— Опять Шарик! Окрестили! — встретил меня Владимир Толоконников. — У каждого артиста есть такая роль. Вот у Смоктуновского — Гамлет, у меня — Шариков. Хотя обидно, конечно, я ведь много снимался, но фильмов этих почти никто не видел. Впрочем, называйте как хотите. Ведь это был исключительный поступок со стороны режиссера...
Несмотря на то что Владимир Толоконников уже много лет нигде не снимается и влачит нищенское существование в деревеньке близ Алма-Аты, его до сих пор узнают на улице. Правда, прохожие все чаще тычут пальцем: “Смотри, Шарик идет”. А однажды к нему в автобусе подошла женщина: “Вы собаку играли? Придите к нам в школу, пусть на вас дети посмотрят”.
Мы встретились с Владимиром Толоконниковым в Павлодаре, где проходили гастроли его родного Лермонтовского театра.
“Я себя с собакой сравниваю. Всегда нахожусь в поисках питания”
— Владимир Алексеевич, актерский дар перешел вам по наследству?
— У меня в роду артистов не было, но мама была с артистическими задатками. Когда она начинала байки рассказывать, могла неожиданно заплакать, а через две минуты уже смеялась. А как она пела! Однажды даже окно лопнуло от ее голоса.
— То есть выбор профессии был предопределен уже с детства?
— Я рисовал хорошо, думал, художником стану. Но мать запретила. Пришлось закончить десятилетку, а потом учителя разглядели во мне актера. Я в детстве был юморным парнем, не то что сейчас. С годами я стал замкнутым, угрюмым, рассмешить меня практически невозможно. Даже над комедийными фильмами перестал смеяться. Все притупилось. Куда делось?
— Что досталось в наследство от отца?
— Отца я не знаю. Он ничего после себя не оставил, даже фотографий. Во время войны в алма-атинские госпиталя присылали раненых солдат, кому не хватало места — расселяли по квартирам к одиноким женщинам. К матери двоих поселили. Один из них и стал моим отцом. Сам он родом из Орла, семью его расстреляли. Он недолго у матери прожил. Однажды ушел за картошкой и пропал. Вот и все, что я о нем знаю. Помню, мне так хотелось, чтобы у меня был отец, поэтому я все время врал, будто он у меня летчик, Герой Советского Союза. Сочинял про него всякие истории. И мне все верили.
— Мама застала ваш звездный час?
— Ее не стало гораздо раньше. Она успела посмотреть только мою первую картину. В 1984 году на экраны Советского Союза вышел научно-популярный фильм про жизнь алкоголиков. Я сыграл главную роль. Для съемок этой картины мне пришлось подружиться с нищими. Я бороду отрастил, не мылся неделями, поселился в бомжатнике, блох вместе с ними гонял, жрал что придется. Все это снимали на скрытую камеру. Когда врачи меня вместе с настоящими алкашами обследовали, не сомневались, что я реальный пациент, а не подставной. Фильм получился страшный. Я не мог его смотреть. Моей жене потом родственники звонили: “Как ты живешь с таким алкоголиком?” Тогда меня заметил режиссер Владимир Бортко и пригласил на пробы “Собачьего сердца”.
— Прочитав сценарий “Собачьего сердца”, вы сразу поняли, что роль принесет вам славу?
— Я даже предположить этого не мог. Да и не ожидал я, что удастся мне, провинциальному актеру, на такой уровень выскочить. Я вообще с трудом верил, что меня допустят до съемок. Этот же был заказ Гостелерадио, а их комиссия первоначально против моей кандидатуры выступала. “Неизвестный актер, провалит такое ответственное дело”, — не сомневались они. Конечно, им проще было своих, московских пригласить. На эту роль пробовались Караченцов, Жарков, Носик. Но режиссер почему-то предпочел меня. Только об этом не надо... А то получится, что я самый достойный, хотя, возможно, они бы лучше сыграли.
— Волновались, наверное, перед съемками, все-таки первая роль?
