Настроения в обществе определяют поколения, для которых Сталин — историческая фигура, не окрашенная эмоциональным отношением. Многие готовы простить его в благодарность за ощущение причастности к великим победам, которые он приватизировал.
В этой страсти к вождю читается неодолимое желание возвысить себя самого. И, конечно же, неприятие того, что происходит сейчас. Но общество интеллектуально обессилено. Не верим в себя и свое будущее. Оттого ищем рецепты в прошедшем.
А вот чего мы понимать не хотим.
Большой террор, массовое уничтожение людей вовсе не были случайностью, аварией, коротким замыканием на долгом историческом пути. Целые поколения воспитывались в атмосфере ненависти, поиска вокруг себя врагов и их методичного уничтожения. Система повседневно рождала палачей, чьи преступления мало отличаются от деяний нацистов.
Маршал Жуков, пожалуй, первым рассказал о том, как Сталин и другие члены политбюро утверждали расстрельные списки:
— Мы носили их портреты, а с их рук капает кровь... Они, засучив рукава, с топором в руках рубили головы... Как скот, по списку гнали на бойню... Если бы только народ знал правду, то встречал бы их не аплодисментами, а камнями.
А ведь Сталин был недоволен чекистами, именовал «бездельниками». В январе 1952 года поносил министра госбезопасности Игнатьева:
— Если не вскроете террористов, американских агентов, то будете там же, где и Абакумов… Мы вас разгоним, как баранов…
Бывшего министра Абакумова арестовали, пытали и превратили в инвалида. Так что угрозы звучали зловеще. 15 декабря 1952 года на заседании комиссии по реорганизации ведомства госбезопасности Сталин бросил:
— Коммунистов, косо смотрящих на разведку, на работу ЧК, боящихся запачкаться, надо бросать головой в колодец…
В 1973 году запись сталинских слов нашли в архиве и принесли председателю КГБ Андропову. Он переслал копию Брежневу с припиской: «Лично мне очень импонирует его высказывание… Мысль по форме маленько азиатская, но по существу верная даже в пору, далекую от времен культа личности».
Сегодня книжные магазины ломятся от просталинской литературы. А ведь Сталин, по словам митрополита Иллариона, правой руки патриарха Кирилла, это «чудовище, духовный урод, который создал жуткую, античеловеческую систему управления страной, построенную на лжи, насилии и терроре… Нет существенной разницы между Бутовским полигоном и Бухенвальдом, между ГУЛАГом и гитлеровской системой лагерей смерти».
Преувеличение?
В конце 1938 года руководитель токсикологической спецлаборатории НКВД обратился к наркому внутренних дел Берии с просьбой — он, как и нацистские медики, желал проводить опыты на живых людях. Лаврентий Павлович, как и рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, опыты разрешил. Распорядился передавать в лабораторию приговоренных к расстрелу. Там им подмешивали яд в пищу, делали смертельные инъекции, кололи зонтиком (метод, впоследствии взятый на вооружение). В заключенных стреляли отравленными пулями. Отравляли ядом подушку, чтобы заключенный умер во сне. В некоторых случаях люди погибали долго и мучительно.
Невиданные по жестокости преступления творились по всей стране. Заместитель начальника райотдела НКВД в Гаграх вспоминал: «Арестованных на допросах били до смерти, а затем оформляли их смерть как умерших от паралича сердца и по другим причинам... Начальник отдела дал сотрудникам установку: «Кто не бьет, тот сам враг народа!» В Минусинске следователи расстреливали приговоренных к смерти, будучи пьяными. Не могли попасть ни в голову, ни в грудь. И раненых добивали ломом.
Полномочный представитель в Китае Иван Бовкун-Луганец совмещал должность полпреда с обязанностями резидента внешней разведки. Сталин распорядился полпреда вместе с женой не расстрелять, а инсценировать автокатастрофу. Приказ исполнили трое — Лев Влодзимирский из следственной части НКВД, Александр Миронов, начальник внутренней тюрьмы, и Шалва Церетели, начальник 3-го спецотдела. Влодзимирский в 1953 году показал: «Муж и жена были привезены из внутренней тюрьмы и помещены нами в вагоне, в разных купе. Когда поезд уже шел, я вывел из купе сначала мужа, и Миронов с Церетели убили его ударом молотка по затылку. Затем я вывел женщину, которую тоже Церетели и Миронов убили молотками». Палачи сложили трупы в мешки и на одной из станций погрузили в машину.
