Тандем — неуклюжий велосипед — руль один, а сиденья два. Пока наши оба жмут на педали. Один приказал цене на бензин опуститься. Другой приказал зарплате ментов подняться. Один вдруг оказался в душевной близости с байкерами и фанатами. Другой — с рокерами. Один обидел Шевчука, другой — поощрил Б.Г. и Макаревича. Волшебный сурок тут нам не поможет (он только погоду предсказывает). Вот разве что — кто первый поцелует ребенка в этом году, тот и окажется в бюллетене.
Оба — юристы. Оба, видимо, считают себя хозяевами правового поля и регулярно на нем толкаются.
В конце декабря Путин заявил, что суды присяжных работают плоховато и что стоит перенести рассмотрение дел присяжными из местных судов в суды федеральных округов. В этом есть резон. Если убийство произошло, скажем, в Ингушетии или Дагестане, то местные присяжные неизбежно окажутся родственниками и убитого, и убийцы. Ну и как они приговорят родного племянника? И чего с ними за это будет? Тамошнего убийцу, конечно, лучше судить в Петербурге или уж сразу в Сибири (чтоб не возить потом через всю страну).
А 1 февраля по присяжным прошелся Медведев: “Вы все знаете уязвимость наших присяжных, к сожалению… Это не значит, что нам нужно захлопнуть этот институт”.
Что имел в виду президент, говоря про уязвимость? То, что присяжных легко подкупить или что их легко запугать? В последнем случае власть должна не “сожалеть”, а обеспечить защиту. Но главное слово тут — захлопнуть. Решит захлопнуть, и захлопнет. А быть может (ха-ха), и помилует.
Эти нотки у него прорываются всё чаще. В январе кто-то из членов Общественной палаты пожаловался Медведеву: мол, на Рублевке коверкают русский язык, мол, подпишите письмо, чтобы переименовали “Жуковку-плаза”. Ответ был грандиозный. Медведев сказал:
— Президент писем не подписывает и писем не пишет! Президент решения принимает! (Тут он резко перешел с третьего лица на первое.) Я могу сейчас снять трубку, позвонить, не знаю, Громову или еще кому-то, и завтра этой “Жуковки-плазы” не будет! Но хорошо ли это?
То есть пока еще сомневается. Силу свою сознает, но сомневается: применять ли её ради какой-то дряни. Другое дело руководить временем — это космический уровень (да и проще это, как ни странно). Или, скажем, судебная система — уровень хоть и не космический, но вполне президентский. Тем более, повторим, что на этом поле он хозяин. Будучи в Давосе, Медведев сказал:
— У меня есть свои довольно глубокие представления о российском законодательстве.
В эту отличную фразу, к сожалению, затесалось словечко “свои”. Это значит какие-то особые, не такие, как у других. Хорошо ли это? Вот и о суде присяжных у него своё представление. Он сказал:
— Я не уверен, что суд присяжных — это хорошая форма рассмотрения дел, скажем, о взяточничестве. Когда речь идет о преступлении, где может быть назначено очень суровое наказание, например, убийстве, это, у меня во всяком случае, сейчас сомнения не вызывает.
Высказывание сложное, а суть ясна: уязвимым присяжным убийства оставить, а взятки отнять. Но ведь убийцы (особенно ОПГ) для присяжных гораздо опаснее, чем взяточники.
Присяжные — представители народа. Взятки — коррупция. Выходит, президент сказал: “Народ не достоин бороться с коррупцией”. А почему? То ли потому, что “уязвим”, то ли потому, что его легко подкупить, то ли потому, что бестолков, не разберется.
Одного судью легче подкупить, чем 12. И втайне этот подкуп сохранить легче и т.д. и т.п. Но если речь о подкупе, то получается, что президент заранее предполагает, будто присяжные — бессовестные. На кого ж тогда Кремлю опираться в борьбе с коррупцией? На чиновников?
Если же речь о сложности дел, то коррупция гораздо очевиднее, чем убийство. Вот они — виллы, яхты, зарубежные дворцы, купание таможенников в шампанском — на какую зарплату? А суд над убийцей нередко сложнейший процесс: генетические экспертизы, идентификация оружия, проверка алиби — черт ногу сломит.
