Викинг колымского ада

  “Ужин кончился. Глебов неторопливо вылизал миску, тщательно сгреб со стола хлебные крошки в левую ладонь и, поднеся ее ко рту, бережно слизал крошки с ладони…” Это “Колымские рассказы” Варлама Тихоновича Шаламова. Три этапа лагерей — три, потом пять, потом десять лет. Вечный антагонист Солженицына. Тонкий лирик. Горький, тяжелый писатель. В последние годы жизни — больной, измученный получеловек. О Варламе Шаламове рассказывает его последняя, самая большая любовь — Ирина Сиротинская.
     Очень скромно обставленная квартира. Книги, лекарства, преклонных лет кошка. Хозяйку внешне не отличить от простой пенсионерки. Но когда она вспоминает о прошлом, она на глазах молодеет. Ирина Павловна Сиротинская — самая большая любовь Варлама Шаламова. Самая сильная и потому еще, что последняя. Шаламова она все время называет местоимением — “он”, без имени, как говорят об очень близком человеке, не уходящем из памяти. Употребляет его выражения: например, горько-скептическое “прогрессивное человечество”. Ирина Павловна — единственная наследница Варлама Шаламова, его издатель и хранитель архива в РГАЛИ.
     — Когда его посадили во второй раз, в 37-м, его первую жену Галину Гудзь и дочь выслали в Казахстан. После полного освобождения в 53-м они встретились и скоро развелись, столько лет разлуки не выдержала их любовь. Я с ней была знакома. От второй жены остался пасынок Сергей Неклюдов. Пасынок — это не наследник. Потом Варлам оставил завещание, где написал, что все, в чем бы ни заключалось и где бы ни находилось, в том числе авторское право, он завещает мне. Он в этом завещании назвал вторую жену и дочь бывшими родственниками и просил, чтобы они не прикасались к его вещам.
     — Как вы познакомились с ним?
     — Когда я пришла к нему впервые, он распахнул дверь… Это было 2 марта 66-го года. У него такие ярко-голубые глаза и могучая фигура. Викинг! А я собиралась у него наставления просить, как жить теперь, после его рассказов, когда я узнала, какова Колыма? Кроме того, хотела предложить ему отдать свой архив нам в РГАЛИ. У него лицо разгладилось, глаза стали еще более голубыми… Уходя, я спросила: “Можно к вам иногда приходить?” Он на меня посмотрел проницательно: “Приходите. Вы мне понравились”. Я говорю: “Вы мне тоже”. Он так смутился, покраснел! А меня он почему-то совсем не смутил. Хотя сначала, когда я пришла, села напротив него, около его маленького письменного столика, он смотрел на меня — как рентгеном просвечивал. Думал, не стукачка ли это.
     — Он все время боялся стукачей?
     — Нет! Он не боялся. К нему ходил один малоизвестный поэт, Варлам точно знал, что он стукач. Знакомый стукач — это лучшая защита! Ты знаешь, что он стукач, и говоришь ему то, что положено! Ну так вот. У меня была семья, трое детей. Я не могла ради него оставить семью. Летом после знакомства я уехала в Крым с семьей, вернулась… Пришла к нему… И как-то неожиданно очень очутилась в его объятиях. Я даже как-то растерялась. Так все началось. А в 68-м был июнь — самый счастливый месяц. Мы встречались каждый день.
     
     Из письма Шаламова Сиротинской: “Лучший месяц моей жизни… Если бы я был футурологом, я желал бы себе будущего в вечном только что прошедшем июне. Я предсказал бы себе этот июнь, пожелал бы себе только этого июня…”
     
