Общественно-политическая турбулентность, «белоленточное» кипение стихло, и либеральные активисты вроде Максима Каца плавно и гармонично переносят огонь пламенных обличений с «режима Путина» и «партии жуликов и воров» на людей, смеющих подозревать коррупцию в переводе оплаты «собянинских» парковок в центре Москвы в кипрскую офшорку.
«Режим» и партия (кстати, единственная в России в обычном смысле слова: ее отделения есть действительно в каждом районе страны) победили — и убедительно.
Эпоха нестабильности отложена. Прежде всего, это вызвано объективными причинами — и чуждостью либерального протеста социально-патриотической России, напугавшей в первую очередь самих либеральных «вождей», и стремлением «рассерженных горожан» из офисов к новым впечатлениям, а не к осознанным интересам. Но значительную роль сыграла и эффективность государства.
Да, оно источено коррупцией. Да, оно смешно и нелепо в своей громоздкости. Но испуг делает его вполне дееспособным, и не видящие этого обречены по-либеральному бесплодно канючить о «нации рабов», «не любящей свободу» и не ценящей тех, кто собирался облагодетельствовать ее возвратом в 90-е годы.
Как писали классики, история повторяется сначала как трагедия, потом как фарс, а потом — для тех, кто не понял. Пока не поймут: поэтому уроки лучше понимать сразу.
Тысячекратно высмеянная либералами апелляция Путина к рабочим «Уралвагонзавода» была грамотным тактическим ходом, превратившим московских либералов в голых королей.
Она показала не просто рекламную «близость к народу», но демократическую опору на него: так, тысячекратно проклятая либеральной тусовкой диктатура пролетариата была тысячекратно же более демократична, чем современная ей буржуазная демократия, — в силу прямой опоры на народ. (Собственно, за это ее и прокляли либералы, реформы которых по своим последствиям существенно хуже сталинских репрессий.)
Народ, качнувшийся было за либералами, как в конце 80-х, был эффективно отсечен от них, а сами либералы запутаны и стравлены точечной демократизацией политической системы, по-дзюдоистски обратившей против них их собственный порыв.
Хотели партии? — получайте упрощение их регистрации и, соответственно, внутриоппозиционную конкуренцию, которая, как все внутривидовые, острее межвидовой.
Хотите проклинать «партию жуликов и воров»? — получите относительную свободу это делать, которая напугает функционеров до смерти и удесятерит их силы, заставив, по сути, бороться за выживание. Зажатая между протестом и угрозой полной замены «Общенародным фронтом», «Единая Россия» повысила свою эффективность, а в ряде регионов собрала реальные «народные наказы» (вплоть до пожеланий физического насилия в свой адрес) и провела праймериз, что сделало ее более демократичной, чем многие оппозиционные структуры.
Боитесь прямого массового насилия в стиле 1993 года? — его не будет. (Хотя без запугивания демонстративными репрессиями не обойдется.)
И этот элегантный пируэт был проведен не некоей коллективной «властью», а исключительно президентом Путиным, вполне готовым стряхнуть с себя заметную ее часть.
Обратившись в предвыборных статьях к реальным ожиданиям общества, он сумел не просто «отстроиться» от дискредитировавшей себя бюрократии, но и показать себя большим демократом (и даже гуманистом), чем многие «вожди» либеральной оппозиции.
Убедившись во враждебности к себе либерального клана, он почистил правительство. И в нем оказались первый за почти десятилетие профессиональный министр внутренних дел, второй за все время существования новой России профессиональный министр экономического развития и едва ли не первый за те же годы министр культуры, считающий, что культурная политика государства должна созидать народ, а не разрушать его. «Мотор» же постсоветской интеграции Сергей Глазьев и вовсе, несмотря на обструкцию либеральной бюрократии, стал личным помощником президента.
Когда же правительство отнеслось к обещаниям президента так, как принято относиться к таким обещаниям после выборов, — Путин внезапно продемонстрировал серьезное отношение к ним, заставив, похоже, изменить бюджет уже в ходе его принятия Госдумой.
И продолжил по-белорусски «перетряхивать» правительство, не просто начав с вызывающего наибольшую ненависть в обществе Сердюкова, но и поставив на его место уважаемого страной Шойгу, что может быть расценено как заготовка себе настоящего, а не фиктивного преемника. Забытая обществом скоропостижная отставка министра регионального развития Говоруна показала бюрократии, что незаменимых к номенклатуре нет, — а сознание этого гальванизирует ее.
Такая политика, естественно, вызывает живую поддержку заметной части населения, которая, по крайней мере, на время балансирует политическую ситуацию.
Градус политизированности снизился, и либеральные «вожди», уйдя с площадей в «уютные жежешечки», сделали себя посмешищем, проведя «выборы» в Координационный совет оппозиции так, что Чурову осталось лишь фольклорное «я не фальшебник, я еще только учусь». А затем был «слит» и этот «Совет».
Таким образом, власть не «слилась», как ждали некоторые горячие головы (всерьез обсуждавшие, какие гарантии они захотят, а какие не захотят дать Путину), — но даже и показала, по крайней мере, по контрасту с этими головами, элементарную вменяемость и общественно-политическую адекватность. Итог «протестного года» очевиден: Путин своей стратегией вернул ситуацию к стабильности. Каким бы ни был «режим» относительно задач, стоящих перед Россией, — на фоне оппозиции он выглядит единственно вменяемым, а во многом и эффективным.
И в этой ее части у власти, как ни обидно, действительно приходится «учиться, учиться и еще раз учиться» — хотя бы чтобы потом не забыть поблагодарить своих учителей.