Продолжение. Читать предыдущую часть
Подсудимые на первых же судебных допросах себя виновными не признали. Даже Капунцов, которому были приписаны смягчающие обстоятельства.
Троица, признававшаяся на следствии, выбрала старую как мир тактику: на нас, мол, давили следователи и оперативные работники. Не физически — морально.
Но были нюансы. Поповских, например, заявил, что свои показания он “изобрел”. Почему его изобретения совпали с другими доказательствами — внятно объяснить не смог.
Зато пример давления полковник привел очень четкий: в его соседа по камере кидались тапочками, а они попадали в Поповских рикошетом... Действительно, ужас.
Барковский и Капунцов, наоборот, утверждали, что все признания им были продиктованы. Если так — почему в признаниях есть нестыковки? И почему все эти нестыковки, отказы Барковского от признаний злые следователи упорно заносили в дело?
“Я вам не верю, Капунцов!” — говорил судья на многочисленных допросах, когда бывший сотрудник охранного агентства заводил песнь про жестоких оперативников.
Но потом, в приговоре, господин Сердюков неожиданно для нас от неуверенности избавился...
Суд выслушал около трехсот свидетелей. Большинство из них подтвердили свои показания.
Но были и люди, мягко говоря, засомневавшиеся.
Один из них — свидетель Кузнецов. Тот самый друг служащих особого отряда, каратист, который поведал следователям о своей беседе с Морозовым. Морозов тогда рассказал: убийство Холодова — его рук дело... Следователи сначала и не знали, что Кузнецов в особом отряде — свой человек. Его вообще по другому делу допрашивали...
Кузнецова еще не успели вызвать в суд. Даже не собрались. И вдруг один из адвокатов Мирзаянца предъявил суду бумагу. Нотариально заверенный отказ Кузнецова от своих показаний.
Показания Кузнецов дал в феврале 98-го. Отказ был заверен лишь в 99-м.
И писал его свидетель вместе... с адвокатом Мирзаянца. Кузнецов и адвокат, оказывается, были близко знакомы.
Что происходило со свидетелем с момента допроса и до момента появления отказа, как общался с ним адвокат — мы достоверно не знаем.
Сам Кузнецов, срочно вызванный в суд, объяснил: дескать, совесть замучила — оболгал невинного человека под давлением следствия.
Потом Кузнецов произнес интересную фразу: у него вымогали ложные показания на Мирзаянца, но он не согласился.
А вот на Морозова — пожалуйста...
Что же злые следователи Кузнецова не додавили?
Кроме Кузнецова, сомневающихся свидетелей было несколько.
Один — бывший член особого отряда Демин, который признавался в слежке за Димой.
Другой — друг Мирзаянца, бывший сотрудник ГУОП МВД, который ездил к Мирзаянцу в Прагу. Якобы ничего о своем знании обстоятельств убийства Холодова Мирзаянц на самом деле ему не говорил. (При этом второй человек, ездивший в Прагу, свои показания на этот счет в суде подтвердил полностью.)
И еще были несколько экс-сослуживцев подсудимых, которые, опровергая свои речи на следствии, начали заявлять: занятия по минно-подрывному делу в отряде проводились. Никакие боеприпасы не похищались...
Аргументация у всех была похожая: давило следствие; раньше помнили плохо, а теперь вспоминают лучше... Впрочем, один привел совершенно оригинальный довод: “Хотел понравиться следователям”.
Когда подсудимые хотели, чтобы свидетели-сослуживцы вспомнили какие-нибудь новенькие детали, а сослуживцы все не вспоминали, в ход пускался беспроигрышный прием.
Подсудимые тоже имели право вести допросы на процессе.
И вот, к примеру, спрашивает подсудимый Мирзаянц свидетеля: помните, что было тогда-то?
“Не припоминаю”, — мнется свидетель. Ведь на следствии он ничего такого не говорил.
Ну как же, продолжает Мирзаянц, ведь было то-то и то-то...
“Теперь вспомнил, вы все правильно излагаете”, — отвечает сослуживец.
И такое повторялось много раз, с разными людьми.
Судья Сердюков подобный ход допросов не прервал ни разу. Очевидные наводки его почему-то не возмущали.
Два свидетеля в суде вдруг вспомнили о новых обстоятельствах и без подсказок.
Оба работали раньше в средней школе города Королева (он же Калининград). Один — директором, другой — военруком.
Они неожиданно поддержали алиби подсудимых.
