После распада Советского Союза в течение долгих лет российский Северный Кавказ имел репутацию самого проблемного и опасного региона страны. Редкий выпуск новостей не начинался с трагических вестей из северокавказских республик. Восприятие этого региона у значительного количества граждан РФ ассоциировалось с понятиями террористических атак, конфликтов, беженцев и нестабильности. При этом территория Северного Кавказа рассматривалась, как своеобразное «внутреннее зарубежье», в котором российские правила игры, если и действовали, то с серьезными поправками на «местные особенности».
Но в последнее время Северный Кавказ редко попадает на отечественные и зарубежные информационные радары. Прошлогодние зимние Олимпийские игры в Сочи, вокруг которых циркулировали многочисленные фобии, с точки зрения безопасности были организованы безупречно, что признали и жесткие критики российского внутриполитического курса. Региональные элиты (и в особенности лидер Чеченской Республики Рамзан Кадыров) позиционируют себя как наиболее лояльные Кремлю защитники российских интересов. И если в 1990-х годах Чечню рассматривали, как «ахиллесову пяту России», а чеченцев — как «самый проблемный этнос», то сегодня (не в последнюю очередь из-за конфликта на юго-востоке Украины) о них пишут едва ли не как о «боевом авангарде» Путина. Неприкасаемые чиновники, которые еще вчера считались несменяемыми тяжеловесами, попадают под удар правоохранителей и получают суровые приговоры. Наиболее яркий пример — история с бывшим мэром дагестанской столицы Саидом Амировым. Согласно различным социологическим опросам, количество сторонников некогда популярного лозунга «хватит кормить Кавказ» резко сократилось. Чиновники из северокавказского полпредства (включая и самого полномочного представителя главы государства) источают оптимизм и говорят об отсутствии этнополитических конфликтов в подведомственном федеральном округе. Весьма показательно, что даже во время традиционного телеобщения Президента России с россиянами северокавказские вопросы не обсуждались даже как проблемы второго плана.
Количество терактов, начиная с 2012 года неуклонно снижается. Если в четвертом квартале прошлого года 168 человек стали жертвами терактов и диверсий (101 убит и 67 ранены), то в первом квартале 2015 года этот показатель снизился до 51 (31 убитых и 19 раненых). Во втором же квартале было зафиксировано 44 пострадавших (38 убитых и 6 раненых). Многие лидеры исламистского подполья, такие как главарь «Имарата Кавказ» Алиасхаб Кебеков, уже ликвидированы. Осенью 2014 года после более чем двадцатилетнего перерыва был возобновлен призыв этнических чеченцев в ряды Российской армии и одновременное увеличение квот для привлечения на воинскую службу в других северокавказских субъектах РФ. В условиях призывной армии служба в Вооруженных силах может рассматриваться как один из важнейших инструментов интеграции полиэтничного населения российского Кавказа в общероссийские социально-культурные процессы.
Но означает ли это, что российский Кавказ перестал быть турбулентным регионом и обрел некое новое качество? Или в действительности нам пытаются представить новую версию «потемкинских деревень» с поправкой на первую четверть XXI века?
Ответ на эти вопросы следует начать с выдвижения принципиально важного тезиса. К положению дел на Северном Кавказе нельзя относиться как к чему-то застывшему и неподвижному. И конфликты, и политические угрозы в этой части России претерпевали сложную динамику. Так, в начале 1990-х годов радикальный исламизм здесь практически отсутствовал, а на первых ролях были этнонационалисты, стремившиеся либо к выходу из состава РФ (как это было сделано в Чечне), либо к достижению особых условий и преференций для представителей «своего этноса». С начала 2000-х годов ситуация поменялась. Значительно возросла роль религии вообще (не только в общественно-политической, но и в бытовой сфере). И наряду с позитивными последствиями (восстановлением исторической памяти и права на реализацию свободы совести) это принесло и новые вызовы. Укрепились позиции радикалов, выступавших с позиций неприятия светской государственности. При этом степень их радикализма и готовности к отрыву от российского проекта была разной. Все эти факторы меняли и географию угроз (так в начале 2000-х годов на первое место по количеству инцидентов вышел Дагестан, опередив Чечню), и расклады внутри самих республик и в их отношениях с центром и между собой.
