Помню, как возмущались и злобились лишенные власти. Они утратили чувство превосходства, избранности: нам положено то, чего нет у других. Один из сотрудников ЦК КПСС с ненавистью писал о недавних сослуживцах, которые в августе 1991 года перешли на сторону российской власти: «Оба мои бывшие хорошие товарищи по аппарату ЦК. В этот день мы с ними оказались по разные стороны — не баррикад, а корыта. Они — с той, где берут, а я — где отнимают».
В Советском Союзе считалось, что средства производства — да и вообще всё в стране — это общенародная собственность, то есть принадлежащая всем членам общества. Эти слова повторялись так часто, что люди поверили, потому и рассчитывали в ходе приватизации получить свою долю, какие-то ценности или источник дохода.
Но понятие «общенародная собственность» — фикция. Единственным собственником было государство. Точнее — руководители партии и правительства, которые всем единолично и бесконтрольно распоряжались. Советские чиновники получали прибавочный продукт в форме разнообразных привилегий, имея доступ к спецраспределителям, спецмагазинам, спецбуфетам, спецбольницам. Прибавочный продукт именовался «корытом».
Уже тогда поездки за границу (что дозволялось немногим) приобрели прежде всего экономический смысл — избранная публика покупала то, чего на территории Советского Союза вовсе не существовало. Детей чиновники пристраивали на заграничную работу, зятьев определяли в дипломаты, чтобы дочери могли жить за границей. Все было ориентировано на максимально комфортное устройство жизни высших чиновников, извлечение максимальных благ из своей должности. А необходимость по долгу службы произносить ритуальные речи о высоких идеалах, поучать других воспитывала безграничный цинизм.
Сотрудник КГБ Украины вспоминал, как в одной из областей принимали хозяина республики Петра Ефимовича Шелеста. На правительственную дачу, где он остановился, командировали шеф-повара ресторана «Верховина», официанта из ресторана «Киев», официантку из столовой облисполкома и врача из санитарно-эпидемиологической станции. Красную рыбу и икру Шелесту доставляли из Астрахани и с Дальнего Востока, колбасы и мясо — из Москвы и Ужгорода, пиво из Львова, вина из Закарпатья. Живых раков самолетом привезли из Николаевской области.
Генерал-майор Геннадий Федяев начинал службу в львовском управлении КГБ:
«Помню, как во Львов приезжал первый секретарь ЦК компартии Украины П. Е. Шелест. Нашему отделению досталась забота о безопасности сопровождавших его лиц. Каково же было наше удивление, когда мы узнали, что в товарном вагоне спецпоезда приехала корова, которую обслуживали ветеринар и доярка. Шелест пил „спецмолоко“ только от этой спецкоровы».
Барство наших властителей, возмущающее общество сегодня, зародилось именно тогда. Сейчас сильные мира сего строят замки и заказывают себе яхты, а тогда гоняли спецпоезд со спецкоровой...
В августе 1991 года к материальным потерям прибавились психологические. Трудно было примириться с утратой привычного социального статуса. То, что недавно считалось почетным, перестало быть таковым. Огромный управляющий слой жаловался на неуверенность и неопределенность: выбили из колеи, нет ни славной истории, ни ясного будущего...
Но отлучение от корыта оказалось недолгим. Оно и остыть не успело.
Старая советская система распределения благ, основанная на личных связях, легко приспособилась к новым условиям. Новое состояло в том, что открылись радости, о которых советские чиновники и мечтать не могли. Должность стала рассматриваться как инструмент зарабатывания очень больших денег. Чиновники осознали, как выгодно помогать бизнесу, который щедро расплачивался за оказанные ему услуги. Вместо жесткого соблюдения единых правил игры, соблюдения налогового и таможенного кодексов постоянно делались исключения, выносились решения о льготах.
Самыми богатыми людьми России стали бывшие директора, которые тихо приватизировали целые отрасли. То, чем они управляли по должности, превратилось в их личную собственность. Основные коммерческие банки были созданы еще до Гайдара с Чубайсом. Владели ими директора крупнейших государственных предприятий. Они перекачивали в свои банки бюджетные деньги, которыми распоряжались. Но поскольку избегали публичности, то остались неизвестны гражданам России. Ненависть общества обрушилась на других людей.
Сформировался особый, клановый капитализм. Его характерные черты — непрозрачность и тесное сращивание с государственным аппаратом. В такой системе чиновники распоряжаются бюджетными средствами в пользу определенных экономических кланов. Такие кланы образуются и на местах. Они контролируют рынки и не позволяют появиться конкурентам. В тесном сотрудничестве с силовиками. Российская бюрократия превратилась в касту, неэффективную и развращенную невероятными возможностями личного обогащения.
Без связей на всех этажах бюрократического механизма много не заработаешь: большие деньги раздают крупные руководители, и чиновники с каждым годом все дороже оценивают свои услуги бизнесу. Выделение земли под строительство, передача зданий в аренду, распределение выгодных заказов, кредитов, защита от бандитов и от правоохранительных структур — все эти услуги покупаются. Появление олигархов было бы невозможно, если бы за каждым из них не стояли сильные мира сего, получившие свою долю. Не бизнес покупал власть в России, а власть выращивала большой бизнес, который подчиняла себе.
Многие изумленно вопрошают, откуда взялось столько бандитов и прохиндеев, связывая их появление с демократией и реформами. Но все эти люди не свалились с Луны. Они выросли и сформировались в советской системе. Советская власть десятилетиями разрушала мораль, развращала людей и воспитала все эти пороки — невероятное лицемерие, тотальное вранье, постоянный обман.
И вот главный вопрос: отчего остальное население страны, всё видя и всё понимая, мирится с происходящим?
Обретенные в августе 1991 года свобода, право самому распоряжаться своей жизнью сохранялись недолго, потому что не получили институционного подкрепления.
Осенью 1991 года победу в стране одержали демократы, но не демократия. Ее еще следовало создавать, а новая власть решила опереться на сохранившийся от советской власти государственный аппарат, что в тот момент казалось весьма прагматичным решением.
Многие институты советской системы нисколько не изменились. Реформаторы полностью сосредоточились на экономике и мало уделяли внимания изменению судебной системы (поэтому и сегодня судьи считают себя частью карательного аппарата), правоохранительных органов, вообще политике — тогда как следовало помогать развитию партий и местного самоуправления.
Прокуроры, чекисты и милиционеры, отодвинутые революционными переменами в сторону, с недовольством, раздражением, а то и плохо скрываемой ненавистью следили за деятельностью молодых реформаторов. Ждали, когда вновь придет их время. Дождались. В СССР в органах прокуратуры числилось 34 тысячи сотрудников, в сегодняшней России — примерно 50 тысяч (при населении вдвое меньшем).
Сегодняшняя жизнь ежечасно утверждает прежнюю иерархию: значимы только те, кто служит власти. И в российской ментальности сохраняется понятие «принадлежности государству». Человек заранее согласен с тем, что аппарат, то есть начальство, высшие чиновники, имеют полное право командовать. Готов терпеть, слушаться. Правильно голосовать. Возмущаться чужими. Восхвалять своих. Как раньше, так и сейчас. Как велено...