Предыстория у этого алиби была такая.
На протяжении всего предварительного следствия ни Поповских, ни Мирзаянц не говорили о том, что 17 октября 94-го, в день убийства Холодова, они куда-то уезжали из Москвы.
Зато постоянно повторяли: на следующий день, 18-го, ездили в среднюю школу города Королева, обслуживать визит туда министра обороны Грачева.
Но на первых допросах в суде Мирзаянц и Поповских ни с того ни с сего стали утверждать: 17-го числа они тоже были в Королеве. Готовили министерский визит.
Почему раньше об этом молчали? Да забыли... А потом, мол, знакомясь перед судом с материалами дела, вспомнили. Поповских в этих материалах увидел свою записную книжку. И в ней — пометку про 17 октября и Королев. Она его память и разбудила.
Ничего себе забывчивость... Ключевой день — 17 октября, и так запамятовать...
Потом вызывают в суд свидетелей из средней школы. На следствии они тоже молчали как рыбы про “предварительный” приезд Поповских и Мирзаянца. Даже и фамилию-то Мирзаянца не упоминали.
А тут один чуть ли не с порога указал на Мирзаянца: этого знает, помнит как зовут, приезжал он 17-го!
Память свидетеля тоже, как ни странно, была разбужена записью в блокнотике. Перед тем как идти в суд, свидетель его просматривал. Но принести с собой не смог. Потерялся блокнотик, вот жалость какая...
На процессе не без помощи адвокатов подсудимых возникали и совершенно новые свидетели. Те, кого на предварительном следствии не допрашивали вовсе.
Чудесное возникновение тоже было связано с алиби Поповских и Мирзаянца. 17 октября в Королеве, сказал Мирзаянц, он общался с неким сотрудником Федеральной службы охраны. Этот же сотрудник вместе с Грачевым приезжал в среднюю школу на другой день.
Суду было предъявлено фото: вот — Грачев, вот — Мирзаянц, а вот — сотрудник ФСО.
“Найдите и пригласите в суд”, — попросил судья Сердюков.
И прибыл экс-сотрудник ФСО господин Шарапов. Он министра обороны, как выяснилось, знал очень хорошо: мало того, что охранял, — вместе были у Белого дома в девяносто третьем.
И поведал господин Шарапов, что 17 октября он “прокатывал” будущий маршрут движения министра из Москвы в королевскую школу.
И однозначно сказал Шарапов: Мирзаянц там тоже был.
Кто же нашел такого ценного свидетеля?
Его сослуживец, некогда тоже прикрепленный к министру обороны. А к сослуживцу — как выяснилось в суде — с просьбой о поиске обратился... сын Грачева, Валера.
А к сыну Грачева — адвокат Мирзаянца.
Интересная цепочка получилась...
Все алиби началось с записной книжки Поповских. И на ней, собственно, и закончилось.
В один из последних дней суда, при осмотре вещдоков, все искали книжку с записью о поездке 17 октября в Королев. Поповских, его адвокаты, мы — потерпевшие.
Не нашли. В списках не значится.
К материалам дела следователи такую книжку не приобщали. И наткнуться на нее, читая материалы, полковник никак не мог.
“Прошу исключить из числа доказательств утраченную записную книжку и все мои ссылки на нее”, — заявил Поповских, когда вскрылась его, скажем мягко, неискренность.
А еще через несколько дней, вынося приговор, судья Сердюков установил: с алиби все в полном порядке.
Интересно, что по новому УПК алиби, которое подсудимые выдвигают лишь в суде, признаваться судом не должно...
Кое-каких свидетелей суд допросить не смог — они умерли, погибли, были убиты.
В период следствия разбился на неразбиваемом джипе друг Поповских, бывший замначальника ГУОП Батурин, который мог бы немало рассказать о деле Холодова.
Погиб в автокатастрофе один из служащих особого отряда, фигурировавший в показаниях о слежке за журналистом. Другой — в страшной автокатастрофе чудом выжил.
Двух экспертов-взрывотехников, видевших место происшествия (они, исправляя ошибки неопытных следователей, тоже осматривали кабинет, где погиб Дима), давно нет в живых. У одного в руках взорвалась бомба, которую он пытался обезвредить. Другой погиб при невыясненных обстоятельствах.
Эти взрывотехники тоже могли бы немало рассказать суду — о "почерке” собравших мину-ловушку убийц.
Смертей было много...
