Древнее село Казаклия лежит на самом юге Молдавии, между Румынией и Украиной, и, как во всяком селе, перешагнувшем вековой рубеж, здесь гордятся своими преданиями.
Рассказывают их на праздники, по будням, да у каждой калитки — только попроси.
А самая невероятная история началась почти сорок лет назад — 8 сентября 1967 года, когда акушерки местного роддома поменяли меж собой двух только что народившихся младенцев, Ваню Киора и Сашу Келя. Бирку с именем матери одного мальчика повесили на ручку второго. И наоборот.
Не от злости. Не из-за преступного умысла.
Шутки ради…
Апрель идет Молдавии, как белое платье — невесте. В абрикосовом и черешневом тумане тонет село Казаклия, в бульканье красного вина.
Двор сельчан Киоров. Накрытый стол. Дети, взрослые, все ждут: когда же можно поднять первый тост? За их большую и дружную семью.
— Ну, все наконец собрались? — смотрят родичи в глаза 39-летнему Ванечке Киору, сыну и брату, всеобщему любимцу.
— Саши нет, — отводит почему-то взгляд он.
— Какого такого Саши? — вскидывается старик-отец. — Нашего Саши?!
И ахает мать. И повисает над праздничным столом неловкое молчание. Как же, нашел время вспомнить о неприятном — о Саше, ведь все давно уже вроде бы быльем поросло.
Балагур Ваня Киор — не родной в этой семье. Его, чужого мальчишку, прожившего на свете всего несколько часов, перепутали когда-то в роддоме с кровным сыном Киоров. По прошествии лет, в середине 70-х, случившееся стало достоянием общественности, скандал почти дошел до Верховного суда Молдавии, но Киоры почему-то не захотели “поменять” подросших детей обратно.
Несмотря на просьбы и требования второй семьи, Келей, в которой воспитывался другой перепутанный младенец.
Но… “Человек не ягненок — чтобы его из дома в дом перетаскивать”, — вынес свой суровый вердикт Николай Киор и отказался признать сыном Сашу Келя.
Да, подросшим малышом просто так, лишь по собственному хотению, обратно не махнешься.
А вот можно ли было изменить судьбу, просто перевесив зеленые клеенчатые квадратики на младенческих ручках?..
Водка для акушерок
— Роддомовские санитарки виноваты — это они перевесили бирки на младенцах. Знамо дело — выпивши были. Сами всю водку, что родные для рожениц в передачках принесли, скушали и решили “пошалить”, — объясняет мне 36-летняя Анна, жена “перепутанного” Ивана Киора. — Зачем молодым матерям водка? Сразу после родов выпить — верное дело, чтобы инфекций в организме не осталось. У нас в селе все так делают.Для Марии Киор и Прасковьи Кель роды были не первыми. Обе уже — многодетные матери, у одной на свет появился третий ребенок, у другой — шестой, но только это, да еще и день рождения младенцев — 8 сентября 1967 года, — их и объединяло.
Киоры — семья зажиточная, крепкая, в чем-то даже скуповатая. Здесь работают все — от мала до велика. Без лишних слов, без задушевных вечерних посиделок. В селе Киоров уважают, но особых друзей у них нет.
Зато у Келей — душа нараспашку. Отец Петр был когда-то лучшим местным каменщиком, любителем погулять. Дом построил — год отмечал. Эй, бедола-а-а-ги! Жена его Параша, их сыновья.
Без отцовского пригляда, без обязательной субботней порки вырастали мальчишки Кели как сорная трава. Уводили лошадей из чужих конюшен, выпускали на свободу соседских голубей — в общем, хулиганили. Некоторые из Келей, подрастая и попав в дурную компанию, отправлялись вместе с “друзьями-приятелями” в положенный срок в казенный дом.
Но это все было потом.
“А когда Прасковье и Марии принесли первый раз покормить новорожденных, санитарки хихикали: заметят матери подмену или нет, — продолжает Анна Киор. — Те ничего не поняли. Слишком слабые были. Наутро акушерки протрезвели, ушли отсыпаться, и у них из головы вылетело, что они натворили”.
