– Последние политические перемены в странах Латинской Америки укладываются в какую-то общую тенденцию?
– Правильно будет сказать, что ось политической жизни сдвигается к центру. До этого было то, что мы называли «левым поворотом». Это когда электорат в большинстве стран Латинской Америки отдавал предпочтения левоориентированным партиям, движениям и лидерам. Это продолжалось почти полтора десятилетия, но в последнее время есть симптомы того, что цикл «левого поворота» исчерпал себя. Мы обращаем внимание на то, что происходит сдвиг. Но он своеобразный: это не столько сдвиг вправо, сколько сдвиг к центру. С двух флангов: правые становятся более социально ориентированными, а левые становятся большими прагматиками и сторонниками большей рациональности в экономической политике.
– Что привело к этому сдвигу?
– Общая конъюнктура изменилась. Ранее мы констатировали, что в Латинской Америке после неолиберальной волны 90-х годов была парадигма экономической и социальной политики. Латиноамериканцы стали критически относиться к опыту неолиберальных реформ, потому что были очень большие социальные издержки. Массы не готовы были терпеть эти издержки. Они повернули, отдав предпочтения левоориентированным и социально-ориентированным движениям, партиям и лидерам. Начался позитивный процесс, который сфокусировался на решении проблем бедности. Причем произошел исторически беспрецедентный сдвиг. Десятки миллионов латиноамериканцев перешли из категории «бедные» в категорию «средние слои». Пусть это был низший этаж средних слоев, но это означало, что на внутренний рынок вышла большая масса новых потребителей.
Соответственно, устойчивость внутреннего рынка возросла. На него можно было опереться в экономической политике. Внешняя задолженность перестала быть хронической болезнью в Латинской Америке. Наладилась финансовая дисциплина. В регионе в этот период не было крупных дефицитов госбюджета, какие мы сейчас наблюдаем в европейских странах. В Латинской Америке научились бороться с инфляцией, преодолели порог внешней задолженности. В первом десятилетии нашего века это дало положительный результат в контексте высокой конъюнктуры в Латинской Америке на экспортные товары. Но общемировая конъюнктура стала меняться.
Мировая экономика сейчас развивается не так, как это было раньше. Азиатско-Тихоокеанский регион, который до сих пор остается наиболее динамичной частью мировой экономики, ослаб. Однако когда многие латиноамериканские страны диверсифицировали свою внешнюю торговлю в Азии, то они сделали это правильно. Они переводили стрелки на наиболее динамичных партнеров. А это во многом были Китай и другие страны Юго-Восточной Азии.
Затем была очень сдержанная подавленная экономическая динамика во многих странах, с которыми торговали латиноамериканцы. Соответственно, это не могло не сказаться на их экономическом организме. Электорат, который привык получать «пряники», стал разочаровываться. Нетерпение стало выражаться в протестных акциях, в столкновениях. Этим, естественно, воспользовались лидеры и партии, которые были отстранены от руля государства в предыдущем периоде.
Такая ситуация произошла в Аргентине. Речь идет о Маурисио Макри и о его партии. Это правоцентристская партия, довольно умеренная. Не думаю, что они будут серьезно менять экономическую политику страны. Они вносят коррективы, но, как сказал сам Макри, поворота на 180 градусов не будет. Думаю, это разумно. У Макри в его новом качестве диапазон маневров ограничен. Может быть, он хотел бы резко поднять уровень жизни, облагодетельствовать тот электорат, который проголосовал в его пользу, но ресурсов в стране для этого нет. Внешняя конъюнктура для этого никак не годится.
Эйфория первых недель быстро улетучивается, когда новое правительство начинает считать, чем оно располагает и приходит к выводу, что ресурсы ограничены и этого не хватает для социального маневра. Поэтому не исключено, что в очередном раунде будут перемены в другую сторону. Сейчас политический маятник пошел вправо, но это не значит, что он застынет в крайней правой позиции. Возможны откаты, потому что ротация правительств будет определяться сложностью экономической ситуации. Я не думаю, что у кого-то есть волшебная палочка в экономической политике в Латинской Америке.
– На чем базируется политика движений, которые приходят на смену левым?
– Сейчас трудно говорить. Они на пути к смене. Макри пришел только что. Голосование в Венесуэле было разгромным для чавистов. Это результат той непродуманной, политически мотивированной политики, которая проводилась в течение полутора десятилетий. Ошибки были не только при действующем президенте Николасе Мадуро. Мадуро – это персонаж, который уступает Уго Чавесу. Но дело не только в этом. Чавес руководил страной, обладал харизмой, у него был диалог с массами, но это было на фоне экстраординарных цен на нефть. Чавес имел финансовый ресурс, которым маневрировал. У Мадуро его нет. Но я бы не стал бросать камень в действующего президента. Другое дело, что партия, на мой взгляд, проиграна. Говорить о том, что это торжество «правого» дела, не стоит по той причине, что лагерь оппозиции по большей части – это социал-демократы, социалисты, даже бывшие коммунисты. Известный венесуэльский оппозиционер Энрике Каприлес – бывший социал-демократ.
