Сезон международных кинофестивалей (от Каннского и Московского — до Карловых Вар) закончился, а я все не могу молчать. Конечно, глупо судить о жизни по фильмам, но, когда смотришь их с раннего утра до позднего вечера, не выбираясь на поверхность (а на одном из фестивалей я поработал кем-то вроде штатного кинокритика), ничего другого и не остается. Фильмы. Фильмы. Дежа вю. Когда я увидел вторжение советских танков в Чехословакию в третий раз, то подумал, что это совпадение. На четвертый — осторожно поинтересовался в курилке, уж не дата ли какая. Годовщина Варшавского договора, например. Но меня успокоили, что на европейских кинофестивалях последних лет «это всегда так». Такое ощущение, что едва ли не половина чешских фильмов — про то, как русские вошли в 68-м, польских — про то, как русские едва не вошли в 81-м, а у венгров это, соответственно, 1956 год... Называть киноленты можно десятками. И яркие, и посредственные. И те, которые целиком посвящены героической истории сопротивления, и те, где гусеничный скрежет — лишь обязательный аккомпанемент к какой-нибудь симпатичной любовной истории (так, в качестве антуража эти танки каким-то образом заползли из восточноевропейского кино даже во французскую музыкальную мелодраму с Катрин Денев).
Сочувствуя трагедиям народов Восточной Европы, я тем не менее никак не мог взять в толк: зачем такое непрекращающееся расчесывание ран? Зачем национальным кинематографам, и без того подорванным европейскими кризисами и российскими ценами на газ, тратить половину бюджета на одно и то же, одно и то же из года в год?
Беседуя об этом с кинематографистами, я услышал циничную, но небезынтересную версию, связанную с неформальными «квотами» Евросоюза. Ни для кого не секрет, что внутри ЕС есть определенная дедовщина. Условно говоря, мясо, картошку, томаты могут поставлять на европейский рынок Германия и Франция, а какой-нибудь свежепримкнувшей прибалтийской стране разрешают производить и экспортировать только какое-нибудь льняное масло. Так же и с кино. Кинопрокат Европы, как и наш, давно и прочно занят Голливудом, интересные эксперименты в сфере фестивального кино оставляют за собой гиганты старой Европы, а восточным соседям якобы снисходительно дают понять: ну а вы расскажите о своей истории, о героических страницах и национальных трагедиях... Вот и воспроизводятся без конца ужасы эпох Чаушеску и Ярузельского, пьющие водку гэбэшники и бесконечные гонки на «Волгах». Мы могли бы поднять нашу киноиндустрию, только сдавая в аренду «Волги» из гаража «Мосфильма».
Верна ли эта точка зрения или нет — вопрос десятый; интереснее задуматься о другом. Когда я вижу на экране раз за разом, как русские танки утюжат уютные европейские улицы, а русский солдат ни с того ни с сего прошивает очередью одного из тех, кто вышел на митинг протеста (было забавно, когда в польском, например, фильме все герои так и говорят: «русский», а субтитры политкорректно преподносят это как «soviet»), — что я должен чувствовать? Ведь какой-то «месседж» у всего этого есть...
Историческую вину? Тогда почему я все-таки ее не чувствую? Может быть, потому, что это у немцев по Европе шагали все половозрелые мужчины в порядке обязательного призыва, не говоря уж о том, что перед тем они дружно и демократично избрали Гитлера. В советских же послевоенных играх с Восточной Европой мало кто участвовал. Члены моей семьи, например, не участвовали, как и члены семей моих знакомых. Не было среди них и делегатов съездов КПСС, избиравших товарищей Брежнева, Андропова, Устинова и наделявших их полномочиями вводить танки куда бы то ни было. В чем моя, рядового россиянина, историческая вина? Или не чувствую я ее потому, что в восточноевропейских драмах — судя даже по тем же фильмам — ощутимо присутствует привкус гражданской войны? В конце концов, что я должен думать, глядя, как в новом фильме «80 миллионов» (реж. Вальдемар Кшистек — о спасении «золота партии», имеется в виду «Солидарность») поляки пытают поляков, преследуют, бьют, сажают, — ни одной, извините, русской физиономии, но все ждут не дождутся Ивана с топором, а в конце шумно радуются, что по улице идут все же польские, а не русские танки. Ну а что? В реальности было не так?..