Во время процесса мне иногда становилось очень страшно. Я начала оглядываться, входя в подъезд. Прекратила все конфиденциальные разговоры по мобильнику: мне рассказали, что некие лица усиленно искали его номер и даже предлагали за этот номер деньги...
Один сослуживец подсудимых на допросе начал уверять, что Холодова убили непрофессионально. Их учили убивать по-другому.
Тут свидетель почему-то обернулся ко мне — хотя должен был излагать все судье. “Я бы в лифте царской водки (смесь серной и соляной кислоты. — Авт.) плеснул бы в лицо — был бы отек легких...” — сказал он.
Ко мне апеллировал и подсудимый Морозов: “Если бы в комнате взорвалось 200 граммов тротила, то у Деевой сейчас не было бы носа, глаз, ушей...” — со вкусом перечислял он...
Мелочи? Но напомню: очень многие свидетели по делу, давшие показания не в пользу подозреваемых, опасались за свою жизнь. Военные, МВДшники, ФСБшники — не те люди, что боятся собственной тени. Не правда ли?
Не тот человек, что боится собственной тени, и государственный обвинитель Ирина Алешина.
Процитирую ее недавнее интервью “МК”:
“Еще до начала судебного заседания, в сентябре 2000 года, в мой служебный кабинет пришел один из бывших сотрудников ГУОП — Главка по оргпреступности — МВД. Среди ГУОПовцев у Павла Поповских было очень много знакомых, они тесно контактировали с 45-м полком.
Этот бывший сотрудник ГУОП предложил мне в суд не ходить. Нарисовав весьма мрачную перспективу. Он мне объяснил, что, если я не соглашусь с его предложением, у меня могут возникнуть определенные проблемы со здоровьем, может быть, с жизнью.
Я сказала ему: “Это ничего не изменит — ведь на мое место придет другой прокурор”. Он продолжил: “Может, убивать вас никто и не будет, но провокация возможна...”
В судебное заседание я все-таки пошла. Под охраной спецназа ФСБ. (Под охраной Алешина находилась весь процесс и находится до сих пор. — Авт.)
А в марте 2002 года этот господин явился снова. Он ласково попенял мне на то, что я не вняла его разумным доводам, и произнес одну фразу.
Господин заявил: “Ко мне обратились с тем, чтобы я пришел к вам и спросил: сколько вам нужно денег, чтобы разрулить эту ситуацию?”
Я сказала, что взяток не беру...
Об этих беседах мною было поставлено в известность руководство Генпрокуратуры. Сейчас этим вопросом занимаются спецслужбы”.
Надеюсь, что спецслужбы проверку доведут до конца — ведь эти разговоры Алешиной зафиксированы. Надеюсь, что Ирине Алешиной ничто не грозит.
Надеюсь, что и со мной ни через год, ни через пять лет ничего плохого не случится. Тьфу-тьфу-тьфу.
Но больше всех боится, наверное, свидетель Маркелов. Потому, что у него для этого больше оснований, чем у других.
Потому, что Маркелов видел нравы особого отряда изнутри.
Он прекрасно знает, какие серьезные люди его бывшие сослуживцы...
Свидетель Маркелов, чье тело могло бы “плавать в Москве-реке”, — до суда, слава Богу, дожил. Свои показания подтвердил.
Тогда адвокаты подсудимых подали ходатайство: надо провести автороведческую экспертизу “отказных” бумаг Маркелова. Сам все-таки Маркелов их писал или под диктовку?
Поручили экспертизу некоему господину Комиссарову.
Он подтвердил авторство Маркелова “со стопроцентной вероятностью”...
Перед выступлением Комиссарова в суде у нас состоялся интересный разговор. “Так все-таки Шолохов написал “Тихий Дон” или нет?” — спрашиваю. “Я этим вопросом много занимался, — отвечает Комиссаров. — Но однозначно ответить нельзя”.
Абсолютно все специалисты, имеющие дело с такой зыбкой материей, как автороведческие экспертизы, утверждают: стопроцентности в них не может быть никогда. Лишь — высокая вероятность. И то — в редких случаях. Скажем, если человек постоянно использует экзотические выражения а-ля словарь Даля.
Об этом писано-переписано в научных книгах. Об этом в голос говорят спецы. И вдруг Комиссаров в суде заявляет: “сто процентов”. По авторству Шолохова, который оставил после себя огромный архив переписки, документов, — однозначно сказать нельзя. По авторству Маркелова — можно...