Оппозиции для того, чтобы капитализировать свою электоральную победу, нужно сейчас консолидироваться. У них пока этого не получается. Думаю, в ближайшие месяцы будет развиваться сценарий патовой ситуации. Ни те, ни другие не смогут окончательно перетянуть одеяло на себя. Возникает вопрос: какую роль может сыграть армия? Это более прочный институт в условиях нынешней политической нестабильности в Венесуэле. К сожалению, нет оснований надеться на то, что этот политический процесс не обернется жертвами и столкновениями.
– Можно ли предполагать, что тенденция затронет и другие страны – Боливию, Эквадор или Никарагуа?
– Наверное, эмоциональное возмездие будет. Если говорить о Боливии, то правление Эво Моралеса преподнесло неожиданный сюрприз многим. Он оказался очень способным политиком. При вхождении во власть Моралес столкнулся с противоречиями на региональном уровне. Низинная часть Боливии – более богатая, политически связанная с правым лагерем, с центром – была категорически против Моралеса. Речь шла даже об отделении южных провинций Боливии от высокогорной Боливии. В низинной части другой этнический состав – креольский. Нагорная часть – это аймара и кечуа, индейская часть. Моралес оказался в состоянии преодолеть эти противоречия. Он учился по ходу дела.
Неплохо себя чувствует Даниэль Ортега в Никарагуа. Он нашел общий язык с предпринимательским классом. Нельзя сказать, что он на ножах с США. Находится какой-то компромисс и во внешней политике. В стране поддерживается порядок. Как известно, одна из ключевых проблем – это криминализация общества. Так вот в Никарагуа нашли противоядие. Там преступность ниже, чем в других странах Центральной Америки. Это тоже достижение Даниэля Ортеги, которое население оценивает. Что касается Эквадора, там были до сих пор неплохие показатели развития. В последнее время начались сложности, но у кого из нефтеэкспортеров сейчас нет сложностей?
– Можно ли вписать в эти перемены в Латинской Америке потепление отношений между США и Кубой?
– Я бы не сказал: потепление. Тактически процесс с той и с другой стороны называется нормализацией дипломатических отношений. Но не более того. Есть некоторые послабления со стороны США, но остается эмбарго, остается военная база в Гуантанамо. Это положительный для международных отношений шаг администрации президента США. У нас в стране это положительно оценивается на официальном уровне, в Латинской Америке – тем более. Американцы были солидарны с Кубой, что была незаконная блокада острова. Это противостояние большой Америки и маленькой-маленькой Кубы вызывало большие симпатии в мире, где не очень склонялись к американской точке зрения на судьбу мира и мировое развитие. Поэтому это было признано как поражение прежней американской политики.
Думаю, что Куба пошла на это, потому что морально-политический запас прочности тоже не был бесконечен. Роль сыграли идеалы национально-освободительного движения – возрождение национального достоинства. Другое дело, что кубинцы с опаской смотрели на реформы, которые были у нас. То, что было у нас, у них вызвало большую оскомину. Они видели нашу деформацию, и они очень боялись повторять наши огрехи. Они больше смотрели на вьетнамский, на китайский опыт. Сейчас они медленным шагом идут по пути экономической либерализации, по пути использования рыночных механизмов, но очень взвешенно – при сохранении политических структур. Пока вьетнамский, китайский опыт имеют немало плюсов для стран с переходной экономикой.
– Что отход от левой идеологии сулит для России в этом регионе?
– Левоориентированные режимы хорошо относились и относятся к России. Видят в ней противовес одностороннему диктату основного гегемона. Когда распался Советский Союз, сожалели об этом не только левые латиноамериканцы, но и правые, потому что диапазон маневра на мировой арене у них сузился. Сейчас мы сами не очень-то левые. Поэтому в Латинской Америке невольно возникает вопрос: «а кто такие русские, какую перспективу они нам дают с морально-политической, с идейной точки зрения»? Наверное, мы расположены, если использовать прежнюю систему координат, на срединной оси. Мы пытаемся сочетать рациональность экономического либерализма с социальной ориентацией. Противоречит ли это тем режимам, которые сменяют прежние в Латинской Америке? Нет. Можем ли мы нормально сотрудничать с политическим руководством разных стран с разными ориентациями? Да. Военный режим в Бразилии 1964-1985 гг. многие считали праворадикальным. Это было не совсем правильно, потому что у этого режима были свои счеты с США. Но с этим военным режимом мы неплохо сотрудничали и неплохо торговали во времена СССР. Так что если говорить об уроках, которые нам преподает Советский Союз, то это урок толерантности и прагматичности. Я думаю, что в этом ключе и будут развиваться дальше по восходящей наши отношения с Латинской Америкой.