     — Вы не жалеете сейчас, что расстались с ним?
     — Мы поздно встретились, к сожалению… Посвятить ему жизнь я не могла, у меня дети. Да и кто знает, что было бы. “Подарком судьбы” быть очень трудно. Я была десять лет — и устала. Мы отметили десятилетие знакомства в 76-м, потом были и звонки, и письма, но… Он хранил действительно каждую мелочь, к которой я прикасалась. Он мне передал потом конвертик, где было написано “вскрыть после моей смерти”. Я вскрыла. А там — “спасибо тебе за эти годы, лучшие годы моей жизни”. А потом, уже через три года, ему не друг стал нужен, не женщина, а постоянная сиделка.
     — Вы бывали у него в доме престарелых в Тушине? Есть воспоминания некоей Елены Захаровой, которая там при нем была.
     — Захарову я знаю. Она, так сказать, из прогрессивного человечества. Когда добрые дела делаешь, надо делать осторожно, негромко. А они там развели… Она притащила врачей к нему. Ну что могли сказать врачи? Жил он тихонько — и пусть бы жил там, в Тушине. Была там еще такая Анис — кагэбэшница. Варлам всегда говорил: они хотят меня спихнуть в яму, а потом будут писать петиции в ООН. Они принялись писать в западную прессу с фотографиями пострашнее: “вот где держат Шаламова”. А он был доволен: у него отдельная маленькая комнатка. Кормили там хорошо. Я ходила к нему тихо, приносила ему что-нибудь, он любил яблоки. Записи делала тоже тихо, он мне диктовал, я записывала. Эта бедная наседка, стукачка, бегала слушала. А Захарова… Ну надо соображение иметь, что нельзя поднимать шум, тем более в те времена. Врачи спросили у него, какой сегодня день. Здоровый-то не всегда вспомнит: если не работаешь, не следишь за этим. Он молчит. “Который час?” А у него часов нет. Он всегда боялся, что это у него спросят. И все время мне: “День, какой день? Который час?” Я ему говорю… Но это ненадолго, потом у него в памяти опять все сбивается. К тому же он слепой и глухой. Я к нему наклонялась и говорила прямо в ухо. Говорила: премию “Свобода” тебе дали! Он говорит: где? Я говорю: во Франции. Он говорит: но премия — это деньги. Были бы деньги, сиделку можно было бы нанять. А ведь зарубежные издатели никаких гонораров не переводили. Пастернаку они чемоданами возили, а он же больной, он бы не попал в этот интернат, если бы переводили гонорар.
     — В 2000-м была осквернена могила Шаламова на Кунцевском кладбище. Что там случилось? Вы наверняка знаете.
     — Там была бронзовая скульптура. Это Федот Федотович Стручков делал. Варлам очень хорошо к нему относился. Свой первый гонорар за наследие Шаламова я истратила на это, я заплатила. Теперь же это ценный металл. Оказалось, пропала голова у памятника… Она была еще винтами прикручена к гранитному камню. Я расстроилась… Жалко: бронза делает лицо тоньше, чем чугун. Хорошо, что еще при жизни Федот Федотовича осталась гипсовая голова, с которой он делал бронзовую. Гипсовую голову мы отвезли в Вологду. Я собрала подписи Чухонцева, Ахмадулиной, Искандера… И написала директору Череповецкого завода. Они сделали новую голову и сами привезли сюда. Голова была ничего, даже с таким серебристым оттенком. Некто полюбопытствовал, что под серебром, поскреб сзади: а вдруг мы, как дураки, второй раз из бронзы сделали? И покрасили? Пришлось нам купить черную краску и покрасить… Сейчас опять сказали — на Кунцевском кладбище был погром. Чем это закончится для нас… Как может человек разбить памятник? Сумасшедшие, что ли? Зачем?
     — Ирина Павловна, а вы смотрите фильм “Завещание Ленина”? Как он вам?
     — Там есть кой-какие ляпы, а в целом хорошо. Я им уступила право экранизации. Только об одном молила, чтобы они меньше фантазировали, а больше следовали правде. Варлам ведь сам достаточно драматургичен. Капустин на него похож тем, что высокий, мощный такой. Сначала на меня эти ляпы произвели большее впечатление, чем все остальное, я расстроилась. А потом смотрю — всем нравится. Я думаю, тем, кто не читал Шаламова, это очень полезно. Кино — это популярно, а читают не все. Ведь читать его тяжело, это мне не тяжело. Я же его выпускаю, два собрания сочинений, шеститомник, а сколько однотомников, двухтомников… Я в 89-м, 90-м, 91-м опубликовала всё, все “Колымские рассказы”, и переписку, и следственные дела.
     — Некоторые сейчас — да и раньше — считают Шаламова ярым антисоветчиком. Вы согласны с этим?
     — Какой он ярый. Солженицын не может его простить до сих пор, что он ему не дал “Колымских рассказов”. Солженицын хотел их включить в “Архипелаг ГУЛАГ”. Шаламов отказался. Великий писатель кровью, жизнью заплатил за то, чтобы это написать, — и вдруг отдать. У них были очень плохие отношения. В РГАЛИ у нас есть сборник “Встречи с прошлым”, где печатаются неопубликованные вещи писателей. Солженицын очень любил этот сборник, а тут я дала туда кусок из Варлама. И Солженицын, который отдал нам свой архив на сохранение, и мы его сохранили, отказался писать предисловие.
     — Ирина Павловна, вот уже сколько лет прошло с 82-го года, когда Шаламов умер. Каким он вам вспоминается сейчас — последние дни, болезнь? Или…
     — Он вспоминается таким, каким запомнился ярче всего — когда увидела его в первый раз.