Среди главных вопросов как официальной истории, так и внесистемной социальной науки россиеведение — трактовка событий, происходивших в нашей стране после октября 1917 года. Из множества суждений можно выделить три основных подхода к тому, как понимать события 1917 года.
Официальный советский подход, теперь уже многими забытый, сводился к короткой формуле: «Великий Октябрь — главное событие ХХ века». Смысл лозунга заключался в том, что все происходившее до 17-го года трактовалось как мрачное царское прошлое. Октябрь — это великая революция и великий разрыв, после которого мы шли к светлому будущему единственно верной дорогой.
Если чуть подробнее, советская концепция подчеркивала, что СССР и историческая Россия — совершенно разные государства. Позитивный смысл 1000-летнего прошлого сводился к тому, что оно служило предпосылкой «Великого Октября». В докладе Сталина в критический момент Отечественной войны — 6 ноября 1941 года — эта мысль выражена совершенно открыто: «Гитлеровский режим является копией того реакционного режима, который существовал в России при царизме».
Постсоветский официальный подход, мягко навязывавшийся после 1991 года и четко представленный в концепции единого учебника истории, состоит в следующем: вся наша история едина и непрерывна. Никакого разрыва в 17-м году не происходило, и особо останавливаться на событиях тех дней не имеет смысла. Нынешнее Российское государство — официально, но полушепотом — правопреемник СССР, а нынешняя власть — в полный голос — органичное продолжение всей отечественной истории.
Теперь о несостоятельности старого и нового официального подходов. Постсоветский разворот и новая трактовка понадобились для того, чтобы скрыть нелегитимность советского государства, сформированного в результате большевицкого путча, чтобы «не замечать и забыть» семь советских десятилетий без свободных выборов и, главное, «не видеть» родовой грех — правопреемство с нелегитимным СССР заражает нелегитимностью саму РФ. Кроме того, представляя Советский Союз органичным продолжением исторической России, правящий слой хочет увеличить свою легитимность, представляя себя продолжением Романовых и Рюриков (смотри, например, огромную официальную суперэкспозицию «Моя история»). Очень важно и то, что подобный прием как бы позволяет властям РФ снять ответственность за преступления советчины, правоответчиком по которым они в действительности являются.
Случаи, когда государства хотели или были вынуждены изменить свою идентичность, начинали «жизнь с нуля» и последовательно реализовывали новые принципы, не являются большой редкостью. Напомним успешный опыт ФРГ и несколько менее удачный опыт Кемаля Ататюрка и его последователей, создателей современной Турции…
Но в случае СССР — РФ мы сталкиваемся с другой ситуацией. Отбросив многовековые российские ценности, самоназначающаяся бюрократия в первые 70 лет «реализовывала» мифы, выдаваемые за реальность. Мы строили коммунизм, где свободное развитие каждого — условие свободного развития всех, где торжествует социальная справедливость, где отмирает само государство. Но на практике завораживающие лозунги прикрывали массовый террор, ГУЛАГ, депортации, искусственные голодоморы, политическую психиатрию, тотальную цензуру, закрытые границы, несменяемость власти…
Доведя страну до краха, ни за что не ответив, ни в чем не разобравшись и ничего не объяснив, продолжая сидеть в начальственных креслах, номенклатура реализует преемство с советским квазигосударством, утверждая теперь нормы, еще вчера считавшиеся тягчайшим преступлением. Вместо преследования церкви и верующих сегодня действует закон против оскорбления религиозных чувств (правда, он неприменим к тем, кто расстреливал священников и взрывал храмы). Непримиримая борьба коммунистов с частной собственностью в чужих руках переросла в борьбу за частную собственность в своих руках; государство «развитого социализма» и социальной справедливости превратилось в государство с самым высоким в мире уровнем социальной поляризации… Подводя итоги, можно сказать, что советско-постсоветский режим — это непрозрачное квазигосударство с меняющимися лозунгами и целями или без лозунгов и целей, единственная реальная задача которого сохранение правителей и их привилегий.