Прошло несколько дней. Мам и мальчиков выписали домой.
Акушерки снова вышли на службу — и тут только, видать, осознали, что обратно-то бирки у младенцев так никто и не поменял.
Но выписаны уже свидетельства о рождении, обоих мальчишек качают в люльках, кормят грудью, купают и поют им колыбельные на ночь совсем не их матери.
И что теперь делать? Как об этом сообщить, чтоб и в тюрьму не попасть, и чтоб разгневанные женщины глаза за случившееся не повыцарапывали?
А… Была не была!
Оба мальчишки — чернявенькие, кареглазенькие, похожи как родные братья; село Казаклия — гагаузское (малая народность, проживающая на юге Молдавии, смесь славянских и турецких кровей. — Авт.), тут все друг на друга немного смахивают.
Может, и не выплывет правда-то, если языки не чесать?
Посовещавшись, санитарки решили молчать. Отныне и до скончания веков. Наивные бабы…
“Отдавай мою кровь!”
— Впервые о том, что родители воспитывают не своего сына, а соседского, я услышала, когда Саше исполнилось годика два, — рассказывает 52-летняя Георгина, “сводная” сестра Александра Келя. — Я лет четырнадцати была, когда по селу пошли сплетни. Мамка плакала в подушку и вглядывалась в лицо братика, а после плакала еще сильнее. Отцу говорить боялись, даже когда он трезвый: поди докажи, что у нас ребенка перепутали, а не мама изменила тятьке. Откуда об этом вообще известно стало? Те же санитарки, говорят, и проболтались. Как обычно, по пьяному делу.Водку другим матерям после разрешения от бремени сельчане таскали по-прежнему. И все так же отмечали постаревшие “хозяйки клеенчатых бирок” каждые удачно завершившиеся роды.
А после — и-и-ик! — вспоминали о былом.
— Я сначала мамку не понимала: зачем она бегает в детский сад и просит воспитательницу дать хоть издали взглянуть на незнакомого Ванечку Киора? — продолжает Георгина Кель. — Ведь и так вся деревня о нас треплется. Но однажды и сама захотела тайком этого мальчишку увидеть — убедиться, наверное, что все это пьяные бредни.
Глазастенький, заводной — прелесть что, а не ребенок. Бывают же такие малыши, которых хочется и потискать, и к себе прижать. Откуда только взялся он у молчунов Киоров?
“Наш”, — тихо защемило сердце девочки Георгины, когда семилетний Ванечка, словно почувствовав ее взгляд, вдруг улыбнулся во весь щербатый рот.
Только ей одной.
Вылитый отец — и мама, и все братья Кели сразу. Обаятельные, черти, непутевые…
В переходный возраст дома у Киоров били Ваньку нещадно. За то, что попытался как-то увезти на водопой без спроса из колхозной конюшни лошадей, что залез в чужую голубятню, — кровь-то родная, видать, бурлила, на “подвиги” звала.
Ей ведь, крови, не прикажешь.
А у Келей подрастал брат Саша. Тихий, скрытный, смурной. Ни в кого. Одежду на стульчик возле кроватки всегда аккуратно складывает — не бросает где ни попадя, как остальные.
— И Сашу нам жалко было. И к Ванечке нас тянуло. Сердцу не прикажешь! — горько усмехается Георгина Кель. — Повинилась мама перед отцом — а что делать? — но он неожиданно нормально отнесся. Пошел сам к Киорам, чтобы сына назад вызволить. Нет, мы понимали, что они Ваню могут за Сашу и не возвернуть, может, им наш Саша и даром не нужен? Тятя предложил тогда обоих мальчиков к нам взять, полюбовно, так сказать; он готов был нести за это все расходы.
“Сына не отдам! Не знаю, кого вы мне взамен подсунете. А человек — не ягненок!” — даже не открыл парламентеру дверь богатого дома старший Киор.
