли найдется большое количество чиновников, искренне считающих, что мирных демонстрантов следует расстреливать на месте. Но остатки того мировоззрения, той ментальности, что заставила Николая II и его свиту совершить 112 лет тому назад фатальную политическую ошибку, присутствуют и в нынешних «руководящих мозгах». С точки зрения очень многих нынешних политических управленцев, единственная «правильная» массовая акция — это акция, задуманная, одобренная и отрежиссированная в структурах власти. Сама мысль о том, что люди могут выйти с какими-то лозунгами на улицу не потому, что так решили, скажем, в областной администрации, а потому, что им этого захотелось, воспринимается чиновниками как нечто близкое к крушению основ.
Но вот что на самом деле является крушением основ — самостийная политическая активность или убежденность чиновников старой закалки в том, что публичная политика в России не должна выходить за рамки театра марионеток? Я твердо убежден: любая попытка искусственно сдерживать политическое развитие страны — это работа против национальных и государственных интересов. Так дело обстоит де-юре. В статье 31 Конституции четко записано: «Граждане Российской Федерации имеют право собираться мирно без оружия, проводить собрания, митинги, демонстрации, шествия и пикетирование». И так же дело обстоит де-факто — по меньшей мере в той политической реальности, которая формируется сейчас на наших глазах.
Почему я сделал оговорку про новую политическую реальность? Потому что жизнь, которая предписывается законами, всегда отличается от той жизни, которая есть на самом деле. Права человека и гражданина, зафиксированные Конституцией, «оживают» только тогда, когда они становятся реально востребованными. В прошлой политической реальности — реальности, которая еще до конца не ушла, но подает все признаки агонии, — жизнь чиновников была легче, чем сейчас. У них была возможность относиться к статье 31 Конституции как к декорации, рекламному документу, исполнять который на деле совсем не обязательно.
В новой политической реальности статья 31 Конституции становится реально востребованной. И это на самом деле очень хорошо для всех, включая даже чиновников. Любое государство, в котором разрушен механизм обратной связи, обречено на скорое крушение. Но как именно действует такой механизм? В разных государственных системах по-разному. Механизм обратной связи времен феодализма — да, тогда он тоже был — совершенно не похож на механизм обратной связи времен просвещенного абсолютизма. Однако не будем вновь углубляться в историю. Поговорим о России образца июня 2017 года.
Особенность текущего политического момента в том, что народ потихоньку перестает безмолвствовать. Старые управленческие технологии, которые раз за разом доказывали свою эффективность еще год-другой тому назад, начинают периодически сбоить. Старый неформальный социальный контракт между властью и населением — вы последовательно повышаете нам уровень жизни, а мы в ответ предоставляем вам лояльность и полную свободу действий — все больше воспринимается как атрибут ушедшей политической эпохи. Стране нужен новый механизм обратной связи — механизм, основанный уже не на старом советском лозунге «Народ и партия едины», а на чем-то другом.
Но вот что именно может выступить в роли этого чего-то другого? Выборы? В продвинутых кругах российского общества к выборам в нашей стране принято относиться с подчеркнутым цинизмом. Мол, знаем мы ваши выборы, никакие они на самом деле не выборы! Я не питаю ни малейших иллюзий: такое отношение к выборам будет существовать в России еще очень и очень долго. В английском языке есть такое устойчивое выражение: perception is reality (реальность — это то, как эта реальность воспринимается).
Если население относится к выборам пассивно, со скепсисом и без интереса, то выборы действительно превращаются в полигон для чиновников. Но если отношение населения к выборам меняется, то «выборы» становятся выборами без всяких кавычек. И это не голое теоретизирование. За двадцать с лишним лет работы политическим журналистом я повидал бессчетное число самых разных выборных кампаний. Но выборы, которые крепче всех засели в моей голове, имели место еще до того, как я впервые переступил порог родной редакции. Я говорю о выборах народного депутата СССР по национально-территориальному округу номер один (город Москва) 26 марта 1989 года — выборах, на которых опальный Борис Ельцин победил генерального директора ЗИЛа Евгения Бракова.
Против Ельцина и за Бракова тогда работала вся мощь партии, вся мощь советской государственной машины. И вот каким был результат этих титанических усилий: при явке в 90% Ельцин набрал 91,53% голосов. Конечно, таких выборов в современной истории нашей страны было раз-два и обчелся. Однако о чем именно это свидетельствует? Может быть, о том, что оппозиции в России очень редко удается по-настоящему вдохновить и мобилизовать на выборную борьбу электорат? Но оставим пока эту линию разговора. Даже если интерес населения к выборам будет возрастать — а это не факт в силу причин, о которых будет сказано чуть ниже, — выборы все равно не тянут на роль единственного элемента нового механизма обратной связи.
