Когда евро впервые вырос до 63 рублей, я взял 200 евро и поспешил в надежный обменный пункт на Дорогомиловской, чтобы торжественно совершить самую жирную сделку в истории моей долгой рублевой биографии.
Эх, лучше бы подождал хоть сутки… Через пару дней за один евро можно было получить уже 83 рубля. Потом евро опять подешевел на 20 рублей, потом подорожал на 10... И я пошел против собственных принципов: начал баловаться роскошью. Когда жена попросила купить елку, я с легкостью отдал 3900 рублей за датскую голубую ель. Ведь в прошлом году она стоила почти 100 евро, а сейчас — дешевле 60. Импортозамещающие российские елки стоили «вообще копейки» — 600 рублей, однако так же они и выглядели.
Но я все-таки немец, 99 или 55 евро за елку — дороговато, и я поклялся, что в следующем году наконец-то куплю искусственную. Дело тут не только в рубле. В детстве мой отец, рейнландский лесник, сам продавал елки. Местные ели тогда стоили от 8 до 12 марок, то есть не больше шести евро. Инфляция — не российское национальное достояние, это глобальный, можно сказать, общечеловеческий недостаток. Один доллар в 1914 году имел такую же покупательную способность, как 23,3 доллара в 2014-м. А с тех пор, как в 2002 году в Германии ввели наличные евро, я вовсе не единственный немец, которому кажется, что его деньги потеряли половину своей цены.
Хотя по сравнению со старомодной немецкой маркой евро внешне выглядит просто красавцем, как содержимое кошелька он кажется куда менее прочным. По крайней мере, для немца. Ведь кому хочется иметь «общак» с легкомысленными греками или итальянцами? Тихо завидую швейцарским соседям. Но мы, немцы, — ответственные европейцы, и, как те же голландцы, датчане или французы, терпим финансовые особенности южных соседей. Но, извините, даже это странное сочетание из песо, лиры и драхмы солиднее рубля.
А рубль я знаю давно. Живу с ним еще с 1987 года — с первой стажировки в Ленинграде. Старомодные, мелкие, скромные купюры — еще скромнее, чем марки. Все-таки, извините еще раз, рубль у меня с самого сначала не вызывал большого доверия.
С одной стороны, скромные ленинские дензнаки даже в 1991 году отличались довольно большой покупательной способностью: пара копеек за буханку хлеба, три с половиной рубля за прекрасную шахматную доску с настоящими деревянными фигурками или за авиабилет Москва–Ереван. Но, с другой стороны, тот рубль стоил дорого по официальному курсу (почти 3 дойчмарки) и вообще гордо являлся самой дорогостоящей валютой в мире — после кувейтского динара. Однако, как и вся позднесоветская экономика, рубль лукавил. У фарцовщиков, тусовавшихся вокруг питерского Гостиного двора, он продавался уже в 1987 году за 2/3 марки, а к 1990-му опустился перед новым российском кумиром по имени «бакс» до соотношения 18 к 1. Но и за дорогой официальный рубль, и за дешевый подпольный многие товары в СССР просто не продавались: от настоящих джинсов до книг Булгакова или Трифонова.
Потом появился уже другой, капиталистический рубль, дензнаки стали более яркими. Но новый русский рубль оказался еще слабее советского. Шоковая терапия, гиперинфляция, дефолт... Русские прозвали свою валюту «деревянной», не уважали ее. Правда, как раз после унизительного дефолта 1998 года и потери рублем около 80% своей цены дешевый рубль дал отечественным производителям стартовую платформу для экономического чуда нулевых лет. Парадокс, но он оказался полезен России собственным крахом.
А потом рубль стал путинским. Как и вся страна, он вставал с колен. И если верить официальным СМИ, наносил валютам гниющего Запада поражение за поражением. Но те победы были не менее мифическими, чем доминирование богатых российских клубов в футбольной Лиге чемпионов. В реальности евро стоил в 2002 году 32 рубля, до краха нью-йоркских банков в 2008-м поднимался до 38 рублей, а уже после перепрыгнул планку в 40 рублей. Где-то в этом районе курс надолго застрял; помню, еще прошлой весной евро за 48 рублей казался мне плохой шуткой. А теперь ходят совсем другие анекдоты. Рубль трясет уже так лихорадочно, что русская валюта возвращается к старому советскому лицемерию: на бирже сейчас доллар стоит иногда на 5 рублей дороже официального курса Центробанка, о котором трубят в СМИ, чтобы успокоить народ.
