Российское информационное пространство сотрясают очередные «войны памяти». Только затихли (на время, конечно же) споры о том, сколько было героев-панфиловцев, но уже Михалков атакует «Ельцин-центр», а Бильжо громят за дегероизацию Зои Космодемьянской.
Самое простое объяснение происходящего — у России есть великое прошлое, но неясное настоящее и столь же смутное будущее. По телевизору говорят о победах, и вроде люди заряжаются оптимизмом. Но приходят в магазин за продуктами — и оптимизма становится меньше. Битва холодильника с телевизором происходит в условиях депрессии, когда эмоциональный подъем прошел, а протест не начался. К этому добавляется не только дефицит информации об общественно значимых процессах, но и нежелание обсуждать современный «негатив», чтобы еще более не погружаться в депрессию.
Ведь для того, чтобы узнать об особенностях приватизации «Роснефти» или о подробностях последних событий в Пальмире, теперь не надо слушать западные голоса, искаженные глушилками. Можно сравнить информацию нескольких сайтов и попробовать сделать собственные выводы. Но именно этого делать и не хочется — чтобы не перегружаться отрицательными эмоциями, так как нервные клетки не восстанавливаются, а ничего изменить все равно не удастся. И уходят люди в частную жизнь, в которой они могут на что-то повлиять, да еще в воспоминания о прошлом.
В этой точке зрения есть часть истины — она объясняет саму апелляцию к истории, но не накал страстей вокруг исторических событий и персоналий. Более того, баталии по поводу истории свойственны не только России. В Великобритании несколько лет назад консервативный министр образования Майкл Гоув решил изменить школьную программу по истории. С тем чтобы, во-первых, уделять первоочередное внимание именно британской истории (а не мировой и не истории Европы). А во-вторых — и это самое важное, — дать возможность школьникам гордиться своим прошлым, великими людьми и мужественными героями. Думаю, что Гоув и Владимир Мединский поняли бы друг друга — если не в трактовках конкретных событий (они как раз могут быть разными), то в принципиальном «патриотическом» подходе к истории.
Кстати, сообщество британских профессиональных историков позицию Гоува осудило как идеологизированную и архаичную, не соответствующую запросам глобального мира, в котором британцы живут в XXI веке. Вскоре Гоув был перемещен на менее конфликтный пост министра юстиции, на котором он был главным сторонником «Брексита» в британском правительстве. И есть основания полагать, что, голосуя за выход из Евросоюза, британцы не только протестовали против увеличившейся миграции и дискриминации английских рыбаков, но и хотели вернуться к привычным с детства историческим картинкам, где Ричард Львиное Сердце — образец рыцарства, а не спорный и не слишком удачливый исторический персонаж. А в учебниках поменьше говорится про всяких мусульман и африканцев.
Еще один пример. В начале «нулевых» годов в США решили снять новый высокобюджетный вариант истории обороны техасского форта Аламо, который был взят штурмом мексиканскими войсками в 1836 году. Небольшой американский гарнизон был полностью вырезан, а трое офицеров, которые им командовали, стали национальными героями. В соответствии с духом времени авторы фильма решили несколько отойти от сусальности в описании главных персонажей, показав их живыми людьми со своими слабостями. И — о ужас! — сцена гибели, пожалуй, самого известного из них, Дэви Крокетта, была представлена на основе не американской, а мексиканской версии. То есть Крокетт не погиб в бою, а был взят в плен и только после этого заколот штыками.
При этом прогрессивные авторы стремились сделать фильм еще более критичным, но знающие рынок продюсеры испугались массовых протестов и решили критику смягчить. Но американцы все равно проголосовали ногами — фильм с бюджетом 107 млн долларов собрал в прокате лишь немногим более 25 млн. Больше таких экспериментов с каноническими событиями национальной истории американцы не предпринимают, а люди старшего поколения до сих пор с удовольствием пересматривают фильм «Аламо» 1960 года, в котором Крокетт в исполнении Джона Уэйна гибнет так, как надо.