Выборы — это событие достаточно редкое. Оно случается в интервале четыре-пять-шесть лет. А механизм обратной связи должен работать каждый день. Что у нас тогда остается? Социологические опросы? Согласен, без них никак не обойтись. Но, как показали избрание Трампа президентом США или совершенно неожиданные результаты прошлогоднего референдума в Великобритании о выходе из Европейского союза, иногда выкладки социологов по своей точности не сильно отличаются от прогнозов всеми ругаемых синоптиков.
Другими неотъемлемыми элементами любого современного механизма обратной связи являются, как известно, независимые СМИ и институты гражданского общества. Но с этим в современной России, как известно, тоже беда. Большая часть СМИ находится под кем-то, а институты гражданского общества существуют в основном на бумаге. К чему же мы пришли? Мне кажется, что вот к чему: да, у структур власти есть свои собственные, закрытые инструменты замера политической температуры в стране. Но даже структурам власти нужен такой независимый и беспристрастный инструмент обратной связи, как массовые акции населения, которые организуются не по звонку сверху.
Естественно, все любят критиковать и никто не любит быть в роли критикуемого. Естественно, любой чиновник, министр и губернатор, который находится в здравом уме, хочет жить спокойно и не сталкиваться с протестами в отношении его деятельности. Однако понятия «мы бы этого хотели» и «нам это нужно» далеко не равнозначны. Кому, например, нравится испытывать боль? Кроме некоторых героев анекдота «ОМОН разогнал демонстрацию садомазохистов, и те, и другие получили огромное удовольствие», наверное, никому. Но боль — это не только неприятные и мучительные ощущения.
Боль — это сигнал, который нам посылает наше тело, указание на то, что в какой-то части нашего организма появилась проблема, решением которой нам стоит срочно заняться. Роль, которую стихийный массовый протест играет в государственном организме, аналогична роли боли в человеческом организме. Стихийный массовый протест — это часть системы раннего политического предупреждения, сигнал о неблагополучии, стимул что-то срочно исправить. Конечно, все эти сигналы и стимулы можно игнорировать или даже пытаться заглушить и задавить. Однако, как показывает грустный пример Николая II, подобный способ решения проблем необязательно является верным и разумным.
Итак, современной России нужны новые Георгии Гапоны? Нет, не нужны. И вот почему. Чуть выше я сказал: неспособность оппозиции вдохновить и мобилизовать избирателей — это лишь часть объяснения того, что институт выборов в России лишь с очень большой долей условности можно назвать механизмом смены власти. Другая часть объяснения — это, с моей точки зрения, наш менталитет. Менталитет, в котором причудливым образом сочетается и сакрализация власти и сакрализация революционного метода смены власти. В российском обществе прочно засел вирус большевизма, презрение к эволюционному пути политического развития, нежелание играть по правилам, тенденция отождествлять себя с законом.
Одномоментно изгнать из России этот вирус не получится. Для этого требуется смена поколений — а возможно, и не одна. Но не дать этому вирусу инфицировать магистральное направление политического процесса — это задача, которую Россия может и должна решить. Мой большой друг авторитетный политолог Аббас Галлямов сказал недавно: «С точки зрения жителей России, слабость — это самый страшный грех в политике». Позволю себе расширить и углубить эту мысль.
Уважительное и терпимое отношение к массовым мирным акциям протеста, которые не выходят за рамки закона, — это не есть признак слабости власти. Это признак ее силы. Власть должна отказаться от мелких и лукавых приемчиков саботажа законных акций протеста вроде отказов по формальным основаниям. Власть должна показать: закон обязателен к исполнению для всех, а не только для тех, кому не нравится нынешний политический режим в России. Но вот те акции протеста, которые выходят за рамки закона, акции протеста, самоцелью которых является организация уличных побоищ и массовых беспорядков, — это не то, к чему следует проявлять терпимость. Терпимость к подобным вещам — это точно проявление слабости, верный путь к тому, чтобы перестать быть властью.
Не знаю, сумеет ли путинская вертикаль нащупать тот правильный баланс, который от нее требует новая политическая обстановка. Но вот в чем я уверен. Путинский Кремль функционирует сейчас в рамках сужающегося коридора возможностей. Для того чтобы этот коридор расширился, прежнее отношение власти к стихийным протестным акциям должно быть пересмотрено.