Мы ведем наш репортаж из всех российских школ, где проходит чемпионат мира по плаванию. Кто-то из участников уже добирается по-собачьи до бортика кое-как, кто-то захлебывается в хлорированной воде, а учителя в панике бегают вокруг с сачками, не зная, чем помочь... Примерно так можно развить метафору выдающегося педагога Льва Айзермана: «Предположим, мы обнаружили, что в энной школе никто не умеет плавать. Что делать? Построить бассейн, налить в него воду и начать обучение. Вместо этого мы отправляем детей на международные соревнования по плаванию». Так он высказался об итоговом выпускном сочинении, которое все одиннадцатиклассники России дружно пишут 3 декабря.
Еще год назад о том, что школьникам придется «аттестоваться» не только ЕГЭ, но и сочинением, никто и не подозревал — включая учителей литературы; еще полгода назад никто толком не верил, что это произойдет прямо в новом учебном году, да еще и посреди него...
Последние пять лет выпускного сочинения в школах не было. Что-то промежуточное, «текущее», на уроках, конечно, вроде как писали — но вот именно «вроде как». Все помыслы учителей, администрации, детей и их родителей устремились к великому и ужасному ЕГЭ по русскому языку, который предстояло писать в обстановке, приближенной к Нюрнбергскому трибуналу, — под камерами, с охраной, а где-то и под полицейским конвоем...
Не секрет, что в последние годы почти вся старшая школа занята только тем, что готовит детей к двум Страшным Судам (по математике и русскому) и нескольким помельче (на выбор). Разумеется, литература ХХ века — это ее изучают в выпускном классе — плавно съезжает куда-то на обочину еще на этапе Ахматовой, и все углубляются в заполнение клеточек тестов по русскому, потому что за общий балл ЕГЭ дерут три шкуры — и с учителя, и с директора, и с главы роно, и... И вот сейчас всех этих людей собрали и сообщили: «Выпускному сочинению — быть». На конференции учителей-словесников, в которой я участвовал пару недель назад, они долго не могли подобрать более точный стилистически вариант для описания того, что с ними происходит: «стресс» или «шок».
Как это всегда бывает, когда какая-то инициатива резко спускается с самого верха, никто ничего долго не мог понять, и звучит почти противоположное друг другу.
«Снимите ненужный стресс! — успокаивал всех (или себя?) учитель, член Общественного совета при Минобрнауки Сергей Волков. — Камер, расстрелов, как на ЕГЭ, не будет. Все получат зачет: сочинение проверяется в школе, теми, кто учил». Однако чуть позже должностные лица пообещали и «расстрелы» («Если ученик не получил «зачет» и не смог пересдать, то он может остаться на повторное обучение в 11-м классе либо поступить в учреждение среднего профессионального образования»), и с системой «зачет — незачет» все оказалось не так просто.
Впервые я услышал об этой проблеме на упомянутой конференции, где 150 педагогов гудели как растревоженный улей. Одна из учительниц выступила со страстным монологом о том, что «мы-то поставим зачет, но местный вуз поставит за сочинение восемь баллов, а московский вуз — два, и тогда этот наш «зачет» и нас будут перепроверять, мы станем мишенью... Придется отстаивать каждый балл перед комиссиями...» (а комиссий в школах, как известно, боятся больше всего).
Действительно, оказалось, что вузы, чтобы зачесть по сочинению баллы к ЕГЭ, сами должны перепроверять работы. Каким образом и чьими силами это будет делаться — никто не представляет, поэтому начались вежливые отказы от вагона чужой работы. Представитель уфимского вуза, которая участвовала в нашей конференции, заговорила о том, что «мы предлагаем ставить не более пяти баллов (предполагалось десять), и вообще, возможности нет...» Словом, признаков неготовности системы множество (я уже не углубляюсь в профессиональные: весь пласт литературы о войне, которой будет посвящена одна из пяти тем, в школах просто не успели пройти и т.д.), и сейчас все паникуют и валят проблему друг на друга.
Вряд ли те, кто выступал инициатором возвращения выпускных сочинений, предполагали, что все будет сделано так... странно. Это известные педагоги и другие неравнодушные люди (например, очень уважаемая мною Наталия Дмитриевна Солженицына), которые пытались остановить развал изучения литературы в школе: на фоне всех наших странных реформ литература оказалась уже на грани вылета — как астрономия. Пытаясь хоть что-то спасти, эти люди дернули стоп-кран, зацепились хоть за что-то при падении, то есть сделали единственное, что могли до этой ситуации: экстренно добежали до Первого лица.
И тут на сцену выходит Он. Недаром выпускное сочинение теперь называют «путинским». Это инициатива президента: я хорошо помню, какой шквал эмоций вызвала эта озвученная им новость на Российском литературном собрании год назад, куда нас, почти тысячу писателей и преподавателей, свезли со всех концов страны послушать двухчасовую речь Путина. Да, РИА «Новости» провело расследование и пишет, что распоряжения президента и прочие бумаги, не замеченные сообществом, появились раньше, но момент для оглашения был выбран именно такой — огромный зал, десятки телекамер, поистине царский подарок литературе. Головокружительный блеск фортуны: вы спасены! Еще пара недель — и сочинение (чуть менее эффектно) было преподнесено народу в президентском послании.
Не знаю, что там у нас с монархией (в недавнем интервью ИТАР-ТАСС президент говорил об этом не очень внятно), но как это по-царски: сначала казнить, а потом — в последнюю минуту — миловать. Сначала школьное образование развинтили до нуля, до каркаса, а потом вдруг торжественно вернули какой-то девайс. Ну, например, как для машины, от которой осталась одна рама, вернуть карбюратор, и все чешут репу, соображая: куда это теперь приладить и как это вообще работало, когда машина была машиной? Но — не подавая виду, конечно, чтобы, не дай бог, не отобрали, потому что лучше уж с ним, чем без него.
Отсюда и спешка. Отсюда и хор, в котором тонут голоса с разумным сомнением («Все происходит в обратном порядке, сверху вниз... Непонятно, откуда была вброшена идея сочинения, потом ее подхватил президент, а мы пытаемся понять, что он имел в виду; может, спросим?» — профессор Михаил Гельфанд). Хор, в котором и привычное «одобрямс», и желание спасти литературу (на следующий год, мол, сделаем нормально, а сейчас как-нибудь проскочим), и паника, от которой, как известно, у нас только громче кричат «ура!».
Причем школе, вероятно, придется повторить этот кульбит. Несколько недель назад, в обстановке еще более торжественной и роскошной, чем Российское литературное собрание, прошел съезд Русского географического общества. И здесь-то «блеск фортуны» был еще более головокружителен — тем более для географов, чей предмет и в советское время-то в школе не очень жаловали. Выступая на съезде, президент предложил «запустить географический диктант», который, возможно, станет «аналогом российского сочинения».
Бурные овации. Вполне понимаю. Год назад мы думали так же, когда аплодировали (в конце концов, я ведь еще и учитель литературы по образованию). Захватим высоту, а потом уже разберемся, что с ней делать дальше: война план покажет.
Понимаю и поздравляю, коллеги-географы. Но не думайте, что все пойдет «как положено»: с подготовкой в несколько лет, выстраиванием каких-то стандартов, критериев оценки, баллов... Все может понестись точно так же. На декабрь запланированы и президентское послание, и большая пресс-конференция — чем не площадки для царских жестов...
Ваша очередь, географы; учителям истории — приготовиться.