Противоречий в экспертизе — масса. Г-н Комиссаров утверждал, что он использовал методику, разработанную в 70-х годах в Харькове. Суть ее он в суде не объяснил. Но потом адвокаты Диминых родителей Елена Андрианова и Александр Мачин эту методичку нашли. Ничего общего с ней в исследовании эксперта нет! По харьковской методике надо скрупулезно посчитать — сколько в текстах тех или иных существительных, прилагательных, глаголов... Все их сравнить, вывести цифры, проценты. Проанализировать нестыковки. Этого г-н Комиссаров не сделал.
А что сделал? Да просто выдернул из документов, которые он исследовал, одиночные совпадения. Например, такое: в “отказной” бумаге написано: “Передать не смог...”, во всех остальных, взятых для сравнения, образцах письменной речи Маркелова (это — несколько десятков страниц) всего единожды (!) нашлись слова: “Не смог прийти”.
И вот на таких признаках эксперт построил свое заключение.
Не было ничего общего с “маркеловской” экспертизой и в собственных научных трудах господина Комиссарова.
Обнаружив все это, мы подали суду ходатайство о повторном автороведческом исследовании. Изложили аргументы.
Суд отказал.
А в приговоре признал труд эксперта Комиссарова обоснованным и научно убедительным. При том, что этот труд противоречит ничем не опровергнутым материалам дела...
Экспертизы по делу Холодова — судебно-медицинские и взрывотехнические — отняли у суда больше всего времени.
Ради последней экспертизы объявили многомесячный перерыв. Почти полгода трудились эксперты. Все это время подсудимые сидели под стражей.
И что?
Да ничего.
Про эти экспертизы судья в приговоре не сказал ни слова.
В начале процесса многие судебные обозреватели заметили: Сердюков идет по котляковскому сценарию.
До дела Холодова Сердюков рассматривал дело о взрыве на Котляковском кладбище.
Четырнадцать убитых, масса покалеченных и раненых.
На следствии подозреваемые дали признательные показания. В суде от них открестились — мол, из нас все выбили под давлением.
Проблема была в том, что признания подтверждались экспертизой.
И судья Сердюков назначил новую. Поручил ее специалистам из Минобороны. Эта новая экспертиза с прежней не сошлась, а сыграла на руку подсудимым.
Сердюков их оправдал.
Сейчас, когда должен быть назначен новый “котляковский” суд, один из прежних фигурантов мертв — автокатастрофа, а другой — в бегах...
В начале суда по делу Холодова Сердюков еще не знал, что его вердикт по Котляковке высшая инстанция отменит.
И в один из первых дней процесса — по ходатайству подсудимых, заметьте! — тоже назначил новую экспертизу.
Поручил ее все тем же спецам из Минобороны.
Ее результаты тоже разошлись с первоначальными...
На следствии эксперты говорили: в “дипломате” находился эквивалент 200 граммов тротила. Взорвался или чистый тротил, или тротилсодержащее вещество.
А новые эксперты сказали: не больше пятидесяти граммов.
Пятьдесят граммов — это что значит?
Холодова хотели только напугать. Он мог и не умереть. Такую дурацкую хлопушку настоящий профессионал — вроде Морозова — монтировать не стал бы никогда...
Когда мы начали допрашивать экспертов, на многие вопросы они ответить не смогли.
Как “хлопушка” могла уничтожить и искромсать на куски нашего Диму?
Почему у сотрудницы “МК” Лены Бойченко, сидевшей в соседнем кабинете, слух был поврежден так, что она лечится от этой травмы до сих пор?
Как от столь мизерного заряда — 50 граммов! — в соседнем, далеко стоящем доме вылетели стекла?
Почему треснула бетонная стена?
Все это эксперты не объяснили. Зато в “Матросской Тишине” они вдруг усомнились: может, тротила внутри “дипломата” вообще не было? Может, взрывчатка другого типа? Такая, которую можно не красть с военного склада, а сделать дома?
Кстати, подсудимый Морозов еще на первом судебном допросе заявил: “Холодов был взорван веществом на основе пикриновой кислоты — пикрат свинца. На вооружении в войсках пикрата нет”.
Ладно, рассуждения Морозова были голословными. Но голословно рассуждали и военные эксперты. В отличие от своих предшественников, они даже не удосужились сделать химический анализ вещдоков. Не тронули ни осколки “дипломата”, ни остатки одежды — ничего.