На процессе по делу бывшего начальника СМЕРШ и министра госбезопасности Абакумова в декабре 1954 года генеральный прокурор СССР Роман Руденко сказал:
— Я не хочу расшифровывать некоторые формы пыток с тем, чтобы не унижать достоинство тех лиц, к которым они применялись, которые остались живы и присутствуют на процессе.
Руденко, пишет бывший председатель Верховного суда Владимир Теребилов, «имел в виду случаи, когда, например, допрашиваемого раздевали и сажали на ножку перевернутой табуретки с тем, чтобы она попала в прямую кишку...»
В Донецкой области после ХХ партсъезда комиссию по пересмотру дел незаконно репрессированных возглавлял секретарь обкома Александр Ляшко. «Ко мне пришел один посетитель, — вспоминал Ляшко. — Он отсидел восемнадцать лет. Сказал: «Я встретил своего палача, избивавшего меня». И назвал фамилию».
Явившийся в обком по вызову Ляшко сотрудник госбезопасности рассказывал, что их группа получила задание уничтожать врагов народа:
— Двое держали жертву за руки, а третий набрасывал на шею петлю.
— Уходите немедленно! — не выдержал Ляшко.
Чекист стал оправдываться:
— Я не душил. Я только держал...
Историческая наука не оставляет выбора: сталинский режим был преступным.
Но мало кто из палачей был наказан. Общество не ужаснулось. Очищения не произошло. Вчерашние палачи жили между нами, уверенные, что занимались нужным государственным делом. Когда в это дело вовлечены сотни тысяч людей, возникает желание стереть различие между жертвой и преступником и покрыть все завесой молчания. Наверное, должны прозвучать слова о банальности зла, о том, что компания серых и бездарных чиновников способна уничтожить миллионы людей. Но эти слова только кажутся объяснением.
Прирожденных садистов, убийц по призванию не так уж много. Но почему добропорядочные люди при определенных обстоятельствах ведут себя преступно? Обычный ответ: виновато время, они всего лишь исполняли приказы. Но кому бы Сталин отдавал приказы, если бы их не исполняли?
Страх перед арестом, лагерем, смертью выявил все дурное, что есть в человеке. Стало казаться, что удельный вес негодяев выше обычного. Большинство предпочитало ничего не замечать и лишнего не говорить. Такая жизнь формировала лицемерие и полнейшее равнодушие ко всему, что тебя лично не касается.
Соучастие же вознаграждалось. Речь не только о материальных благах. Партийные и иные функционеры, нашедшие себя в системе, были довольны жизнью, положением, не испытывали никакого разлада с совестью. В подобной системе хотели бы жить и многие сегодняшние чиновники. Они славно устроились, обрели материальное благополучие, которого и внукам хватит.
Немалому числу людей служба в ГУЛАГе и на Лубянке не просто предоставляла средства к существованию, а создавала привилегированный и завидный образ жизни. В системе НКВД служили примерно миллион человек. Вместе с семьями — это несколько миллионов. Для них в существовании ГУЛАГа не было ничего ужасного. А если учесть партийный и государственный аппарат и их семьи? Что же удивляться, если их наследники не видят в сталинских репрессиях ничего дурного.
К беспощадному самоанализу готовы немногие. Люди старшего поколения, даже если не одобряют Сталина, не ощущают за собой грехов. А ведь не только палачи и их подельники, но и всякий, кто, видя, как совершаются преступления, как мучают людей, ничего не сделал, чтобы их спасти, — виновен. Каждый, кто «горячо одобрял», аплодировал, голосовал «за», — опозорен.
Молодое поколение не готово предъявить претензии своим отцам и дедам. Весь уходящий год вспоминали годовщину войны с Наполеоном, хотя эти дела давно минувших дел достаточно прояснены и белых пятен почти не осталось.
А траурная годовщина 1937 года прошла почти незамеченной!
Мы не желаем разбираться, как могло произойти такое морально-нравственное падение целого общества. Понять, какие усилия необходимы для самовоспитания, для просвещения, для школьного образования, чтобы даже разговоры о тридцать седьмом годе в России стали немыслимы. Напротив, пышным цветом расцвели самодовольство и бахвальство. Оказывается, нравственное мерило — не главное. Важнее сохранить Сталина в этой удобной для власти роли: государственник, восстановивший империю, которого Запад боялся и который давил внутренних врагов и либералов.