Сами ополченцы помимо нашивок с флагом Новороссии пришивают себе российские триколоры. Вот идет по центру Луганска, по Оборонной улице, навстречу группа ополченцев, форма — наша российская «цифра», без погон, но с российскими триколорами на левом плече.
— О, ребят, здорово! Вы из России? — останавливаю ополченцев.
— Та не, местные мы, из Новороссии! А шо? — характерно отвечают парни.
— А зачем вы себе российский флаг нашили на камуфляж?
— А шо, нельзя?
— Можно. Просто зачем?
— Нравится. Россия — наш единственный союзник. А чей мне еще флаг нашивать? Укропский? Немецкий?
Ну, собственно, и сказать-то нечего. Здесь все окрашено в российский триколор, это как опознавательный знак, символ.
По дороге от Луганска до передовой — посты ополченцев, и опять же на каждом из них — флаги России. Опять выхожу из машины, угощаю бойцов сигаретами.
— Ребят, а зачем вы вешаете российские флаги?
— А шо, нельзя? А чьи еще флаги вешать?
— Ну как же... Ведь из-за этого все думают, что тут российская армия, из-за этого Запад и США верещат, это же по телевизору показывают... Санкции...
— Та то всё лирика... Привезли тут нам одного журналиста-француза, русскую армию искал, дэбил... Мы ему всё показали, танки наши, «уазики», народ наш, расположение. Ему показываешь, тычешь: вот, мол, у укропов отжали, русские есть, вон иди базарь, все ополченцы, кто, откуда, ни один ни копейки не берет. Нет, все равно говорит: армия... Шо с ними базарить? Смысла нет...
На передовой — постоянные обстрелы и грохот. Такое чувство, что тут никто и не слышал о Минских договоренностях, весь мир живет другой жизнью, и нет с ним никакого сообщения. Первомайск — крайний рубеж ополченцев, этот населенный пункт постоянно кроет украинская артиллерия. Город-призрак, на улицах ни души, изредка можно увидеть одиноких стариков. Первомайск — это многоэтажки с выбитыми стеклами, пробоинами в стенах, осколки на земле, поваленные деревья и разбитые дороги. Самые высокие многоэтажки — просто скелеты домов, каркас есть, но вместо балконов и окон — черные зияющие дыры, внутри никого. В одном из домов просто нет посредине отсека с пятого по первый этаж — сложился во время попадания ракеты, соседний подъезд сожжен. Случайно высунувшаяся из подъезда старушка говорит, что тут заживо сгорели две ее соседки-пенсионерки. Их родственники живут не здесь, приехать похоронить не могут, бои идут, так и лежат в сгоревшей квартире кости с пеплом.
— Спрашиваете, где все? Большинство уехали, а тут остались те, кто не смог уехать, старики в основном. Кто остался — сидят по бомбоубежищам, у нас в городе их три, — рассказывает местный житель Владимир, который тащит доски к подъезду. — Многие уже два месяца просто не подымались наверх. А в последнюю бомбежку у меня дома остались жена и сын, вон моя квартира, так они просто сидели там, даже не спускались в подвал. Тут уже не угадаешь, куда нацики стрелять будут. Я вот сейчас окна хоть фанерой заколочу, на улице минусовая температура как-никак. Ремонт-то, понятно, нет смысла делать. Завтра ведь они опять всё разрушат...
— У нас больше нет сил, — осторожно подходит еще одна старушка, — денег нет, еды нет, мы кушаем только то, что ополченцы раздадут...
У старушки трясутся руки, и видно, что это нервный тик. Глаза у нее голодные и в слезах. В соседнем доме с балкона на втором этаже с выбитыми стеклами и разбитым каркасом на меня смотрит старик. Прошу его спуститься, старик одобрительно кивает.
— Я не знаю, за что нам это... — и у него глаза наполняются слезами, становится неловко.
Он стоит еще минуты три, не может ничего сказать. Затем отворачивается от меня, отводит ополченца в сторонку и о чем-то просит. Когда ополченец отвечает, становится понятно, о чем просил дед. «Бать, ну куда, 74 года тебе, какое ополчение, если мы можем чем-то помочь, обращайся, приходи...»
Все это происходит на фоне разрывающихся где-то снарядов. «Это далеко», — успокаивает главный ополченец Первомайска Душман.
— Почему Душман? Это же «враг» на фарси...
— Да, я в Афганистане служил. С 83-го по 87-й. В 84-м там самые жесткие времена начались. «Девятую роту» смотрели? Вот это мой 345-й полк, Востротин мой командир, я служил прапорщиком. Сам я местный, первомайский, это моя земля, и тут моя группа, где людей было по пальцам пересчитать, остановила танковое наступление врага. Вот здесь мы подбили их танки, и они тикать... Еще у нас вот тут казаки стоят, мы все добровольцы, денег, естественно, не получаем, да и откуда им взяться тут...
Душман ведет показывать свои позиции. Разбитая пятиэтажка, где расположились ополченцы. «Вон видишь вот эту горку, за ней уже укропы...»
— Почему вы не займете эту гору, если они на нее взбираются и по вам стреляют?
— Ну что за глупости? Представляешь, если мы встанем на этой горе? Что они с нами сделают? А так мы всё просматриваем, как только на горку забирается противник, мы уже в курсе. Постоянно у нас люди на наблюдательном пункте. Но что касается нашей артиллерии, мы не сделали ни одного выстрела в ответ, ни одного. Во-первых, когда нас обстреляли, был туман, мы не засекли, откуда прилетело, по звуку откуда-то из района Попасной, но нельзя же в ответ беспорядочно бить... У нас просто нет и возможности такой материально-технической, у нас каждый выстрел на счету.
Есть в ополчении и парни, которые приехали с Украины. Они попадают сюда по-разному, но многие — это те, кого удалось обменять на пленных украинских силовиков. Эти обмены раньше происходили периодически, пока не выяснилось, что украинские власти вместе с арестованными оппозиционерами и ополченцами выдают простых, абсолютно непричастных людей, которых они сутки назад схватили на улице.
— Меня меняли двадцатого сентября. Из харьковского СИЗО нас вывезли на обмен 20 человек, еще по дороге к нам подсадили 24 человека, я их спрашиваю: вы кто? Выяснилось, простых людей хватают и, если денег у них нет откупиться, на обмен везут, — рассказывает известный харьковский оппозиционер, а ныне командир ополчения. — Мне повезло, у меня остались документы, а у всех остальных отбирают! И что тогда? Ты никто и ничто, домой попасть не можешь, там посты укров, в Россию попасть не можешь. Все, что у тебя есть, — это удостоверение «ополченца». У нас нет другого выбора, нам нужно возвращать наши родные города. У меня в Харькове три дочери, и, поверьте, я туда вернусь...