Все свои расчеты эксперты проводили, исходя из схемы: вот это — окно, это — стол, это — Холодов, это — Деева.
Схему эксперты нарисовали сами.
Когда я посмотрела на эту схему, у меня волосы встали дыбом. Стол они “расположили” неправильно. Стол стоял параллельно окну, а у них — перпендикулярно. И Дима не в том углу сидел, и я — не там. В общем, все не так, как было...
Ни формул, по которым считали, ни источников — откуда формулы брали, эксперты не привели. Только потом принесли. Отдельно. Когда мы об этом очень настойчиво попросили.
А подсудимых все, конечно же, устроило.
Не было тротила?
Под сомнением результаты еще одной, уникальной “изотопной” экспертизы. Установившей: тротил из “дипломата” и шашки, изъятые со склада 45-го полка, идентичны.
“Не оставлено камня на камне от версии следствия!” “Для взрывного устройства использовались не те материалы, и брали их другие люди в другом месте!” — понесли адвокаты сенсацию прессе.
Соврали...
После наших возмущенных заявлений судья назначил дополнительную экспертизу. Все те же минобороновские люди должны были исследовать вещдоки.
Сенсации не вышло: единственным взрывчатым веществом, которое удалось обнаружить, оказался опять-таки тротил.
Но все же — пятьдесят граммов или двести? Двести или пятьдесят?
Чтобы все перепроверить, надо было разобраться в формулах.
Отец Димы, Юрий Викторович Холодов, разобрался. Ни судья, ни подсудимые, ни их адвокаты, ни эксперты не знали, что он — кандидат технических наук. И вряд ли подозревали, что в перерывах между заседаниями Холодов, вникая в экспертизу, сидит в библиотеках, исписывает горы бумаги и считает, считает...
Ошибки нашлись. И какие!
Эксперты, чтобы вычислить, сколько было тротила, использовали НЕ ТЕ формулы.
Например, схему, подходящую лишь для взрывчатки массой больше 10 тонн (!). А по логике одного из расчетов получалось, что Диму взорвали... одним тротиловым граммом.
И так далее — по многим пунктам...
“Он же не эксперт! Мало ли чего насчитает!” — твердили подсудимые. Но Юрий Викторович сделал “железобетонное” заявление обо всех обнаруженных ошибках. Подтвердил его ссылками на научную литературу (десяток книг). И — справкой из экспертно-криминалистического управления ГУВД Москвы: Холодов попросил, чтобы там проверили правильность его вычислений. “Представленные расчеты Холодова Ю.В. выполнены на достаточном специальном и техническом уровне”, — написано в этой бумаге.
Обвинитель Ирина Алешина привела свои аргументы — и подала ходатайство о назначении еще одной комплексной экспертизы.
Не назначить ее судья Сердюков при таких условиях не мог.
Кстати, к тому времени его приговор по Котляковке уже отменили...
Поскольку возможности экспертов Минобороны были исчерпаны, судья поручил последнюю экспертизу специалистам из МВД. Взрывотехникам с огромным стажем.
Адвокаты подсудимых очень заволновались. Тут же предложили две своих кандидатуры — из Питера. Привезли их в суд на своей машине...
Несмотря на весьма скромный опыт этих людей по части экспертиз, Сердюков ввел их в состав комиссии.
Московские эксперты проводили расчеты. Взрывали “дипломаты”. Участвовали в экспериментах с “биоманекенами” — человеческими трупами. Проделали огромную работу.
Их коллеги из Санкт-Петербурга свои выводы основали лишь на весьма своеобразной оценке повреждений у биоманекенов. Один питерец при этом все ссылался на данные, которые накопил за предыдущие годы в результате подрыва нескольких десятков... свиней.
Итог: московские эксперты считают, что в “дипломате” было 200 граммов тротила.
Питерские — думаю, вы не удивитесь — 50 граммов!
Московские эксперты ответили на все вопросы участников процесса. Четко, ясно, без экивоков.
Питерские — дать внятных ответов не смогли.
“Почему треснула бетонная стена?”
“Не знаем...”
И весь разговор.
Битва за взрывотехнические экспертизы была на процессе самой жестокой.
И кто эту битву проиграл — понятно.
Экспертизы в канву оправдания никак не ложились.
Поэтому судья Сердюков и не сказал о них в своем приговоре ни-че-го. Хотя должен был взвесить и оценить КАЖДОЕ доказательство по делу. И объяснить: почему он принимает его или не принимает.