Красная Мадонна

Ромео и Джульетта

     На дворе стоял 1938 год. В пионерский лагерь под Тбилиси привезли детей иностранных коммунистов — немцев, испанцев, итальянцев. Родителей своих они помнили плохо, а родного языка почти совсем не знали — многие воспитывались в СССР едва ли не с пеленок. Среди них находился Луиджи Лонго — сын будущего генсека Итальянской компартии. Руководство лагеря поручило советским пионерам взять под опеку юных эмигрантов.
     Тамара Лисициан:
     — Нам сказали: “Их родителей или убили или посадили в тюрьмы. Вы уж с ними ведите себя по-хорошему, дружите”. Вот мы дружили, дружили и додружились. Нам было по 15 лет — первая любовь.
     Потом Луиджи уехал в Москву, а Тамара осталась в родном Тбилиси. Пару лет они переписывались. Но после разгрома Испанской республики родители Лонго — итальянские коммунисты Тереза Ноче и Луиджи Лонго — перебрались во Францию и вызвали туда сына. Луиджи приехал в Париж вместе с младшим братом незадолго до прихода немцев. А когда нацисты вошли в город и маршировали по Елисейским Полям, он с братом еле успел босиком добежать до советского посольства. Консул выдал Луиджи свои ботинки и переправил парней в Гавр на последний уходящий оттуда советский корабль. Так молодой итальянец опять оказался в Москве, и 3 марта 1941 года, в свой день рождения, Тамара снова получила от него письмо. Тогда она заканчивала школу и собиралась ехать в столицу поступать в ГИТИС.
     Ее мама, Марфа Ивановна, была категорически против...
     Красивая, темпераментная, своевольная казачка воспитывала Тамару одна. Ее муж, Николай Павлович, бывший городской голова Грозного, основатель и хозяин завода “Молот” (после победы трудового народа “Красный молот”), в 1918 году бежал от красных в Тбилиси и, не выдержав катаклизмов революции, умер, когда дочери исполнилось 9 лет. Мама Тамары ненавидела коммунистов и Советскую власть, но свои взгляды от нее скрывала и в жизнь дочери не вмешивалась. Школу Тамаре удалось закончить с трудом. Мама так и заявила дочери — прямо, по-казачьи: “Я 4 класса закончила и могу себе заработать на кусок хлеба, а ты 7. Давай трудись, дармоедка!”
     — А дармоедка ответила: “Я сейчас заберу папино ружье и папины вазы, продам их и на эти деньги окончу десятилетку”. И чтобы угроза подействовала, я убежала из дома. Мама искала меня по всему Тбилиси. А когда спустя три дня ночью я вернулась, впервые в жизни увидела, как она плачет. Я встала поближе к двери, потому что знала по опыту — мама могла запустить в меня чем угодно — и сказала: “Мама, или я закончу 10 классов, или заберу папины вещи...” Она обернулась вся в слезах, злая оттого, что я заметила эти слезы: “Учись, сволочь!” И сволочь стала учиться.
     Тамара обожала стихи и театр, ей нравились занятия в драмкружке, а еще у нее был двоюродный брат Павел Лисициан — солист Большого театра, чье имя гремело тогда на весь Союз. В общем, девочка твердо решила ехать в Москву учиться.
     — Мама сказала, что не даст мне ни копейки, так как считала профессию актрисы легкомысленной. Но я собрала свои вещички в маленький чемоданчик и, не дожидаясь выпускного вечера, покинула Тбилиси. Мама меня даже не провожала. Уже потом, во время войны, когда я пропала, она не вылезала из церкви. Ходила туда ежедневно утром и вечером два года подряд. Значит, все-таки любила.

