Над пропастью во лжи

  Это убийство поражает своей банальностью. Тем, что похожие преступления совершаются в необъятной России едва ли не каждый день. И от этого кровь стынет в жилах. Милиция, взрослые разводят руками. Отморозки! Какое еще объяснение...
     Дмитровские рокеры погожими подмосковными вечерами любили отдыхать в пустынном месте за гаражами. Однажды одному из них пришла мысль соорудить из другого “качели”. Наутро убийца был удивлен, узнав, что Серега погиб. Он полагал, что человеческий череп должен быть намного прочнее.
     Дело об исчезновении с этой земли семнадцатилетнего Сереги Мусина, дмитровского пэтэушника, компактно умещается в один-единственный средней упитанности рукописный том. Двести пронумерованных и прошитых страниц. Протоколы допросов, свидетельские показания, четыре страшные посмертные фотографии. Обвинительное заключение, приговор. Все. Что-то около килограмма. Никогда б не подумала, что на весах жизни и смерти смерть бывает так легковесна.
    
     Августовский вечер был безоблачно теплым, пахло пылью и флоксами, так безоблачно и тепло отлетает лишь жаркое лето. Из распахнутых окон многоэтажных домов разносился бубнеж телевизоров, на спортивной площадке скакал баскетбольный мяч.
     — Мам, — Сергей отодвинул тарелку, — я пойду погуляю.
     Ирина Владимировна убрала со стола остатки скромного ужина. Погода хорошая, никак не надышится. Что ж, успеет еще устать. Этим летом Сергей закончил ПТУ, выучился на электромеханика. Мечтал устроиться в автосервис, чтоб поденежнее. Не получалось.
     В передней громко хлопнула дверь. Сережка не взял с собою ключей. Значит, скоро вернется. По ОРТ начали передавать “Время”. Мать выглянула в окно. Сын стоял у подъезда, разговаривая с Максимом Бушиным, студентом Дмитровского политехнического колледжа, соседом с девятого этажа. Когда он уходил вместе с Максом, Ирина Владимировна не волновалась. И она со спокойной душой задернула на окне занавеску. * * *      Двор на улице Космонавтов по необъяснимой и, вероятно, злой иронии градостроительной мысли единственный и неповторимый на целую улицу. Десяток одинаковых девятиэтажных панельных домов выстроены друг против друга в уныло-солдатское правильное каре. Слева, если смотреть строго на юг, бензоколонка, шоссейка, сзади промзона, впереди окружная дорога, за ней гаражи. Справа, отделенные раздолбанным межквартальным проездом, хрущобы. Такие же правильные, по ранжиру, шеренги пятиэтажек. В столице хрущобы взрывают, в области числят комфортным нормальным жильем. Стандартный микрорайон с совковым названием. “Космос”. Никаких космонавтов в городе Дмитрове, конечно, отродясь не водилось, но, когда закладывались хрущобы в начале шестидесятых, название возникло на волне понятной гордости за страну. “Ух ты, ах ты, все мы космонавты!” — пели счастливые новоселы.
     В проходном огромном дворе разминуться никак невозможно. Куда ни пойди, скверно заасфальтированные дорожки пересекутся посередине. Это как карма, в которой изменить ничего нельзя.
     В этом замкнутом мире замкнутого пространства у наследников “космонавтов”, совсем как у взрослых, своя иерархия. Свои заводилы и вожаки, свои иванушки-дурачки, свои ни рыба ни мясо. И еще в этом мире есть Рашпиль. Он известен любому. И еще гаражи, за которыми, над обрывом на лавочке, привыкли собираться компании. С лавочки открывается плоский, абсолютно бесцветный вид на выработанный карьер, высоковольтную линию и пруды. Иногда здесь случаются драки и пьяные безобразия, иногда гаражный “Шанхай” поджигают. Озорное местечко, но другого-то нет.
     И точно. Не успели приятели подняться на гору, как из зарослей чертополоха высунулась голова закадычного друга Сани Попова.
     — Макс, охота поржать? Тут Кучер стриптиз показывает.
     На лавочке уже тусовалась команда. Ковшов, Родионов, Тарасов — все трое поддаты, с собою еще бутылка. С боку припеку младший брат Сани Попова Андрюшка и Кучер. Почему к семикласснику Лисенкову приклеилась эта кличка, никто и не помнил, но прозвища были у всех. Родионов — Рашпиль, Бушин — Зуб, Серега — Сохатый, Лось.
     — А теперь раздевайся, — приказал Кучеру Рашпиль. — Плавки тоже снимай.
     Рашпиля надо слушаться.
     — Палку вставлю кое-куда, — пригрозил Родионов.
     Лисенков покорно разделся. Кто-то из ребят подхихикнул. Холодок пробежал по спине.
     — Давай-ка пляши. Что тебе приказали: танцуй!