Третий подход дает россиеведение. Для свободной социальной мысли, как и для официальной социальной науки, 17-й год — это цивилизационный разрыв. Правда, на этом совпадения заканчиваются. 1917-й — дата самой страшной геополитической катастрофы ХХ века — захвата власти большевиками и вызванного этим распада Российского государства. «Советский Союз соотносится с исторической Россией как убийца с убитым», писал Солженицын. Его, как ни странно, опередил тогда вполне системный, но теперь уже «полусистемный» автор — Ленин, который за несколько месяцев до Октября сообщил: предшествующие революционеры совершенствовали старую госмашину; задача заключается в том, чтобы сломать ее полностью, до основания. И уже летом 18-го года радостно констатировал: «Россия завоевана большевиками!». Внесистемные авторы отличаются от официально-советских и постсоветских тем, что российская история для них — история великого созидания, а советская — история народного сопротивления.
Как и почему большевики победили? Вывод о разрыве 17-го года воспринимается теперь частью аудитории с недоумением. Да, ФРГ — это не III Рейх, Северная Корея — не Южная, Тайвань — не КНР, но как могло получиться, что историческая Россия и СССР стали несовместимы? Как мог произойти саморазрыв, и даже самооккупация?
Перейдем от сюжета «что произошло» к теме «как и почему это произошло». Некогда принятый в СССР тезис «о неизбежности смены исторических формаций, о борьбе эксплуатируемых с эксплуататорами» имеет некоторые основания, но к данной ситуации неприменим, и останавливаться на нем я не буду. Ответ на поставленный вопрос, конечно, многогранен и несводим к какой-то однозначной формуле, но несколько ключевых доводов стоит выделить.
Почему победили? Потому что предложили самые привлекательные лозунги: земля — крестьянам, фабрики — рабочим… Свои обещания сразу после захвата власти красные подкрепили массовым насилием и террором. ЧК была образована вслед за переворотом… Хорошо вооруженное и организованное меньшинство, не ограниченное никакими законами и правилами, смогло подчинить себе целые «трудовые армии» безоружных. Большевицкие зверства времен Гражданской войны частично описаны в хрониках и документах… Что еще, есть ли еще аргументы?
Перейдем на следующий уровень анализа. Почему действовавшие столетиями правила оказались отброшенными? Ответим и на этот вопрос. Мыслитель-провидец Достоевский предупредил: если Бога нет, все дозволено. Для атеиста власть императора, узаконенная процедурой богопомазания, превращалась в пустой звук, ибо у него Бога нет. Возникающий атеизм разрушал и мораль, и право. Ведь главные нормы — чти отца, не убий, не лжесвидетельствуй… — из ставшего сомнительным Священного Писания. Причем старые правила и до, и особенно после Октября умирали быстрее, чем формировались новые.
А откуда взялся атеизм? Об этом малоисследованном вопросе — несколько подробней. Безбожие — результат фундаментального изменения стиля жизни! Начало ХХ века — время ускоряющегося миграционного процесса, когда миллионы сельских жителей уходили из общин. Часть переселялась на хутора и отруба, другие шли в город. Вы спрашиваете, а что уж так сильно изменилось: город и деревня — те же люди, та же страна, тот же язык? Привязанность человека к земле, жизнь многих поколений в одном и том же месте формировали соответствующий менталитет. Отсутствие больших перемещений компенсировала глубина проникновения в мир малой родины. Лишь вживаясь в природу, сознавая всестороннее с ней единство, человек мог сохранить и продолжить свой род. («Коли печень щуки к голове шире — ранний посев будет лучше, а к хвосту — поздний» — пословица, показывающая удивительную погруженность человека в природу, — одна из сотен подобных в сборнике В.И.Даля.) Укорененность и сродненность с местом проживания формировали соответствующие правила, которые возвышала и цементировала вера…
Но вот тысячи и тысячи селян пошли в город, где многовековые традиции, где накопленные знания и опыт не востребованы, а нужны новые, неизвестные и еще не созданные. И происходит разрыв со старым при отсутствии нового. Гигантский корабль под названием Россия попал в шторм модернизации. И вместо того чтобы максимально опустить киль устойчивости, наиболее агрессивно действовавшая группа призывала «разрушить до основания всё».