— У меня мандраж был жуткий. Да и булгаковской повести я к тому времени еще не читал. Произведение напечатали только в 1987 году в журнале “Знамя”, а через несколько месяцев приступили к съемкам. Помню, на съемочной площадке зеваки кричали: “Смотрите, это же Евстигнеев!”, просили у него автограф. Я не думал, что со мной будет то же самое.
— Какие отношения у вас сложились с Евстигнеевым?
— Вначале съемок он держался от меня на расстоянии. Говорил только “здрасьте” и “до свидания”, больше мы не разговаривали. Даже спорили с ним через режиссера. Когда отсняли половину картины, Евстигнеев шепнул Бортко: “Мы отличного артиста нашли”. И на следующий день он первый раз обратился ко мне по имени: “Здравствуй, Володя!” Он не давил на меня. Однажды я осмелился его покритиковать, так он промолчал, съел.
— Вам много заплатили за фильм?
— Какой много? О чем вы говорите? Но для меня это была большая сумма — 1378 рублей. В театре у меня была зарплата 120! Евстигнееву заплатили 10000. Но это же Евстигнеев! Картина получила приз на фестивале в Италии. Наш фильм назвали фильмом века — за границей на него невозможно было достать билеты.
— Прозвище Шариков после фильма к вам не приклеилось?
— Нет, меня все Толокошей зовут. Даже сейчас. По имени-отчеству ко мне только вы обращаетесь.
— После столь бешеной популярности не предлагали перебраться в Москву?
— Никогда не предлагали, а сам я не могу навязываться. Не такой я человек. Раньше думал, что успех будет длиться вечно. Ведь я действительно снимался много — по пять картин в год. Постепенно все стало затухать. В итоге вообще перестали приглашать.
— Поклонницы одолевали?
— Нет, я же не красавец. Скорее всего, были любопытные, которые даже в глаза говорили: “Оказывается, ты не такой заросший и страшный, как мы думали...”
— Для мужчины красота не главное...
— Это умные женщины понимают. А девочки на красивых артистов смотрят. Были моменты, когда на меня обращали внимание и симпатичные девушки, но это скорее исключение, чем правило.
— Вы комплексовали из-за внешности?
— По молодости мне было обидно. А с годами убедился, что с лица воду не пить. Жена у меня вон какая красивая, выше меня ростом, и полюбила меня, такого невзрачного. Вот уже двадцать лет живем. Это же с ума сойти! Она молодец. Даже в период безденежья не попрекает меня, молча все переживает.
— Внутреннего сходства не находите с вашим персонажем?
— Черт его знает! Не знаю. Скорее, может быть, с собакой с самой. Я всегда нахожусь в поисках питания. Вообще, Шариков — трагический персонаж. В фильме есть ход, когда его поколотили и он возвращается домой, подходит к зеркалу и начинает размышлять, что он делает на этой земле. Это про меня. А сходство с Климом Чугункиным только одно — грубые мы оба. Я человек взрывной, могу обматерить. В театре постоянно ругаюсь. Если не понимают, я на мат перехожу.
“Меня лохом считают, что я не использовал свои возможности”
— Владимир Алексеевич, западные режиссеры заметили вас?
— Предложения сниматься посыпались одно за другим. Меня пригласили на роль дикого отшельника в американо-немецком фильме по мотивам произведения “Дети капитана Гранта”. К сожалению, эту картину так и не показали по российскому телевидению. Говорят, не хватило денег выкупить. Самое интересное, что весь мой текст шел на английском языке, которого я вообще не знал. Не поверите, но за неделю все выучил. Для меня это каторга была, ужас! Режиссер в диком восторге остался от съемки. Американцы умеют радоваться чужому успеху. Когда картина была отснята, меня вся съемочная группа схватила на руки и стала качать. На меня как на чудо смотрели. Хорошее время было.
— Неужели после такого триумфа вас не пригласили работать за границу?
— Нет. Хотя я так надеялся! Думал, может, там заметят...
— Вы никогда не жалели об упущенных возможностях?