     Поначалу смотреть, как Лисенков исполняет ламбаду, было забавно. Позже — не очень. Он устал и разнюнился — выдохся.
     — Ладно, достаточно, — приказал Родионов. — Можешь одеться.
     Лисенков схватил майку, трусы. Родионов подошел вплотную к нему, помочился. Лисенков завизжал. Было бы весело, если б не стало противно.
     — Водки глотнете? — предложил ребятам Ковшов, чтобы разрядить обстановку. — Ну как хотите.
     Прикончили самогонку.
     Еще не поздно было повернуться, уйти.
     — Стойте, куда? — закричал Родионов. — А вот мы из Кучера сделаем “колобка”...
     И столкнул Лисенкова с обрыва. Внизу затрещали ветки, зашуршала трава.
     — Развлекательная программа в разгаре, — объявил присутствующим Тарасов. — Эй ты, вылезай! Кучер, тебе понравилось? А высота ого-го!
     В принципе не поздно было покинуть экстремальное шоу — билетов не покупали. Никто, однако, не двинулся с места. Родионов пошел, остальные за ним. Вынули Кучера из оврага; ковыляя, он держался за бок: в пути следования “колобок” наехал на кочку. Тарасов по-братски держал Лисенкова за шиворот.
     Знали бы, почему и зачем, навстречу чему они шли?
     ...Рашпиль резко повернулся к Попову.
     — Ключи у тебя? Давай! * * *      Из показаний тринадцатилетнего Евгения Лисенкова.
     “Ковшов, Родионов, Тарасов меня завели в гараж, в котором Саша Попов держит разобранный мотоцикл. Родионов пообещал, что отрубит мне руки. Я испугался. Тогда он посадил меня в погреб, а верх привалил тяжелым. Я сидел, наверное, с полчаса. Потом я замерз, и меня отвалили”.
     Глумиться над Лисенковым стало неперспективно. Послали Тарасова за бутылкой. Тот быстро смотался, выпили на троих.
     — Куда ты заныкал литые диски? — спросил вдруг Ковшов.
     Теперь Серегу затащили в гараж, усадили в старое автомобильное кресло. Ничего не подозревающий, он улыбался. Ковшов подло, из-под руки ударил его, сидящего, локтем в глаз.
     И понеслось. Били жестоко и с наслаждением. Повалили на землю, саданули по позвоночнику, начали лупцевать ногами, ногами. Серега стонал, заслонялся. Хозяин бокса, Саня Попов, наружу выскочил как ошпаренный.
     — Мусина избивают, — прошептал он перекошенными губами.
     Почувствовав мышечную усталость, стали бить подручными средствами: двигателем от мотоцикла, бензобаком, глушителем, спортивной штангой.
     Из показаний семнадцатилетнего Максима Бушина.
     “Тарасов стоял снаружи, не давая нам убежать. Через пятнадцать минут Мусина выволокли из гаража, бросили на дороге. Серега был весь в крови. У одиннадцатилетнего Андрюши Попова началась истерика. Он плакал: “Не бейте Мусю!” Мне тоже сделалось плохо и было страшно, так как Ковшов с Родионовым заставляли смотреть, но сделать я ничего не мог, мне было жутко за маленького Андрюшку, которого нельзя было бросить в таком состоянии”.
     Между тем к соседнему гаражу мирно топает за картошкой какой-то мужик. Родионов с Ковшовым бросаются на него, вваливают на славу. Но “подвига” — какая досада! — не видит “народ”. Родионов машет рукой: “Макс, иди посмотри”. Пожилой дядька ползет на карачках в сторону мясокомбината. Макс покорно глядит. Они вообще загипнотизированы, как кролики. Это какой-то ступор.
     — Учти, следующий на очереди — ты.
     Однако зловещему обещанию не суждено сбыться. Мучители возвращаются. Андрюшка Попов, стоя перед распростертым в пыли Сережкой, рваной майкой вытирает ему лицо. Родионов отшвыривает его, как щенка.
     — Давай посадим ему почки, — предлагает Ковшов.
     И тогда начинается жуть. На голову израненному Сереге Родионов кладет доску. “Колобок” и отбитые почки — это что! — детский лепет! А хотите “качели”? Вверх-вниз. Вверх-вниз. На живом еще человеке. Родионов прыгает на доске. Череп трещит, точно спелый арбуз. Полюбуйтесь! Ну как? А слабо вам попробовать?
     — Бегите, я вас прикрою, — не выдерживает протрезвевший Тарасов.
     И мальчишки летят с горы.
     — Пора его убивать, — раздается вдогонку.
     Пока в слезах и соплях прибежали, пока то да се... * * *      В двенадцать ночи Ирину Владимировну разбудила дочь Таня.
     — Ребята потеряли Серегу.