— Мы судиться надумали. Но деньги были нужны на адвоката, на поездки в Кишинев, на экспертизы эти генетические, что родство доказывают, а родители — люди бедные, да и с остальными моими братьями хлопоты начались, кое-кто в тюрьму попал, — в общем, ничего у нас с возвращением Ванечки не вышло, — вздыхает Георгина.
“Я из тебя соседскую дурь-то повыбиваю!” — крутил отныне свой широкий ремень Николай Киор, едва прослышав про очередную Ванькину проказу, и мальчишка послушно скидывал штаны.
— Нет, я бате очень за такое воспитание благодарен, он из меня человека сделал, — широко улыбается теперь 39-летний Иван Киор. — Помню, мой настоящий отец — Петр Кель — как выпьет, так сажает меня на трактор и увозит за околицу, выкрадывает, значит. А за ним мой родной тятька гонится, Николай Киор, чтобы меня домой к ужину вернуть…
Хорошо тогда было: солнце светит, тарахтит уставшая колхозная машина, пахнет бензином и весной, а на соседнем сиденье льет пьяные родительские слезы водитель — Петр Кель. “Сыночек!”
И всем он был нужен, Ванька, легкая душа. И это было счастье. Такое, которым не грех и поделиться.
С кем угодно — да хоть с “товарищем по судьбе” Сашкой Келем, неразговорчивым, неулыбчивым мальчиком. Которого никто из отцов ни разу не увозил за околицу. “Я хотел с ним дружить, потому что чувствовал его названым братом”, — объясняет мне сегодня Иван.
“Ты отнял у меня мое имя и мою семью”, — ответил однажды ему на это Александр Кель.
Разные судьбы
После армии они разъехались в разные стороны.Иван собрался жениться — отправился на заработки в Россию: отец сказал, что помогать молодой семье, конечно, будет, но каждый мужик должен научиться сам зарабатывать на жену и на детей.
Александр подался в Приднестровье. В родном селе, как ему казалось, делать было нечего: отец-мать к тому времени умерли, родительский дом наследники продали, а вырученные деньги потратили; шальные “сводные” братья Кели сидели или мотались по стране.
Нет, он не хотел больше видеть косые взгляды соседей: “Это тот самый чудак, которого в роддоме подменили!”
Дома Сашу ждала только сестра Георгина.
Но пришел к ней Иван Киор.
— А что, думаю, она же мне — родная кровь, я же помнил, как Георгина, девчонкой совсем, за мной на улице подглядывала, — рассказывает Ваня. — Ну, когда явился на порог, всплакнула, крепко обняла: “Заходи, — говорит. — И один, и с невестой. Это твой дом тоже!” Батя Николай, который меня воспитал, вроде против сперва был, что мы общаемся. Но я уже взрослый человек, сам решаю — с кем мне дружить.
На свадьбе у Вани Киора гуляла вся Казаклия. И впервые улыбались неразговорчивые “кулаки” Киоры: заводила-жених примирил их с округой. А 17-летняя невеста Анюта, завернувшись в фату, смотрела на своего избранника влюбленными глазами.
“Хороший он парень у тебя, только погулять любит, — завистливо вздыхали подружки. — Это он в своего настоящего отца пошел!”
“У кого-то — два родителя, а у меня целых четыре, вот повезло”, — беззаботно усмехался в ответ Ваня. И ни на кого за такие перешептывания не обижался.
А что обижаться — на правду-то.
— Ты знаешь, я ведь очень счастливый человек — во взрослом возрасте мне не пришлось выбирать между двумя семьями, я просто сплюсовал всех родственников — Киоров, Келей, все они мне по душе, — откупоривает Иван на празднике очередную бутылку молдавского вина. Красного, как кровь.
И тянет меня танцевать — не супругу же Анюту, которая уже на шестом месяце беременности и вынашивает сейчас четвертого Ваниного ребенка.
