Кремль нашел себе новое занятие. Теперь он мастерит для нации духовные «скрепы». По мысли кремлевцев, именно патриотика восстановит производства, наладит космическую отрасль и животноводство. Но непокорная патриотическая идея быстро потеряла всякую управляемость, превратившись в маргинально-черносотенный маразм, который лишь усиливает раскол в обществе.
Впрочем, Кремль всегда любил побаловаться «скрепами». Возьмем, к примеру 1606 год. Тогда возникла потребность в новом духовно-патриотическом событии, способном всех объединить. Таковым, с точки зрения царя Василия Шуйского и патриарха Гермогена, имела шанс стать канонизация зарезанного в 1591 году царевича Димитрия Углицкого. Но единственным аргументом за его причисление к лику святых могла быть «нетленность» тела покойного.
Посланные в Углич подручники Шуйского и Гермогена вскрыли захоронение Димитрия — и, разумеется, обнаружили там, по меркам «нетленности», нечто совершенно некондиционное. Однако канонизация должна была состояться во что бы то ни стало. Чтобы она имела аншлаг и законность, публике должно было быть предъявлено именно нетленное, свеженькое (несмотря на 17 лет пребывания в могиле) тельце царевича. Оргкомитет призадумался, но в итоге решил эту проблему без особого труда. Изготавливая скрепу, Шуйский и св. патриарх Гермоген продемонстрировали настоящую патриотическую смекалку: «достали отрока моложе 10 лет, а именно Ромашку стрелецкого сына, заплатили отцу хорошую сумму и, зарезав этого отрока, нарядили его в царские одежды и уложили в гроб». Гроб был открыт для созерцания очень недолго, ровно до того момента, пока в теле свежезарезанного мальчика не начались процессы разложения, но публику удалось убедить в нетленности и «умилить чрезвычайно». (Антифеодальные народные восстания в России и церковь. изд. АН СССР, М. 1955).
В 1606 году мероприятие удалось на славу, острота патриотических ощущений была необыкновенной: «созерцая восторг народный, плакали от умиления даже сами затейники, знавшие всю подоплеку события». Но «скрепа», как всегда, не сработала — и вскоре Смута порвала Россию в мелкие клочья. История с подменой тела, разумеется, всплыла и подлила масла в огонь.
Таких примеров мы знаем множество и каждый раз убеждаемся, что эти самые духовные «скрепы» на самом деле ни черта не скрепляют. Горький опыт мог бы научить, что на таком гнилом фундаменте, как старая история России, здание национальной идеи строить нельзя. А без опрокидывания традиций, без разумного неуважения к прошлому немыслимо и развитие. Ведь традиции требуют уважать «тысячелетние верования народа», правда, не уточняя, что эти верования были уделом преимущественно безграмотных и забитых рабов, т.е. «людей крепостных и дворовых». А сегодняшняя публика, насмотревшись на себя в «священные» кривые зеркала прошлого, начинает коверкать свою собственную физиономию так, чтобы и в реальности походить на жуть, которую она увидела в зеркале. Зрелище, конечно, забавное, но судя по ликам передовиков этого занятия — депутатов Госдумы, — несколько антисанитарное.
Еще одним ресурсом, на который возлагались воспитательно-патриотические надежды, была русская художественная литература. Но совсем недавно стало понятно, что национальная словесность (как и все на свете) имеет свой срок годности, который, по всей видимости, подошел к концу. Ее смыслы остались в далеком прошлом, а лишенная содержания форма выглядит нестерпимо пафосно и архаично.
Вполне возможно, что в ком-то из очень взрослых современников она еще «теплится», но выросло уже третье (как минимум) поколение — совершенно свободное от ее влияния и очарования. Более того — эти новые поколения вообще никак не воспринимают русскую литературу. Ни как властительницу дум, ни как развлечение.
По этому поводу можно рыдать, угрожать, скандалить, продолжать морочить себе головы пафосной риторикой — но реальность от этого не изменится; нет на свете силы, которая была бы способна увлечь новые поколения нюансами межполовых игр дворянства XIX века или душным «богоискательством».