Из каких соображений и по какому праву президент решает, какие дела не по уму народу? Его выбирать — они достаточно умные и честные. А взяточника судить — дураки и продажные? Или это два разных народа — реальный в суде и виртуальный на выборах?
Понять, что говорит Президент России, легко. Единственное условие: надо забыть, что он говорил прежде. А кто не смог забыть, у того в голове будет путаница.
Он много раз говорил: никто не имеет права влиять на суд. В декабре, давая интервью трем телеканалам, Медведев сказал:
— Ни президент, ни иное должностное лицо не имеет права высказывать свою позицию по этому делу (Ходорковского—Лебедева) или по какому-то другому делу до момента вынесения приговора — или обвинительного, или оправдательного.
Эти слова, юридически безупречные и точные, стали сенсацией. Ибо за неделю до этого, “разговаривая с народом” в прямом эфире, премьер-министр Путин на вопрос о Ходорковском ответил совершенно иначе: “В соответствии с решением суда господину Ходорковскому вменяется в вину хищение и мошенничество, речь идет о миллиардах рублей. А в том обвинении, которое предъявлено ему сейчас, счет идет уже на сотни миллиардов рублей... Мы должны исходить из того, что преступления Ходорковского в суде доказаны”.
Потом Ходорковский и Лебедев получили по 14 лет, и вышло, что Путин верно предвидел. Но и теоретическая позиция Медведева не пошатнулась. Через месяц, 26 января, в Давосе он высказался подробно и горячо:
— Я считаю, что разговоры о несовершенстве судебной системы, а также попытки давления, в том числе и на меня как на Президента страны, в этом плане носят абсолютно деструктивный эффект. Они заставляют думать всех остальных, что в России настолько несовершенная судебная и правовая система, что можно сказать Президенту, ещё кому-то: “Вы поменяйте приговор по делу Ходорковского, кого-то другого, и тогда мы убедимся в том, что ваша правовая система не безнадёжна, а хоть как-то работает”. Но это неприемлемо. Президент не должен в это вмешиваться, дайте развиваться судебной и правовой системе самостоятельно, иначе будут проблемы.
Не прошло и недели, как 1 февраля Медведев на встрече с Президентским советом по развитию гражданского общества поддержал идею независимой экспертизы по этому делу и добавил, что “был бы признателен экспертам за это”.
Общественные экспертизы возможны любые. Более того, по этому делу их много. И все (известные нам) утверждают, что процесс политический, а приговор несправедлив. Но речь сейчас не о деле ЮКОСа.
Когда президент поручает своему (президентскому) совету провести экспертизу, он тем самым говорит ему: повлияйте на меня, откройте мне глаза, я хочу знать правду.
…Эксперты подождут, пока приговор вступит в законную силу (на это уйдут месяцы), потом обсудят, потом напишут, потом неизвестно сколько будут ждать встречи с президентом… Зачем все эти долгие мучения? Ему, профессиональному юристу, “обладающему довольно глубокими представлениями о российском законодательстве”, достаточно было бы прочесть приговор. Потратить пару часов (вместо нескольких месяцев) и всё понять, чай, не бином Ньютона.
Но он заказал экспертизу. Он её получит, а дальше что? Выбросит свой заказ в помойку? Или вызовет на ковер президиум Верховного суда: вот, мол, примите к сведению…
Это уму непостижимо! Никакого правового государства у нас не будет, если руководители любого уровня, начиная от президента, будут давить на суд. Надо сделать так, чтобы суд был максимально независим от властей.
Предыдущий абзац — неплохой конец для этой заметки, согласны? Но справедливость требует признать: это не мои слова. Это сказал президент Медведев 20 января 2011 года. Он ещё добавил, что надо сделать так, чтобы “суд в то же время был абсолютно зависим от общества”.
Ещё того не легче. А если общество начнет орать: “Раздавить проклятую гадину!”? А что делать, когда общество (несколько тысяч человек) скандирует: “Е… Кавказ, е…!”?
Общество у нас уж очень разношерстное. Начнешь гладить одного, другому будет против шерсти. Но тандем едет к 2012 году, крутит педали во все стороны.