Ждет тебя дорога к партизанам в лес густой

     Война застала Тамару по пути в Москву. Провинциальная девчонка въехала в Москву последним поездом, выдержала конкурс 49 человек на место и поступила в ГИТИС. Правда, спустя несколько дней выяснилось, что ГИТИС эвакуируется в Среднюю Азию. Но Тамара осталась.
     — У меня же Луиджи в Москве, какая Средняя Азия! Но и он скоро уехал, сказав мне: “Слушай, нас переводят в Иваново, и ты собирайся с нами”. Я ему: “Немцы подходят к Москве, а я уеду в Иваново? Да ни за что! Не будем ссориться, ты езжай, куда тебя везут, а я останусь здесь. Тем более что я учусь”.
     После эвакуации ГИТИСа Тамара перешла в Московское городское театральное училище. В октябре стало ясно, что немцы скорее всего войдут в город, и театральное училище тоже решили эвакуировать. Но Тамара снова осталась в столице. Потрясенная разгромом, она отправилась в ЦК комсомола проситься на фронт. Простояв 4 часа в огромной очереди, она попала на прием к Шелепину, тогдашнему секретарю Московского горкома ВЛКСМ.
     — Шелепин, высокий, худой, боком сидел на столе, ел бутерброд с колбасой, спросил, сколько мне лет и что умею делать. Я ответила: 18, умею стрелять — была чемпионкой Грузии 1939 года по стрельбе из мелкокалиберной винтовки. Грузины кипели от злости — чемпионка Грузии Лисициан! Управляю мотоциклом, немного говорю по-немецки (соврала). Шелепин предложил: “В разведку пойдешь?” Я: “Куда угодно”.
     Так романтическая тбилисская девочка, выросшая на Пушкине, Лермонтове, Байроне, Майне Риде, Шекспире, Марке Твене, недоучившаяся актриса, попала в разведотдел 5-й армии, с которой дошла до Можайска. Ходила в прифронтовую разведку по пояс в снегу. Лыж не было. У многих Тамариных подруг даже ампутировали обмороженные ноги.
     — Картина та еще. Много всего насмотрелась и у немцев, и у наших, после чего взбунтовалась: “Я пришла сюда, чтобы воевать вместе с вами, а не в бардак, между прочим! Это вы поищите где-нибудь! Я добровольно пришла, так же добровольно и уйду”. Когда я добралась до Москвы, тут же хорошо заведенная ворвалась к Шелепину. Как я на него орала! Он меня надолго запомнил. Мы встретились уже спустя много лет, когда он стал большим начальником. А тогда я ему все высказала: “К вам девчонки приходят для чего? А вы делаете вид, что ничего не знаете?!” Он велел мне прекратить орать и спросил: “Пойдешь в авиадесантную?” Я ему: “Посмотрим еще, что это за авиадесантная”.
     Тамару направили в разведывательно-диверсионную часть особого назначения №9903 при Западном фронте — спецназ образца Великой Отечественной. Через эту часть прошли Зоя Космодемьянская, Вера Волошина, Леля Колесова. Офицеры-профессионалы занимались с комсомольцами минным делом, самбо, учили прыгать с парашютом, кидать ножи, снимать часовых, выкручиваться в случае ареста. После трех месяцев школы почти все девушки и ребята могли справиться один на один с кем угодно.
     Тамару вместе с товарищами направили на задание в Белоруссию, правда, выбросили не там, где надо — летчик ошибся на 100 километров. В первую ночь ребята не могли собраться все вместе. Тогда Тамара надела гражданское платье, взяла поддельные нацистские документы, компас и отправилась на разведку по абсолютно незнакомой местности. Возвращаясь, заметила облаву. Оказывается, один из грузовых мешков с самолета упал прямо на окрестное село, и немцы тут же стали прочесывать лес. Тамара решила отвлечь их внимание от своих товарищей и вышла на опушку.
     — Полицаи сразу закричали: “Партизанка!”, а немцы: “JЯdin!”. Конечно, на фоне голубоглазых и светловолосых белорусов я все-таки темненькая. Я ответила на ломаном немецком: “Нет, я не еврейка, а медсестра”. Сама иду, говорю, а ноги деревянные. Про себя думаю: “Надо их отвлечь до ночи, пока наши не соберутся и не уйдут”.
     Тут же на ходу Тамара переделала заданную ей в Москве легенду. В ее документах лежала фотография убитого немецкого солдата по имени Ганс. И Тамара рассказала, что война застала ее в Можайске, куда она поехала на каникулы к подруге: “Когда в город вошли немцы, я познакомилась с одним солдатом по имени Ганс. При отступлении Ганс уговорил меня остаться, пообещав вернуться. Но не вернулся, а по возвращении в Москву меня как медика мобилизовали. Я сама напросилась в авиадесантную часть, чтобы пробраться к вам и разыскать Ганса. Найдите моего жениха, и он вам все подтвердит”.
     Фельдфебель, возглавлявший облаву, поверил сказке и принялся долго и подробно расспрашивать Тамару, кто с ней прыгал, сколько их, где базируются, чем вооружены. Та, недолго думая, расписала, что в окрестностях находится аж 45 отлично вооруженных диверсантов (на самом деле 10), которые как следует окопались и готовы отразить любую атаку. В итоге немцы решили не рисковать, да и солнце уже садилось. На следующий день они собрали подкрепление и снова отправились прочесывать лес. Естественно, ничего не нашли, кроме изодранного парашюта и берета командира отряда.
     Вернувшись ни с чем, фельдфебель сказал пресловутой медсестре, что посылает ее к своему начальству — пусть там и разбираются и ищут Ганса. Так Тамара попала в плен, где пробыла почти год. Она прошла сквозь все муки ада и до сих пор с трудом вспоминает об этих 11 месяцах. Ее пытали, избивали, морили голодом, обрабатывали в СД и в конце концов отправили в лагерь на Украине, откуда она бежала к житомирским партизанам.
     — Как-то поздней осенью мы двигались в сторону Польши, и вдруг я вижу по лесу навстречу идут какие-то ребята... Оказалось, мои ребята из моей группы! Просто невероятно! Я бросилась к ним как сумасшедшая, а они меня чуть не задушили. Спрашивали, как я да что. Им ведь сказали, что меня повесили. Но из украинского отряда меня так и не отпустили — дело чуть до перестрелки не дошло. А спустя несколько месяцев после контузии меня переправили через фронт в госпиталь.