Данная ремарка не имеет ничего общего с призывом сбросить русскую литературу с «корабля современности». Нынче вопрос лишь о том, как продлить национальной словесности хотя бы формальное, вегетативное, чисто сувенирное существование. Считается, что у народа обязательно должна быть хоть какая-нибудь, да литература. Пусть уже утратившая обаяние, смысл и способность интересовать — но она должна быть. (К тому же она еще иногда пригодна как сырье для изготовления телевизионного мыла.) Говоря языком реаниматологов, речь сегодня идет лишь о мощности «наркозно-дыхательного аппарата». Под «дыхательными контурами» и «дефибрилляторами» милая старушка сможет храниться долгое время и быть открытой для посещения заплаканными родственниками (т.е. литературоведами). Те всегда смогут «поправить простынку», «потискать синеющую безответную ручку», т.е. совершить все полагающиеся при посещении «овощной палаты» ритуальные действия.
В истечении срока годности русской литературы нет ничего загадочного. Время всегда безжалостно к сочинениям, особенно к перегруженным идеологией. Простой пример — Достоевский. Как мы помним, именно его черносотенцы упорно объявляли своим кумиром. И они оказались абсолютно правы: иной аудитории у него практически не осталось. Правда, даже для них этот религиозный фанатик XIX века, крепко настоянный на эпилепсии и педофилии, чересчур «заборист» и при сегодняшнем «употреблении внутрь» разбавляется различными «А. Менями». Что опять же указывает на настоящее место Достоевского — в свечных ларьках, рядышком с Журналом Московской патриархии и двуглавыми матрешками. С него можно сдувать пылинки, как с сувенира, но вот интерес к нему сложно пробудить даже таким проверенным способом, как ворошение старых пикантностей.
Бесполезно вспоминать маленьких крестьянских девочек, которых генератору православной духовности возили в баню для педофильских забав (об этом откровенно пишет в письме к Л.Толстому личный биограф Достоевского Страхов). Уже никогда больше не станет скандалом и трезвый пересказ его биографии. Конечно, мы помним, что арестован и приговорен Достоевский был за атеизм и вольнодумство. Понимаем, что ужас приговора и каторги, по всей вероятности, «сломал» его и научил никогда больше не ходить «за флажки». Этот же страх сделал Достоевского главным соловьем режима, заставил жить и писать так, чтобы ужас семеновского плаца никогда не повторился в его личной истории. В своей верности православному тоталитаризму Достоевский, конечно, забавно лез из кожи вон, но его можно понять и простить — залы казино уютнее каторжных бараков. Можно привести и еще множество имен и примеров, но все факты и обстоятельства, даже самые скандальные, уже не разбудят былых страстей по русской литературе. По одной простой причине — срок ее годности, как я уже говорил, истек.
Ожидание же патриотических плодов на иссохшем религиозном древе отсылает нас к известной сказке про Буратино и поле в Стране Дураков. У путинского режима множество коварных недоброжелателей, которые рано или поздно подточат его, а возможно, и опрокинут. (Увы, вечных режимов, как известно, не бывает.) В этом случае православие, которое уже накрепко переформатировалось в официальную «патриотическую» идеологию режима, будет зачищено, вероятно, еще тщательнее, чем в 20-х годах XX века. Причем обойдется без полетов попов с колоколен.
Потребуется совсем немного: разрешение новой власти поделить церковный бизнес меж заинтересованными лицами. Сегодня от банального передела эту сверхдоходную отрасль спасает только Кремль, держащий подходы к ней под прицелом. Но в ту секунду, когда власть усталым жестом сунет маузер в кобуру и отвернется, недавнее пророчество преподобномученика Станислава (Белковского) сбудется — и отрасль растащат. Понятно, что часть граждан разбредется по сектам открывать себе «третий глаз» или встанет в пятикилометровую очередь к поясу, но уже какой-нибудь Елены Блаватской (пояс с чулками известной эзотерички ждет своего часа, чтобы быть предъявленным поклонникам тонкой духовности).
Все будет нормально. Невежество, как известно, всегда будет искать и находить религиозное утешение. Разумеется, разбредшееся по сектам население станет чуть менее управляемым, но это проблема власти — мало интересная нам. Ничего особенного не произойдет. Просто С.Радонежского сменит апологет мистицизма Г.Трисмегист, а И.Кронштадтского — какой-нибудь сектант Кришнамурти. Этот факт, на мой взгляд, тоже не стоит драматизировать, т.к. нет принципиальной разницы, от какого именно «коктейля» наступает нужная степень религиозного опьянения нации.
Все будет в порядке. Священное право народа на оболваненность будет сохранено в полном объеме. А наш благодарный народ любит и умеет умиляться. Особенно консолидирующим маленьким мертвым мальчикам (не важно — погибшим в Америке либо убитым собственноручно), которых по старой патриотической традиции так вовремя умеет подложить ему власть.
Проблема в другом. Согласно той же традиции умиление это никогда не бывает долгим.