— Меня вообще лохом считают, что я не использовал свои возможности. Сыграть такую роль и остаться не у дел! Но я думал, это будет вечно. Перелеты из города в город, съемки, популярность, деньги... А видите, как все обернулось. Но тем не менее Москва меня вспоминает. Вот вы прилетели.
— Отказывались от ролей?
— Если у кого-то есть возможность выбора, у меня ее нет, поэтому я соглашаюсь на любую роль. Во-первых, это деньги, во-вторых, надо уметь себя в плохом материале показать. А потом, я абсолютно не тщеславный человек.
— Свою невостребованность в кино вы можете связать с развалом Союза?
— А как же! После развала Советского Союза все кино полетело. Если “Мосфильм” чуть не закрылся, что говорить о нашей киностудии. У нас развалить запросто умеют. Страна крайностей. Если бы я жил в Москве, наверное, снимался бы в сериалах. А тягать меня из Казахстана в Россию дорого. Кто знает, если бы не развал Союза, может, я стал бы ведущим артистом страны.
— Вы часто ностальгируете по тем временам?
— Жалко, что так быстро пролетела молодость. Казалось, что она будет вечно. Но я, слава богу, свой возраст не ощущаю, иначе кончится жизнь. Хотя понимаешь, что уже и здоровье не то, запала нет. Время бежит. Но у меня есть надежда — дети. Поэтому не страшно помирать.
— Вы гастролируете только по Казахстану?
— В былые времена мы выезжали в Питер, в Москву, на Украину. А потом восемь лет никуда не ездили. Уходили в отпуск и месяц жили без содержания, без работы. Сейчас по Казахстану гастроли возобновились, правда, длятся они недолго — всего десять дней. В прошлом году в Семипалатинске были, в позапрошлом Караганду посетили, сейчас в Павлодар приехали. Раньше на гастролях зарабатывали деньги, а сейчас нужно выезжать, чтобы тебя совсем не забыли. Обидно, что зачастую приходится выступать практически в пустых залах.
— На местном телевидении вы вели передачу “На кухне с Толоконниковым”...
— Она просуществовала всего полгода. После чего меня “кинули” на деньги. Хотя задумка хорошая была.
— Есть роль, которую мечтали бы сыграть?
— Мечта любого актера — сыграть Гамлета. Но я реально оцениваю свои шансы: какой из меня Гамлет? Хотя внутренне я мог постигнуть эту роль. Но я никогда не смел мечтать о ней. Была у меня мечта сыграть Ричарда Третьего или Рогожина в “Идиоте”. Сейчас уже об этом не думаю. Вот только комедии я не люблю.
— Мне всегда казалось, что вы комедийный актер.
— Это всем кажется, исходя из моих внешних данных. Но я не считаю себя комедийным актером. Хотя в последнее время мне везло на серьезные роли. Вот я Квазимодо играл, хорошо играл. И Мольера!
“Я не красавец, поэтому на меня нет спроса”
— Вы общаетесь с московскими актерами, дружите с кем-то?
— Ну как — дружите? Я многих знаю, многие знают меня, общаемся, когда видимся, а чтобы дружить... Ну когда нам дружить? Москвичи вообще народ жестокий. Они сюда приезжают, выпивают со мной, откровенничают, а когда я в столице бываю, даже не здороваются. Я понимаю, зачем им периферийный актер.
— Неужели случалось, что знакомые актеры игнорировали вас?
— Были и такие моменты. Не хочется об этом вспоминать. Знаете, что меня удивило? Многие молодые столичные актеры ни разу не видели фильм “Собачье сердце”. Представляете, есть еще такие! Я в этом случае говорю: “Какие вы счастливые, вам еще предстоит это увидеть”.
— Вас часто предавали?
— Да, конечно. Вот я и сломался. Я ведь когда-то открытым человеком был, общительным, но мое откровение мне боком вышло. Меня коллеги часто предавали. Они могут. Вообще, искренней дружбы между артистами не бывает. Все поверхностно. В силу профессии здороваются, при встрече обнимаются, даже целуются. Напускная вежливость! Это такая профессия. Завистливая профессия: кто-то играет, кто-то нет. Кому-то везет, кому-то нет.