Иллюстрация происходящего — изменение самого русского языка, главного инструмента национальной стабильности и самоидентификации. В 1904 году ученые Императорской академии наук предложили его модернизировать. Рекомендации опробовались с 1912 года, а практически реализовывались вслед за Февральской революцией, с мая 1917-го. Формально речь шла об отмене нескольких букв, но большинству обывателей реформа показала, что даже самые глубинные нормы — нормы родного языка — не являются незыблемыми. Их можно менять. А вы говорите «вера»!
Лучший знаток этого периода истории, Александр Исаевич Солженицын, написавший 10-томное повествование «Красное колесо», заканчивает свой труд не 18-м, и даже не октябрем 17-го, а апрелем 17-го года. Глядя из сегодняшнего дня, он понимал, что в России сработал наихудший сценарий и падение в пропасть дикости остановить не удалось; многое было осмыслено позже, но многое и многими не осознано и по сей день. Реальная практика могла быть иной, история не знает фатализма. Но случилось то, что случилось. Игры инфантилов — когда первая костяшка домино, падая, цепляет следующую — красиво смотрятся со стороны, но падение народов, гибель богов, крах цивилизации и торжество варварства — глубочайшая социальная катастрофа. Александр Исаевич не стал описывать крах русского мира. Впрочем, он написал историю ГУЛАГа…
Подытожим. Катастрофа Октября привела нас к тяжелейшим, по большей части невосполнимым утратам. В прошлое столетие Россия входила с признанной Европой претензией на мировое лидерство, а закончилось оно распадом страны. Мы потеряли целое столетие. Нашу экономику добивает неэффективное управление и порожденная им неконкурентоспособность. В век XX мы вступали вместе со славянскими и православными государствами, нашими верными союзниками были великие державы Англия и Франция. Сегодня мы в полной политической изоляции, самым мракобесным термином стало понятие «иностранный агент». Россию столкнули со всем миром, и мир против России. Мы потеряли время и утратили пространство.
Насаждаемые в стране ложь, аморализм, криминал, коррупция, цензура нанесли удар по российскому духу, привели к интеллектуальной деградации. У нас не рождаются никакие «измы», десятки тысяч ученых, интеллектуалов, людей культуры покидают страну или вынуждены молчать, заглушаемые пропагандой. Власть не может предложить проект будущего. Россия угасает.
Последний пропагандистский миф — о победе. Но история показала неэффективность красной армии. В 1920 году первая советско-польская война завершилась поражением и сдачей в плен 100 тысяч красноармейцев. В 1939–1940 годах бессмысленная советско-финляндская война закончилась без достижения поставленных целей и с потерей 180 тысяч бойцов. В Отечественной войне армия отступала до Москвы и Волги, потери — 27 миллионов человек. По признанию Сталина, «без помощи США и Англии Советский Союз не выдержал бы напор III Рейха и проиграл бы в этой войне». Война в Афганистане продолжалась почти 10 лет и закончилась поражением… (За 200 лет существования Русская императорская армия проиграла лишь дважды.)
Сегодня, когда речь заходит о востребованности перемен, часто звучит довод: а вы уверены, что будет лучше, ведь до сих пор все происходило иначе? Констатация — вслед за плохим приходит худшее — убедительна, когда речь идет о советско-постсоветских правилах. Но менять нужно не личности, а систему координат. И отказ от изжившего необходимо дополнить новыми правилами, ведущими к выходу из кризиса. Преодоление кризиса, начавшегося в конце ХIХ века, обеспечивали Столыпинская реформа, Февральская революция (замена божественной легитимации власти ее гражданской легитимацией — выборами в Учредительное собрание). Этот выход был сорван и заморожен мрачным дождливым днем 25 октября 1917 года.
Октябрю 99 лет, на будущий год — столетний юбилей. Может быть, нам уже пора вернуться на российский маршрут?