Все-таки (переключаясь уже на впечатления «из жизни») даже молодые поколения россиян и европейцев, будучи вполне «унифицированными» и прекрасно находящими общий язык, в таком историческом подходе немного различаются. Наши в основном равнодушны как к подобным историческим «самокопаниям», так и к специфике Восточной Европы вообще. Иногда даже слишком равнодушны. Помню, на одном симпозиуме познакомился с парнем моего примерно возраста, прилетевшим из Москвы, но я знал, что вообще он из Прибалтики. Я завел об этом какой-то ничего не значащий разговор и крайне воодушевился, узнав, что мой собеседник — тот самый «негражданин», со специальным паспортом. Вот, думаю, сейчас услышу яркие подробности ужасов о жизни «неграждан» Латвии и Эстонии... Но нет! Парень выбил из колеи признанием, что доволен таким статусом. Ибо он позволяет ему без проблем как жить в Москве, так и летать в Европу без всяких виз. Какие уж тут «исторические вопросы».
И наоборот. Девушка из Польши, приезжавшая по студенческому обмену. Общительная, интересная, в какой-то момент она ошарашила нас с друзьями признанием (так, между прочим), что склонна поверить: Россия организовала крушение самолета польского президента. Стихийная дискуссия, развернувшаяся по этому поводу, утыкалась в один неразрешимый вопрос: ЗАЧЕМ убивать польского президента? Мы не понимали — зачем, полячка же не понимала самой сути этого вопроса. Такой же водораздел проходит по другой, близкой теме. Даже самые молодые и, скажем так, прогрессивные поляки, которых я как-то интереса ради расспрашивал, всерьез допускают, что Россия может захватить их страну (да и захватила бы, если бы не НАТО и прочие). У нас, кого ни спроси, прозвучит совершенно искренний ответ: да какая, к черту, Польша? Какие походы на Восточную Европу? Все вокруг падает, тонет и горит, самим бы как-нибудь продержаться...
На бумаге все это выглядит, вероятно, смешно и нелепо — до тех пор пока не столкнешься сам с уверенностью, что «русские танки» по сей день только и ждут своего часа. И это имеет, кстати, обратный психологический эффект. Мое детство пришлось на годы перестройки, когда соцлагерь уже рушился, и уж я в отличие от поколения своих родителей никак не мог проникнуться мыслью известной поговорки: «Курица не птица...» По мне, так между Польшей, Болгарией, Францией или Германией уж точно не было никакой статусной разницы. Я начал улавливать ее только потом, когда увидел, насколько страны Восточной Европы внутренне несвободны от нас, как-то мазохистски зависимы, как сводятся и сводятся счеты. Чем больше болезненно говорят о независимости, чем больше снимается «профильных» фильмов, тем больше кажется, к сожалению, что действительно — курица не птица. А когда недавно у нас, на территории уфимского аэропорта, посадили «березовую аллею в честь «Ту-154» (прошла такая странная акция «в связи с тридцатипятилетием легендарного самолета»), половина друзей беззлобно пошутили на тему, что надо бы сводить туда польских студентов. Не потому, что все такие бессердечные сволочи. Потому, что любая зацикленность на одной теме неизбежно порождает ответную реакцию, цинизм и стёб — это непреложный закон молодости. Как говорится, ничего личного.
Мне могут возразить, что страх Восточной Европы перед «русскими танками» не так уж и беспочвенен... Тогда надо говорить — перед «русскими ракетами»: МИД и Минобороны не так давно вволю попугали Польшу и Чехию обещаниями нацелить на них «Искандеры» и «Тополя» в ответ на размещение американских ПРО. Ну, извините. Тот редкий случай, когда ничего не могу возразить, потому что правила ядерного паритета просты, как три копейки. Если где-то стоят одни ракеты, значит, туда нацеливают другие ракеты. Надо признать, что если это придумано кем-то, чтобы страхи Восточной Европы никогда не рассеялись, то мы подставились не без изящества.