— Вот дети определенно все мои, родные; сын Колька — я его в честь батьки называл — точная моя копия, старшая дочка, Олька, похожа на женку, младшая, Даринка, — на женкину родню. А… не все ли равно, в кого они лицом пошли, лишь бы им по жизни легко шагалось, — выписывает мой собеседник кренделя ногами. — Я благодарен судьбе за эту ее дурацкую шутку, так и знайте, а иначе ничего бы из меня не получилось, и не было бы ни этого дома — лучшего в деревне, я сам его выстроил, ни пластиковых окон, ни ТВ-тарелки на крыше, ни красавицы жены, ни послушных детей — НИ-ЧЕ-ГО.
— А Саша? — смотрю я ему в глаза. — Он за что судьбе благодарен?
— Саша?! — вырубает Иван внезапно музыку.
Вернись, брат…
Он так и не доехал до своей родины, 39-летний Александр Кель, который должен был стать, да так и не стал Иваном Киором.В Казаклии Саша не был с 98-го года. Последний раз заглядывал сюда к сестре Георгине, подарил ей халат — фиолетового цвета, она и сейчас его надевает только по праздникам.
И в самом деле — не в свинарник же в нем ходить?
Странный человек Саша, простых вещей не понимает. “Он — хороший, только очень гордый, — грустит Георгина. — А того не чувствует, что мы все его ждем — и прежде всего Ваня”.
На эту Пасху Иван Киор собрал дома всю семью. Притащил специально взрослых братьев и сестер с их домашними.
И отец тоже вроде как смирился, что придется познакомиться с еще одним сыном. Уток забил, пару куриц, барана, достал из закромов крепкого самогона. Невестки всю ночь не отходили от плиты. “Ладно, Александр — человек взрослый, на ноги его не ставить, пусть тоже будет”, — сказал Николай Киор.
А Сашка не приехал. Хоть и пообещал. Позвонил в последнюю минуту и сказал, что с работы его не отпустили, и зарплату не дали, и вообще — долго ему в Казаклию добираться, на юг Молдавии с самого ее севера, часа два получается, не меньше.
“Но вам, наверное, и без меня неплохо, не буду мешать”, — сказал, а точнее, подумал Саша Кель в телефонную трубку.
Так громко и отчетливо подумал, что это услышала даже я.
А Ваня Киор услышал только короткие гудки.
— После многих лет разлуки мы встретились с Сашкой пару месяцев назад, в Кишиневе. Он трудится вроде бы крановщиком на стройке, в каком-то поселке, за сущие бани (копейки. — Авт.) в месяц, с женой у него нелады, пьет — в общем, насмарку все, — неохотно объясняет мне Иван Киор, когда окончательно выясняется, что “главного гостя” на празднике не будет. — Я назвал его братом, а он мне ответил, что я украл его жизнь…
При встрече они пили всю ночь. А после плакали.
Вернее, плакал один Иван, не понимая: за что? почему?
Ведь никто же не виноват.
Даже дуры-акушерки, публично покаявшись в своих грехах, давно отошли в мир иной. С них не спросится. А с кого тогда?
— Саше кажется, что вся любовь досталась несправедливо, незаконно — одному лишь Ване. Но ведь муж ее действительно заслужил, своей добротой, своим бескорыстием; когда он рядом — все вокруг светятся, понимаешь? — гладит свой беременный живот жена Ивана Киора. — Мне кажется, что Сашка хотел бы, чтобы мы упрашивали его общаться с нами, чтобы кровные родители, Киоры, для которых он — и это будет честно — вообще чужой человек, тогда как Ваня живет на соседней улице и постоянно им помогает, — так вот, чтобы кровные отец и мать бросились ему на шею, просили прощения и клялись в том, что искали своего сына сорок лет. Но это ведь не индийский сериал. Это жизнь, понимаешь? И что сам Саша сделал для того, чтобы мы все его сейчас полюбили?..
Но тоскует беспричинно Ваня Киор.
Ноги пляшут — а глаза грустные. И не знает он почему. Может, от того, что все выпито и съедено на столе и что завтра — опять уезжать на заработки из родной Казаклии в далекий чужой город, оставив дома жену на сносях, детей, родителей-стариков. А он ведь за них за всех в ответе.
Или, может, по какой другой причине тоскует Иван Киор. Разве тут разберешь, без поллитры-то.