Затея удалась. Ни о чём другом не слышно. Вот Жёпардье в Саранске, и глава Мордовии предлагает ему пост министра культуры и дарит квартиру (неизвестно за чей счёт — за свой или за счёт очередников). Вот новенький гражданин приглашён в Тюменский театр (лучшего актёра на роль Волка, съевшего целиком Бабушку вместе с Красной Шапочкой, не найти).
У нас, как правильно сказал президент Путин, не 37-й год. Но почему-то ему потребовалось это сказать. Значит, какие-то приметы есть, значит, что-то витает в воздухе, раз приходится опровергать.
1937 — это не только Большой террор, это много других событий. И граждане СССР в 1937-м читали в газетах, слушали по радио именно про другие события и бурно их обсуждали.
Первая в мире дрейфующая полярная станция — героическая высадка, героический дрейф, героическая эвакуация полярников…
Столетие со дня смерти Пушкина — широчайший всенародный праздник, статьи, спектакли, выпуск огромного академического многотомника…
А про Большой террор в газетах не было ни слова. Даже термина такого не было.
У нас под Новый год был стремительно принят людоедский закон. Общество забурлило; часть — возмутилась, часть — одобрила. Но вот появился Жёпардье, за ним Брижит Бардо, хоккей, биатлон… И калеки-сироты исчезли из первых строк новостей; об этих детях помнят только те, кто собирается 13 января выйти на улицу в их защиту.
Власть умеет отвести глаза наивному народу. Об этом, например, знаменитый фильм «Плутовство» («Хвост виляет собакой»). Там президент США что-то нехорошее сделал с девочкой-школьницей прямо во время экскурсии малолеток по Белому дому, а чтобы это дерьмо не утянуло президента в канализацию, инсценируется война где-то на Балканах, и вся нация с трепетом и восторгом следит, как армия США спасает демократию и маленькую девочку-албанку со щеночком на руках.
А у нас на телеэкранах здоровенный Жёпардье в мордовской расшитой рубашке, с двумя котятами в руках. Сколько он может выпить — даже нам за ним не угнаться.
Здесь он станет своим в доску, станет гостем на всех кремлёвских банкетах, научится называть друзей уменьшительными именами: Вова, Дима (или Димуля)... И ему, конечно, тоже дадут удобное, простое и понятное имя — начало от Жерара + конец от Депардье — получится Жёпардье, а ласково Жёпа. Всё равно не поймёт, а если поймёт — не обидится. А если и обидится — что взять с народа? Народ привык давать прозвища заезжим футболистам, артистам и даже собственным вождям.
Отвлекающие маневры, пыль в глаза, тень на плетень, запудрить мозги, устроить всенародное ликование или всенародное негодование — власть умеет.
Когда зима, берясь за дело,
Земли увечья, рвань и гной
Вдруг прикрывает очень белой
Непогрешимой пеленой,
Мы радуемся, как обновке,
Нам, простофилям, невдомёк,
Что это старые уловки,
Что снег на боковую лёг,
Что спишут первые метели
Не только упразднённый лист,
Но всё, чем жили мы в апреле,
Чему восторженно клялись.
Хитро придумано, признаться,
Чтоб хорошо сучилась нить,
Поспешной сменой декораций
Глаза от мыслей отучить.
Поспешная смена декораций, автобусы и массовка всегда под рукой. Но люди и сами рады обманываться.
Стихи эти Эренбург написал, когда кончилась хрущёвская оттепель и опять надолго похолодало.
…Московская Дума приняла закон «Больше одного не собираться». Закон запрещает даже одиночные пикеты. Точнее, не признаёт их таковыми. Если пикетчик с кем-нибудь обсудил по телефону свои намерения — значит, это уже группа.
Конституцией они подтёрлись. Теперь собираются торжественно встретить огромного (пока еще французского) артиста; будут по очереди целовать Жёпу. Раз Путин его целовал, то и они все приложатся.