Последние несколько недель прошли в Москве под знаком борьбы с «криминализацией» рынков, оккупированных, по мнению властей, нелегальными мигрантами. Проблема, наверное, действительно существует. И, вероятно, даже значима. Методы борьбы с ней вызывают совершенно разное отношение у разных людей. Обсуждения становятся все более непримиримыми. Но возникает вопрос, который, насколько мне кажется, пока еще не ставился прямо и четко: почему все это волнует нас столь сильно?
На мой взгляд, это не праздный вопрос. Если сформулировать его более широко, он звучит так: почему в России темы нарушения закона стали одними из наиболее обсуждаемых?
Самый очевидный ответ мог бы гласить: потому что мы живем в опасной, беззаконной стране. Однако это не так. Согласно статистике ООН, в 2010 году в Москве на 100 тыс. жителей совершалось на 18% убийств меньше, чем в Нью-Йорке, и почти столько же, сколько в Амстердаме. У нас совершаются серьезные экономические преступления, но в тех же Соединенных Штатах граждане и компании ежегодно пытаются скрыть до $200 млрд причитающихся государству налогов, из которых взыскивается не более трети.
Коррупция во власти тоже есть много где: пример г-на Берлускони говорит сам за себя. Я не пытаюсь сказать, что Россия — самое замечательное место для жизни. Но я хочу привлечь внимание к тому, что в большинстве цивилизованных стран не только «обыденные», но даже «особо важные» преступления традиционно привлекают внимание тех, кто должен их раскрывать, а не широкой публики.
У нас — все наоборот.
Достаточно воспользоваться американской поисковой системой Google, чтобы по запросу имени председателя Федеральной резервной системы США Бена Бернанке вам дали ссылки на 38 млн страниц, а по имени генерального прокурора США Эрика Холдера — на 14 млн. Но стоит забраться на наш «Яндекс», как окажется, что глава российского Центрального банка Эльвира Набиуллина удостоена 360 тыс. переадресаций, а «всего лишь» пресс-секретарь Следственного комитета Владимир Маркин — почти 900 тыс.!
И это не случайно. Тот же самый тренд прослеживается на новостных лентах. Если посмотреть на новости агентства РБК (которое, замечу, акцентирует внимание на экономических событиях), то с 1 по 10 августа слова «прокуратура», «следствие», «приговор», «суд», «арест» присутствовали в… почти 20% информационных сообщений. В ленте РИА «Новости» процент ниже, но все равно зашкаливает за 16%. Для сравнения: на той части новостной ленты агентства France Presse, которая посвящена сообщениям из Франции, доля подобной информации не превышает 1%. Еще ниже показатель в Германии. В США основные газеты уделяют такого рода сюжетам от 1 до 2% своей площади.
Десятикратный разрыв не может объясняться остротой темы. На мой взгляд, речь идет о другом феномене — отчасти даже более опасном, чем криминализация отдельных сфер жизни нашего общества. Мы сталкиваемся с криминализацией сознания, причем в массовых масштабах.
Бесстрастная Всемирная сеть отмечает этот факт со всей очевидностью: при поиске в том же «Яндексе» при наборе слова «дед» выскакивает сначала подсказка «Хасан» и только потом — «Мороз». Новостной «эфир» перегружен всевозможным «криминалом» до крайности, точнее, сверх всякой меры.
Какова, например, важность информации о том, что «в Амурской области полицией предприняты дополнительные меры по недопущению мародерства» в условиях тамошнего наводнения? Разве полиция не должна не допускать подобных проявлений «в штатном режиме», «по долгу службы»? Но такая информация беспрестанно «засоряет» ленты всех российских информационных агентств.
Мы, потребители информации, оказываемся жертвами постоянного прессинга со стороны тех, кто якобы заботится (или же по закону обязан заботиться) о нашей с вами безопасности.
На днях в Италии случился очередной трагический случай с нелегальными мигрантами. Лодка, на которой до итальянского побережья пытались добраться более сотни несчастных, наткнулась на риф. Погибли шесть человек, сто были спасены. Европейские агентства отреагировали на новость одной строкой. Почему?
Скорее всего потому, что канва дальнейшего развития событий столь понятна, что ее описание ни у кого не вызывает интереса. Но вызывают ли аналогичные темы естественный интерес у широкой российской публики?
Могу ошибаться, но вряд ли.
В день крушения лодки у Лампедузы в аэропорту «Домодедово» был задержан «так называемый вор в законе Артем Аракелян»; тут же информагентства пояснили, что он больше известен как Артем Липецкий и, вероятно, причастен к «убийству так называемого «смотрящего» за городом Чаплыгин Липецкой области, которое было совершено в подмосковных Мытищах». Возможно, это событие и потрясло в свое время упомянутые города, но новостью общенационального масштаба оно никак не является — и не стало бы ею ни в одной нормальной стране.
Более того, я практически уверен: мало кто из читателей новостных лент стал наводить справки о задержанном авторитете, заинтересовавшись его арестом. Но когда подобные сообщения становятся чуть ли не доминирующими, это вызывает много вопросов.
Скорее всего, их распространенность обусловлена не интересом граждан к криминальным темам (который остался в 1990-х годах, когда они были внове), а осознанной политикой спецслужб, зомбирующих общество ощущением опасности и заодно убеждающих людей в том, что «их служба и опасна, и трудна» и очень нужна стране и людям.
Но только в советской песне пелось, что она «на первый взгляд как будто не видна» — сейчас нам обязательно нужно знать, что полиция делает даже свою обычную работу. И скорее всего не потому, что обычно она занимается чем-то другим, а именно потому, что вся информационная политика настроена на героизацию государственного аппарата подавления, которая была бы невозможна, если бы вокруг нас не создавалось постоянного ощущения перманентных опасностей или угроз.
Отчасти результатом такого положения дел становится то, что в России политика оказывается практически неразрывно связанной с действиями силовиков.
Например, очень трудно представить себе, какой очевидной силы улики должны были бы появиться у американских следователей, чтобы они позволили себе начать расследование обстоятельств принятия целого ряда законов, внесенных администрацией и принятых конгрессом! Но у нас сейчас «проверка» обстоятельств гуманизации уголовного законодательства, осуществленной в 2010–2012 гг., идет полным ходом без всяких оснований.
Такой акцент служит и еще одной важной цели — отвлечению внимания от правонарушений, которые допускают сами правоохранители, равно как и от тех процессов, которые касаются общественно значимых тем.
Как ни крути, но поимка криминального авторитета, арест бывшего председателя правления Росбанка или очередная зачистка рынка к ним не относятся. А процесс над «узниками Болотной», расширяющаяся дискриминация по признаку сексуальных предпочтений, всячески раздуваемая межнациональная рознь, нетерпимость к инакомыслию и т.д. — относятся. Но на фоне бесчисленных сообщений о криминале многие действительно важные события начинают казаться малозначительными, а порой и просто исчезают из виду.
Резюмируя свои наблюдения, я бы сказал: в России и информационное поле, и наше сознание «криминализированы» в значительно большей степени, чем обыденная, повседневная жизнь граждан. И пока ситуация будет оставаться таковой, количество «правоохранителей» будет расти, их достижением будет считаться само их существование, а количество как реальных, так и выдуманных угроз будет увеличиваться.
Конечно, в стране есть сложные проблемы — в том числе и в области борьбы с преступностью и правонарушениями. Но страна тем нормальнее, чем естественнее, организованнее и эффективнее (а это значит — чем менее выносима на публичную поверхность) рутинная борьба с этим злом.