Невозможно, по ее словам, огульно ругать свое советское прошлое — оно прошло в родной стране (а родными Алексиевич считает для себя три ʺземлиʺ - ʺмоя белоруская земля, родина моего отца, где я прожила всю жизнь, Украина, родина моей мамы, где я родилась, и великая русская культура, без которой я себя не представляюʺ) и в окружении близких людей, которые так или иначе верили в идеалы того времени. В пример Алексиевич привела отца: ʺДо конца был верующим коммунистом. Хранил свой партийный билет. Я никогда не могу произнести слово «совок», тогда мне пришлось бы так назвать своего отца, родных, знакомых людей. Друзей. Они все оттуда – из социализма. Среди них много идеалистов. Романтиковʺ.
Это был печальный романтизм. ʺЯ жила в стране, где нас с детства учили умирать. Учили смерти. Нам говорили, что человек существует, чтобы отдать себя, чтобы сгореть, чтобы пожертвовать собой. Учили любить человека с ружьемʺ, - цитирует Алексиевич ʺЭхо Москвыʺ.
И хотя два десятка лет назад ʺмы проводили красную империюʺ, ʺкрасный человекʺ остался, указала лектор:
ʺЧто я слышала, когда ездила по России... ʺМодернизация у нас возможна путем шарашек и расстреловʺ, ʺЧестного человека у нас не найдешь, а святые естьʺ, ʺНе поротых поколений нам не дождаться; русский человек не понимает свободу, ему нужен казак и плетьʺ, ʺДва главных русских слова: война и тюрьмаʺ, ʺРусская жизнь должна быть злая, ничтожная, тогда душа поднимается, она осознает, что не принадлежит этому миру... Чем грязнее и кровавее, тем больше для нее простора...ʺ, ʺДля новой революции нет ни сил, ни какого-то сумасшествияʺ, ʺТак наша жизнь и болтается – между бардаком и бараком. Коммунизм не умер, труп живʺ.
Так что еще много есть, о чем писать, намекнула Алексиевич в завершение своего выступления: ʺЯ не уверена, что дописала историю «красного» человека...ʺ