     До нее еще не дошел двойственный смысл этих слов. Почему-то подумалось: “Разминулись”. Подняли соседей, взяв фонари, отправились на “Шанхай”. Присоединилась милиция, вызванная матерью Лисенкова.
     ...Сергей валялся в какой-то яме, уже остывший. В глазах у Ирины Владимировны стало темно. Это потому что стояла черная августовская ночь. И еще ее поразила какая-то странная тишина. Это она оглохла от своего же истошного крика.
     — За что убили моего сына?
     n n n
     Он был обыкновенным подростком из обычной рабочей семьи. Матери трудно было воспитывать их без мужа. Мизерной зарплаты ни на что не хватало. Как, впрочем, у всех. Надеялась, вот пойдет на работу Сережка... Он хорошо разбирался в технике. Бывало, часами просиживал за рабочим столом с паяльником. Собрал своими руками магнитофон. Фирменный музыкальный центр Ирина Владимировна намеревалась подарить ему на восемнадцатилетие.
     Свободное время любил проводить с друзьями. Развлечений особых не было. Да и не на что развлекаться. В основном торчали в подъезде на лестнице: общались, курили. Дома были невыносимы: “Сектор Газа”, “Красная плесень”, “Рамштайн”. Обожал мотоциклы, в которых разбирался как бог, а своего не имел. Ремонтировал до упаду чужие, приятельские, никогда не отказывал. Потому и пропадал в гаражах.
     — А те Сережу не защитили. Даже не пытались на помощь позвать.
     Ирина Владимировна не очень-то верит в ребячью запуганность.
     — Поговорите со мной о Сереже, пожалуйста, — просит она. — Скоро ему годовщина, мне нужно об этом поговорить.
     И в глазах все тот же вопрос:
     — За что убили моего сына? * * *      Серега Мусин погиб потому, что по улицам маленького городка безнаказанно разгуливали подонки, которые должны были прочно сидеть, не гулять. Других версий не наблюдается.
     Расследование преступления оказалось несложным. В январе состоялся суд, приговор вступил в законную силу. Тарасов получил пять лет, Родионов девять, Ковшов семь. Единственный совершеннолетний в этой компании учился в Свободном гуманитарном университете на... юриста. На суде выяснилось, что даже родители — а мать Ковшова психолог Дмитровского городского управления народного образования, она работает с трудными подростками в сиротском приюте, — не знали ни о странных дружбах, ни о наклонностях этого истинного гуманитария.
     Не менее интересная биография у Тарасова, который в 2000 году был осужден, но амнистирован прямо в зале суда. Нигде не работал и не учился, из “пьяной” семьи. Потомственным алкоголиком был и отец Родионова. Сам Родионов, несмотря на шестнадцать лет, к моменту убийства Сережи был законченным отморозком.
     С нежных лет шаловливый мальчонка Рома привык терроризировать окружающих. В 1996 году его отчислили из Дмитровской школы №8 за токсикоманию, неуправляемость, систематические избиения сверстников. В четырнадцать лет сел на иглу. Суточная доза героина — 0,1 грамма, без героина — 0,75 литра водки. Попытки инспекции по делам несовершеннолетних пристроить его на работу, хотя бы на временную, заканчивались провалом.
     В пятнадцать лет вышел на большую дорогу: украл у соседа мопед. Попался, получил срок. Условно. В том же году, участвуя в широком движении масс по заготовке металлолома, скоммуниздил в “Теплосети” несколько листов алюминия. Получил срок. Условно. В 2000 году украл двигатель от мотоцикла, проломив для этого кувалдой (обратите внимание на бесхитростный почерк этого преступления) кирпичную стену гаража на “Шанхае”. Был заключен под стражу, освобожден из застенка по решению суда. Получил третий срок. Условно.
     В общем, городской суд становился для резвого мальчика просто домом родным. Посещая его, он усваивает: правосудие — это не страшно. Правосудие — это когда три хмурые тетки собираются в комнате заседаний, стращают, нудно допрашивают и... отпускают. То же самое в детской комнате милиции. Только там тетки ходят не в мантиях, а в погонах.
     Безнаказанность рождала естественное и неизбывное чувство свободы. Мальчик Рома никого не боялся, все боялись мальчика Рому. (В интересах объективности изложения здесь перечисляются только доказанные преступления. А сколько же недоказанных и невыявленных?) Наш мальчик мужает, его аппетиты растут. В мае 2001-го Родионов снимает аккумулятор со стареньких “Жигулей”. В июле угоняет припаркованную на улице Космонавтов “четверку”. В начале августа уводит “ВАЗ-2106”.