Но еще больше и довольно давно рубль путинской эры поражает меня своей многоликостью. Находясь вне Москвы, на так называемой «периферии», я вновь и вновь удивляюсь детским колготкам, услугам автомоек или фирменным чаям в «пафосных» кофейнях, которые стоят в два с половиной раза дешевле, чем в столице. А если сравнить зарплаты в столице, областных центрах и селах, то вообще обнаружатся три разных курса рубля. Рынок труда в Москве полон предложениями бухгалтерам с окладами от 45 000 рублей; в городе Омске предлагают ту же работу за 17 000 рублей; а в сельских районах Сибири и 10 000 рублей считаются хорошей бухгалтерской зарплатой. Выходит, все разговоры патриотических экономистов о том, что рубль сильно недооценен, весьма относительны. Чем ближе к экспорту нефти и газа, чем ближе к аэропортам с прямыми рейсами в Европу — тем меньше и бизнес, и народ ценят собственную валюту.
Слава богу, официальная статистика таких «нелепостей» не отражает. Но и согласно ей средний работник в столице и в регионах «энергетического кластера» получает больше 56 000 рублей (Москва) или почти 70 000 рублей (Ямало-Ненецкий округ) в месяц. А в «рядовых» регионах, таких как Волгоградская (21 000 рублей) или Псковская области (меньше 20 000 рублей), не говоря уже о республике Марий Эл (18 500 рублей), — втрое меньше. При том что не только путевки в Турцию, но и продукты, бензин, квартплата стоят часто так же, как в Москве или Ханты-Мансийске, если не больше. Десятикопеечных монеток, которые, как шелуха от семечек, валяются у касс столичных магазинов, в периферийных вы не увидите.
Рубль как национальная валюта, которая должна адекватно измерять цену товаров, услуг и труда в стране, с этой своей функцией не справляется. Рублевая Россия получается трех- или даже пятиэтажная. Простой народ в Пскове, на Средней Волге или Дальнем Востоке выживает на зарплаты в разы ниже, чем обитатели Газпромроснефтеситибанквордкласса.
В Библии сказано о семи сытых и семи худых годах, о вечной смене экономического процветания и падения любого народа. Но в новой России сытые и худые годы проходят одновременно! И неважно, куда катится рубль: пока богатство не децентрализуется, пока социальный лифт будет синонимом переезда в Москву или Питер, Россия останется страной вечно развивающейся, хромой экономики, страной неравных стандартов.
Но, конечно, у этого положения есть свои преимущества: оно, например, показывает, сколько может стерпеть Россия. Среднестатистический россиянин давно довольствуется теми средствами, которые останутся у москвичей, когда падение рубля и инфляция сожрут больше половины их доходов. Короче, он уже давно живет при том кризисе, который страшной угрозой навис над «первоклассной» Россией. И, как показывает смирная повседневная жизнь глубинки, при этом чувствует себя отлично: рождает, пашет, бухает, строится; конечно, и умирает — но никак не бунтует. Смешно, когда американские ястребы или европейские голуби радуются или переживают по поводу того, что западные санкции якобы дестабилизируют Россию. Наоборот, эти недружественные мероприятия только сплачивают народ вокруг политического руководства. Скорее уж латентные путинофобы столицы из-за санкций изменят свой life style, перекопают английский газон своих дачных участков в картофельные грядки — и это отвлечет их от всяких шествий врагов народа.
Конечно, людям в глубинке, когда их реальная покупательная способность снижается с 400 до 200 у.е., приходится туго — там отнюдь не те запасы жира. Но разве работяги под Псковом или в Марий Эл поднимут из-за этого бунт? Ничего, русский мужик перетерпел все, выдержал даже, когда получал зарплату по бартеру гробами. Кризис в России — понятие очень относительное.
Рубль, как и Россия, еще поживет, не сомневайтесь. Хоть при 90, хоть при 190 рублях за доллар. А когда цены на нефть опять вырастут (ведь они когда-нибудь вырастут?), худые годы снова сменятся жирными, и рубль как символ непобедимой российской экономики возьмет очередной триумфальный реванш у североатлантических неудачников — например, доллар больно упадет до 49 рублей. Ведь триумфальные реванши тоже бывают относительными.
Недавно, при очередном скачке вражеских валют, я впервые попал в кризисную (или антикризисную) очередь у обменного пункта. Мужик передо мной, в куртке с солидным меховым воротником, расстроился, когда услышал, что евро закончились. А я как раз принес менять свои триста...
Он на меня смотрел, медлил, сомневался, а потом предложил: «Давайте поменяем между собой». Я согласился, мы вышли на улицу, интеллигентно договорились на середину между курсом продажи и покупки в обменнике и поменяли всю сумму. «Вот, — подвел итог мой партнер по сделке, — помните? Как в Советском Союзе!» «Да, — многозначительно сказал я, — вектор развития у вас действительно направлен не в будущее».