— Вы завистливый человек?
— Нет. Что толку завидовать? Что от этого изменится? Только нервы себе трепать. Если человеку повезло, радоваться надо. Я мог бы завидовать Абдулову. Вот он снимается, а я нет.
— Владимир Алексеевич, многие актеры вашего поколения обогатились, а многие остались не у дел. Чем это можно объяснить?
— Мне трудно ответить. Видимо, всех артистов не накормишь. Например, Саша Абдулов. Он в обойме всегда. У него отличные внешние данные, да и к тому же актер он хороший — короче, беспроигрышный вариант. На него всегда приятно смотреть. Конечно, Сашке повезло, выбился. А я не красавец. На меня нет спроса. Хотя сейчас много криминальных лент снимают, мне вполне можно доверить какого-нибудь урода сыграть.
— Выходит, в Москве вы ощущаете себя “чужим среди своих”?
— Да, я чувствую себя чужим в актерской тусовке. Вроде знают меня, но общаются неохотно. А еще я на себе постоянно ловлю неблагожелательные, даже брезгливые взгляды. Конечно, в Москве все думают только о себе, там выживать надо.
— Если бы предоставилась возможность переехать в Москву, в каком театре предпочли бы работать?
— В “Ленкоме”. Я в восторге от спектаклей Марка Захарова. Я его люблю и в то же время боюсь. Он такой интеллектуальный, что аж страшно. Я неоднократно пытался с ним встретиться. Но он все время занят, не до меня ему. Однажды представился такой момент. Дело было в прошлом году. После окончания спектакля я ждал его около кабинета. Уже речь подготовил. Когда Захаров вышел, я растерялся, даже “здрасьте” испугался сказать. Он остановился и так смотрит, как будто меня не узнает. Хотя знает. А может, и правда не знает? Да нет, знает, конечно. В итоге поздоровались, я ему благодарность высказал за спектакль и молчу. Куда все слова делись, черт, не знаю. Он спросил, как у меня дела в Алма-Ате. Я говорю: “Да ничего, но родина наша здесь”. Решил таким образом намекнуть, что, мол, работать хочу в столице. Он так свысока посмотрел на меня, головой покивал: “Понятно, понятно”. И ушел. Ну и все. Так я не смог попроситься на работу... Постеснялся.
— К другим режиссерам не пробовали обращаться?
— Единственный раз я обнаглел, когда дал свою визитку Олегу Табакову. В один из моих приездов Саня Филиппенко потащил меня на свой спектакль в “Табакерку”. После спектакля захожу я к Олегу Павловичу в гримерку, он обрадовался, узнал меня. “Как ты? Снимаешься?” — спрашивает. Я не стал ничего рассказывать про себя, лишь говорю: “У вас теперь два театра, вы богатый, может, понадобится вам такой актер, как я”. И протягиваю визитку. Он сразу напрягся, но визитку взял. На том мы и расстались. А спустя некоторое время я узнаю, что он Мольера ставит. Вот, думаю, взял бы меня в паре. Мне много играть не надо. Когда он занят, я мог бы его заменять. Но это мои фантазии. Наивно так думать.
— Но ведь как-то провинциальные артисты устраиваются в Москве?
— Не понимаю, как это у них получается. Чуть снимутся — и уже в Москве. Я, видимо, никому не нужен, никто меня не приглашает. Я понимаю, там артистов своих хватает. Это дело случая, вдруг осенит Захарова какая-то идея, вспомнит он про меня и позовет... Если судьбе угодно, так оно будет. Нет — значит, нет.
“У меня за душой ни копейки не осталось. Даже на похороны”
— Владимир Алексеевич, последнее время много слухов ходило о вашем пристрастии к алкоголю.