     На следствии он и Ковшов утверждают, что Мусина избивали “не просто так”, а из-за “красной машины, которую они оба украли, а Мусин забрал от машины диски”. Заявления, разумеется, в ходе следствия не нашли подтверждения. Ни к дискам, ни тем более к кражам убитый не имел отношения. Негодяи искали повод, чтобы придраться, ведь они давно вели себя с ребятами как паханы. И учили морали. В данном случае — чтоб не “крысятничали”.
     Однако на роль настоящих авторитетов они еще не тянули. 7 августа Ковшов, Родионов и некто Шляпников во дворе на улице Космонавтов отнимают кошелек у мальчишки. Кошелек оказывается пустым. Тогда они берут аэрозольный баллончик с краской и разрисовывают несчастному парню лицо. До убийства Сереги Мусина остается всего две недели. * * *      Мы живем в демократическом обществе, которое стремится к тому, чтобы права и свободы граждан в нем были надежно защищены. Надежнее всего в нем должны быть защищены права маленьких граждан, пусть даже однажды провинившихся перед законом. Полвека назад в нашей стране приговаривали к расстрелу двенадцатилетних детей, которые уносили с поля — от голода — хлебные колоски. Этот кошмар позади. Теперь в России демократической в отношении несовершеннолетних действует едва ли не самая либеральная и мягкая процедура. Малолетке заработать в суде не условное наказание сегодня практически нереально, особенно по таким “ходовым” статьям, как хулиганство или покушение на имущество. Такова повсеместная судебная практика. Ну не портить же жизнь пареньку из-за какого-то листа железа? И потом: кем он выйдет, попав в колонию?
     Только в прошлом году в Подмосковье подростками было совершено 4262 преступления. 2844 из них — тяжкие; 366 — особо тяжкие. Вдумайтесь в эту цифру: 75 процентов всех преступлений — серьезные. В то же время любой милицейский чин, сделавшись откровенным, вам докажет как дважды два, что предотвратить их, увы, невозможно. Что пытаться изолировать зарвавшегося малолетку, пока не пришла большая беда, — дохлое дело. Что система ответственности несовершеннолетних за мелкие преступления существует лишь на бумаге, она абсолютно неэффективна, что ее основная задача — демонстрировать обществу, то есть нам, будто бы система работает, уговорами перевоспитывая заблудших.
     Количество переходит в качество. Без гипотез и без тюрьмы, на свободе, среднестатистический оступившийся паренек превращается в такого садиста, что невольно проникаешься жалостью к его потенциальным сокамерникам...
     Пикантнейшая деталь. Пока в апреле этого года осужденный Тарасов этапировался в колонию, его с собаками разыскивал военкомат. Призывнику сровнялось 18 годков, настала пора исполнять конституционный долг перед Родиной. Он был чист перед нею. Самое то, чтоб доверить ему автомат. * * *      Я приехала в Дмитров, на улицу Космонавтов, чтобы убедиться: после зверского, необъяснимого убийства Сережи Мусина, которое всколыхнуло весь город, здесь произошли перемены. Кое-какие действительно произошли.
     “Космонавты”-тинейджеры по-прежнему вечерами уходят оттягиваться за “Шанхай”, который выгорает еще интенсивней, чем прежде. По пепелищу бродят ворюги, нормальные люди боятся туда углубляться.
     — Наткнешься на вора, а он тебе в морду, — пояснил старичок, забиравший из своего разграбленного сарая банки с соленьями.
     Прошлой осенью в “Космосе” было совершено очередное убийство. Подростки снова до смерти забили сверстника. Его товарищ, рассчитывая спастись от расправы, разбился, выпрыгнув из окна. В числе истязателей фигурировал парень по фамилии Шляпников.
     — Мы все до сих пор находимся в шоке, — рассказывала мне Мария Ивановна Бушина, мама Максима. — Сначала одно злодейство, следом второе... Это состояние затерроризированности, этот страх за детей, которых опасно пускать на улицу... Хотелось к черту отсюда уехать... Муж хватался за охотничье ружье: завалю отморозка.
     После убийства Сергея Родионова ловили недели две, а он спокойно появлялся в микрорайоне. Караулил свидетелей, дававших обвинительные показания.
     — Сережка такой безответный, отзывчивый парень... Говорят, Родионов смотрел из окна противоположного дома, как его привезли в гробу...
     Родионов с Ковшовым сейчас находятся в следственном изоляторе. Дело об угонах машин и аэрозольном баллончике выделено в отдельное производство и уже направлено в суд. Перспективы его туманны. То ли добавят срок по 166-й, то ли срок за убийство поглотит наказание.
     Рассказывают, что Родионов прислал письмецо девчонке: выйду — всем покажу. Кто его знает? Может, освободится досрочно.
     А Максим Бушин, лучший Сережкин друг, решил пойти работать в милицию, хочет стать следователем. Пожалуй, к тому моменту, когда ему поручат расследовать первое дело, он воспитает в себе необходимую твердость духа.