Нельзя сбрасывать со счетов и усталость от конфликтов, в наибольшей степени проявившуюся в Чечне. Сегодня многие «знатоки» Кавказа (чьи познания о регионе не выходят за рамки трех-четырех понятий, таких как «тейп», «клан» и «терроризм») спекулируют на тему неких особых «кавказских традиций», упуская из виду, что в том же чеченском обществе (не знавшем феодализма) «традиционным уклоном» была не жестко выстроенная «вертикаль», а эгалитарные порядки. Во многом этот запрос на стабильность и субординацию — следствие разочарования в сепаратистских опытах начала — середины 1990-х годов. Как бы то ни было, а сегодняшний Северный Кавказ в намного большей степени по сравнению с самим собой периода десяти- и пятнадцатилетней давности проявляет интерес к участию в российском проекте.
Впрочем, все это не означает полного и окончательного «замирения» и превращения сложного региона в бесконфликтное пространство. Сегодня многие политики и эксперты говорят о широком международном наступлении джихадистов под флагом так называемого «Исламского государства» (также известного как ИГИЛ). Сторонники этой диверсионно-террористической структуры есть и на Кавказе, а выходцы из этого региона принимают участие в боях на Ближнем Востоке. Северокавказские боевики, столкнувшись с дефицитом общественно-политической поддержки внутри региона и с давлением со стороны властей и правоохранительных структур, стали проявлять намного больший интерес к кооперации с известными международными террористическими структурами. И, несмотря на снижение количества террористических атак, боевики до сих пор способны на дерзкие и знаковые акции.
Однако было бы большой ошибкой и упрощенчеством сводить возможные угрозы региону только к проискам неких внешних сил. Во-первых, нельзя забывать о том, что исламизм в северокавказских республиках появился еще до выхода ИГ на арену террористической борьбы. И причины его следует искать не только в склонности определенных групп к радикальным способам решения проблем, но и в системных внутриполитических проблемах.
В регионе по-прежнему сохраняется сложная ситуация с соблюдением прав человека. Для Северного Кавказа этот сюжет имеет особое значение, прежде всего из-за значительных отличий общеполитической ситуации в регионе от остальной России, где отсутствует диверсионно-террористическая сеть и сопоставимое количество латентных межэтнических противоречий. Следовательно, многие стандарты по защите и соблюдению гуманитарных прав на Северном Кавказе будут иметь свои отличия. Однако непропорциональное использование государственного насилия и нарушение законодательства теми, кто по своему статусу должен его соблюдать, способно формировать социальный и политический негативизм у населения. Несоблюдение базовых прав человека и гражданина и расширительные трактовки таких понятий, как противостояние радикализму и экстремизму, нередко приводит к тому, что у противников России появляются аргументы для мобилизации недовольных в свои ряды. Между тем в политической и управленческой практике Северного Кавказа нередки случаи использования расширительного определения оппонентов российского государства и экстремистов.
Не менее острой проблемой региона остались взаимоотношения властей с мусульманскими общинами, не подчиняющимися юрисдикции республиканских духовных управлений мусульман. И здесь наряду с обоснованной критикой «перегибов» со стороны властей и представителей официального духовенства возникает большое количество спекуляций по поводу угнетения носителей «истинно исламской идентичности».
Есть оборотная сторона медали и у чеченской стабильности. Фактически речь идет о том, что Москва делегировала значительную часть суверенитета в отдельно взятые руки. И эти руки далеко не всегда озабочены соответствием своих действий и практик общероссийским. Скорее, видны обратные попытки их трансляции на федеральный уровень.
Не так прост процесс «очищения» дагестанских коридоров власти, каким бы справедливым он ни выглядел чисто с внешней стороны. Сама по себе смена лиц без кардинальной корректировки системы управления мало что даст. Если не менять правила игры, то вместо Саида Амирова рано или поздно появятся другие «клановожатые». Менее яркие и харизматичные, но более аккуратные и умелые. Мало выводить из игры сановных коррупционеров. Нужно предлагать иные социальные реалии, которые делают невостребованными клановость и непотизм.
Таким образом, на Кавказе изменилось многое (и многие). Однако, несмотря на определенные позитивные тренды, было бы весьма поспешно и даже вредно констатировать наступление бесконфликтной эры. Как правило, за завышенными ожиданиями следуют более масштабные разочарования.
Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики РГГУ