— Это больше говорят сволочи. Выпиваю, как все выпивают. Что значит пристрастие? Если бы я был алкоголиком, черта с два что сделал. Логика есть? Я же работаю, вот в рекламе снялся. Да и лет мне уже немало, шестьдесят в следующем году стукнет. Потом, болею я сильно после этого дела. Сейчас литр выпьешь — плохо, сто грамм выпьешь — тоже плохо. Вот на днях в гостях у игумена Иосифа был, он пьет, а я не могу, боюсь. По молодости хорошо пил. А кто не выпивает? Нас ведь как приучили: радость — пить, горе — тоже пить.
— Семейная жизнь сложилась удачно?
— Да все нормально. У меня хорошая жена, дети. Это второй брак. 39 лет мне было, когда поженились. С первой женой развелись, потому что она детей не хотела иметь. У нее неудачные роды были. Наш ребенок умер. Врачи, собаки, загубили. Мне в роддоме сказали, что новорожденный пуповиной обмотался. А жена потом ругала меня: мол, взятку бы дали, роды нормально бы прошли. Больше она не хотела рожать. Так и живет до сих пор одна, без мужа и детей. Во втором браке у меня двое пацанов растут. Малому одиннадцать лет, старшему — девятнадцать.
— Вы боитесь старости?
— Да я не старости боюсь, я боюсь оказаться нищим и ненужным своим детям. Боюсь не суметь себя прокормить. Вот что страшно. Мне ведь иногда и кусок хлеба не на что купить. Только ты это не пиши, не надо. Не один я такой.
— Насколько я знаю, сейчас вы строите дом. Так есть все-таки деньги?
— Я квартиру свою продал, чтобы начать строить дом и оплатить учебу старшего сына. Временно жили у Надюхиной (жена. — И.Б.) родни. Деньги за квартиру мне два года не отдавали. Думал, хватит этой суммы и на учебу сыну, и на дом, да хрен там. Так что дом я, наверное, уже никогда не дострою.
— Какая у вас зарплата?
— Стыдно говорить. В театре я зарабатываю меньше ста долларов. Я уже с этим смирился. Не платите — ну и ладно. Но я часто думаю о своем Шарикове. Ведь если один раз человек сделал достойную работу, можно заплатить ему нормально, чтобы он про деньги эти не думал. Мне не нужны миллионы, главное — чтобы хватило семью прокормить.
— Неужели американцы тоже поскупились с гонораром?
— С американцами я заработал миллион рублей. Положил все деньги на счет в Сбербанк, и в этот же год — инфляция. Потом все в тенге превратилось. Враз! Сволочи! Ну хоть бы какой вклад оставили. На похороны. Ничего за душой нет. Эх, надо было баксы купить. Я не расчетливый человек, не умею обращаться с деньгами. Меня все время обманывают, жулят. Жене моей с работой тоже не повезло. Она педагог по образованию, а сейчас подрабатывает в магазине уборщицей, когда штатная болеет или в отпуске. Не дай бог моим детям прожить жизнь так, как я.
— Простоя в работе не было?
— Были паузы во времена перестройки. Тогда приходилось на картошке сидеть. Денег вообще не платили, жратвы не было. Самое ужасное, что я ничего делать не умею. Даже разгружать вагоны не пойдешь — уже не в той форме. Да и место там для меня вряд ли найдется. Вон сколько у нас безработных. Так что есть у меня только известность, а больше ничего.
— Дети гордятся отцом?
— Они относятся к моей популярности как к должному. Им пытаются объяснить, какой папа знаменитый. А они пожимают плечами: “Ну и что от этого изменится?”
Владимир Толоконников замолчал. Посмотрел в окно.
— Что-то взгрустнулось мне. Давай сходим в храм? — предложил он.
Мы зашли в Преображенский кафедральный собор. Актер остановился около иконы Божией Матери.
— Знаешь, не приучили нас к религии в свое время, вот и сложилась так жизнь, как у собаки. Я когда в церковь захожу, долго могу на лики смотреть. Они успокаивают и какую-то надежду вселяют, — шепнул он и перекрестился.