Римские каникулы

     Немного подлечившись, Тамара вернулась в театральное, а вскоре очутилась на Лубянке. Военнопленной с такой фантастической историей определенно грозил ГУЛАГ. Все, что Тамара рассказывала следователям, вызывало у них по меньшей мере удивление. Но ее не посадили. Скорее всего Тамару спас ее бывший командир по разведывательно-диверсионной части Артур Спрогис. Но, так или иначе, она вышла на свободу и вновь встретилась с Луиджи.
     — Совершенно случайно. У Покровских ворот я вышла из первого вагона трамвая, обернулась и увидела, что из второго вагона выходит он... Я с войны вернулась настоящей старухой. Моя книга, которую я сейчас пишу, так и называется — “Нас ломала война”. А Луиджи ничего на войне не видел — остался таким, каким я его запомнила в 1941 году. Я думала, какое счастье, у нас будет чудная семья, муж, который не испытал то, что довелось испытать мне. Я не хотела больше ничего знать о войне.
     Так они поженились. Жили бедно, но запредельно счастливо. А вскоре вновь объявились родители Луиджи и вызвали его в Италию вместе с женой и братом. Однако Тамару из СССР не отпускали. Луиджи уехал к родителям, перерегистрировал в Милане свой брак и добыл таким образом для жены итальянское гражданство. Но и это не помогло. Тогда взбешенная Тамара написала письмо Сталину в очень резких выражениях. Мол, когда страна находилась в опасности, я свой долг выполнила. Я не требую ни наград, ни машин, ни дач. Мне нужна только моя семья. На каком основании мне отказывают в выезде?
     — Мне говорили: “Ты с ума сошла! Тебя посадят”. А я думаю, путь уж лучше посадят, чем такое безобразие. Однако не посадили, а вызвали через 10 дней в Министерство иностранных дел на прием к заместителю министра Деканозову. Он начал: “Мы получили ваше письмо...” Но я по своей дурной манере, не дослушав, начала орать: “Какое безобразие! Почему меня не выпускают?!” Деканозов едва умудрился вставить слово: “Минуточку, я же хочу сообщить, что вас выпускают”. И тут у меня градом полились слезы, хотя я никогда не плачу, как моя мама. Деканозов развел руками и произнес: “Ну, я не знаю, что такое — пришла, накричала, ей разрешили ехать, а она ревет. Идите в итальянское посольство, вам дадут паспорт, визу, гражданство, и поедете вместе с югославскими семьями”. Я успокоилась и заявила: “А зачем мне эти югославы? У меня очень хорошая ориентация на местности, я ни в одном лесу не терялась”. Тогда раздосадованный Деканозов ответил: “Европа — это вам не партизанский лес, там барышни одни, язык высунувши, не бегают”.
     И Тамара уехала к мужу. Они жили в Риме, сначала у родителей — Терезы Ноче и Луиджи Лонго (правая рука Тольятти), а затем в собственной квартире. У них родился сын Сандро. Сразу по приезде в Италию Тамара отправилась искать работу. В советском посольстве ей отказали — жена итальянца, в торгпредстве то же самое. В итоге удалось устроиться в “Совэкспортфильм” курьером. Так началась карьера Тамары Лисициан в кино. Постепенно она стала заниматься монтажом и дубляжами. Однажды, от обилия обрушившихся на нее впечатлений, Тамара решила снять фильм — купила на свои деньги пленку и попросила знакомых операторов поснимать эпизоды из политической жизни Италии — забастовки, стачки, митинги. В итоге получилась документальная лента на 45 минут, которую Тамара Николаевна решила показать кому-нибудь из советских знаменитостей — проверить, получилось или нет.
     — Я показала свою картину Пудовкину, который приезжал тогда в Италию. Ему фильм понравился, и он посоветовал мне вернуться в Москву и поступить во ВГИК. Я захотела показать ленту на родине. Повезла ее туда практически контрабандой. Спрятала пленку под сиденье в купе поезда. Она страшно пахла ацетоном, и, чтобы замаскировать запах, мне пришлось на таможне доставать лак для ногтей, который тоже пах ацетоном, и делать вид, что я навожу марафет. Приехала в Москву, пошла со своей картиной в Министерство культуры к заместителю министра Сурину. Тот сказал, что фильм неплохой, но не пойдет. Я испытала жуткое разочарование и отправилась в Италию, уже сидевшую у меня в печенках, в отвратительном настроении. Мое сердце разрывалось от горя и ностальгии.
     Но вскоре Тамаре Лисициан удалось снова вернуться в СССР. В 1952 году Луиджи пришла так называемая “розовая повестка” о призыве в итальянскую армию. Он побежал к отцу, и тот дал настоятельный совет: “Немедленно забирай Тамару и ребенка, и отправляйтесь в Москву”. Супруги с сыном выехали из Италии через австрийскую границу, а затем пешком перешли демаркационную линию в Вене. В Советском Союзе Луиджи по требованию папы поступил на экономический факультет МГУ, а Тамара по собственному желанию — на режиссерский в ГИТИС.