Можно вспомнить и опыт стран Центральной Европы — бурные исторические споры в Польше или Венгрии, в том числе и о том, как преподавать историю в школе. Но можно и остановиться на примерах государств, входящих в «большую семерку». Так что российские конфликты по своей направленности не маргинальны, а соответствуют современным тенденциям, связанным с реакцией на глобальный мир.
В этом мире все меньше простоты, все меньше ясных и понятных схем. Привычные герои, военные вожди и храбрые солдаты, вызывают меньше почтения, чем несколько десятилетий назад. Историки, получившие больше возможностей для своей исследовательской деятельности, находят документальные опровержения привычных истин и публикуют свои работы, сильно корректирующие иконописные образы. В этом мире все больше внимания уделяется стремлению понять другого, пусть даже «чужака» или врага. Если в старом мире историк мог с чистой совестью утаить документ, представляющий в невыгодном свете политику собственной страны, то сейчас сообщество профессионалов откажет такому специалисту в звании ученого. Принцип, гласящий, что «наши всегда правы», для современных историков выглядит не просто устаревшим, но зловещим, так как на его основе оправдывались территориальные захваты и агрессивные войны.
Впрочем, совсем без героев обойтись нельзя, и героями в этом обществе становятся борцы за свободу, понимаемую как освобождение от угнетения, дискриминации. И еще те, кто спасал жизни других людей. Нельзя обойтись и без врагов — только ими оказывается не соседняя страна, посягнувшая на исконные земли (при том что само понятие «исконности», с точки зрения историков, выглядит более чем сомнительно с учетом многочисленных миграционных потоков), а носители тоталитарных идеологий, стремящиеся это свободу уничтожить или максимально ограничить. В этом контексте Борис Ельцин является героем, победившим путчистов из ГКЧП, которые не только отчаянно пытались спасти СССР, но и посягали на свободу слова, собраний, самовыражения.
И вот этот глобальный мир сталкивается с национальным самосознанием, с привычными с детства представлениями о должном. Более того, эти перемены тесно связаны с общим ощущением нестабильности и дискомфорта, когда индустриальная экономика вытесняется сервисной, а на соседней улице селятся люди, говорящие на незнакомом языке. И чем быстрее проходят эти процессы, тем у большего числа людей создается ощущение собственной невостребованности, забытости. А это, в свою очередь, рождает протест, основанный на желании вернуться в привычный уютный мир, где твой завод еще не перенесен в Китай, а в школе рассказывают о героизме великих предков. С этим связаны и «Брексит», и голосование за Трампа, и «поправение» общественных настроений во Франции, где правоцентристский кандидат в президенты Франсуа Фийон обещает не только оживить экономику, но и выпустить новый учебник истории — разумеется, основанный на традиционных ценностях.
Проблема заключается в том, что возрождение национализма в случае успеха может превратиться в конкуренцию разных национализмов. Пока они противостоят глобализму, то могут найти общий язык (по принципу «враг моего врага — мой друг»), но затем их приоритеты быстро разойдутся. И если для российского патриота любая критика в отношении Зои Космодемьянской или политрука Клочкова является святотатством, то для немецкого правого антиглобалиста героями являются солдаты и офицеры вермахта. Расколотый мир чреват возрождением старых конфликтов, которые в свое время приводили к войнам за «исконный Эльзас» или «нашу Трансильванию».
Представляется, что в ближайшее время восприятие истории в профессиональном сообществе и массовом сознании будет существенно разным, иногда противоположным. Нужно ли драматизировать этот процесс? Не уверен — хотя бы потому, что сам националистический тренд, несмотря на его масштабный характер, не выглядит необратимым. Старый уютный мир уже не вернуть, даже если очень хочется. В то же время и глобальный мир уже не может не реагировать на новые вызовы и должен к ним адаптироваться — как в вопросе миграции, так и содержания учебников, которые все же не должны быть слишком «иконоборческими» (равно как и выдержанными в духе квасного патриотизма).
Реальная угроза сейчас начинается с того момента, когда сторонники «единственно правильного взгляда» начинают требовать ввести цензуру научных исследований, табуирование обсуждаемых исторических тем и обращаются к прокурору с просьбой наказать клеветников. Здесь надо называть вещи своими именами: цензура есть цензура, донос есть донос. И относиться к этому соответствующим образом.