Сказка о потерянном времени

     Вместо роскошной квартиры с горничной в Италии Москва встретила беглецов крошечной комнатой в коммуналке. Тамара повесила на окна ситцевые занавески и постелила на стол ситцевую скатерть. Было очень уютно, но Луиджи никак не мог адаптироваться к советскому быту. Стали жить. Тогда же Пудовкин посоветовал Лисициан перевестись во ВГИК на режиссерский. Мол, взрослый сформировавшийся человек, монтаж знаешь, опыт имеешь — снимай кино, зачем тебе ГИТИС? Через два года Тамара перешла во ВГИК в мастерскую Юткевича, а в 1959 году сняла дипломную работу “Сомбреро”... А потом последовало расставание с Луиджи. Он полюбил однокурсницу и ушел от Тамары.
     — Я еще в Италии за ним кое-что замечала, а теперь сказала себе: “Все, хватит!” Свекровь Тереза Ноче писала мне, уговаривала не разводиться — мол, Луиджи перебесится и вернется. Но я такого терпеть не могла.
     Тамара осталась одна. Чтобы прокормить сына, жила на одном черном хлебе и рыбьем жире, отказывала себе во всем. Сандро пришлось отправить в “лесные школы”... Как-то раз он сказал маме: “А давай заведем папу”...
     Во время практики на “Мосфильме” Тамара Николаевна познакомилась с молодым оператором Виктором Листопадовым. Завязалась дружба, но выходить замуж второй раз Лисициан не решалась. Однажды она и Виктор приехали к сыну в школу. Тамара разговорилась с учителями, а мальчик пошел гулять с незнакомым дядей. Когда они вернулись, Сандро сказал: “Мама, он подходит. Он добрый и научит меня фотографировать”. Так Тамара и Виктор поженились.
     После “Сомбреро” Лисициан распределили на “Мосфильм”. Его директором тогда был тот самый Сурин, который десять лет назад забраковал документальный фильм Тамары Николаевны об Италии. Естественно, он встретил Лисициан не с распростертыми объятиями и вместо нее взял на студию другого человека. А Тамаре Николаевне после серии отказов предложил должность ассистента третьей категории с явным ожиданием, что та откажется. Но Лисициан не отказалась.
     — “Мосфильм” для меня та же война. Без поддержки “сильной руки” там делать было совершенно нечего. Я помню, как на моих глазах травили Тарковского. Его дипломную картину “Каток и скрипка” раскритиковали по всем статьям. А после предложили доснять фильм “Иван”, который до него завалил другой режиссер. Это же издевательство — ведь большая часть денег уже потрачена. Но Тарковский снял “Иваново детство” и получил “Золотого льва” в Венеции. Я тогда безумно радовалась...
     Лисициан тоже не давали снимать. После “Сомбреро” она затеяла экранизацию “Сказки о потерянном времени” Шварца. Написала сценарий, сделала раскадровку, подобрала актеров, начала подготовительный период. Ее заверили, что картину обязательно запустят, но несколько позже. Лисициан пришла в ужас, когда через некоторое время обнаружила, что “Сказку о потерянном времени” взял Птушко.
     Почти аналогичная история произошла с “Тремя толстяками”, сценарий для которых Тамара Николаевна писала вместе с Олешей. Но на “Мосфильме” Тамаре Николаевне сообщили, что ничем не могут ей помочь. Привыкший к славе Олеша тогда очень удивился, почему не дают снимать фильм, и Лисициан пришлось соврать — мол, нет денег. Вскоре Олеша умер, а спустя несколько лет “Трех толстяков” в Ленинграде снял Баталов.
     В 1972 году Тамара Николаевна сняла “Чиполлино”. Она была лично знакома с Джанни Родари, и тот сыграл в картине роль сказочника. А спустя четыре года Лисициан сняла для телевидения в Одессе “Волшебный голос Джельсомино”, после чего не выдержала и пошла к начальству “Мосфильма”: “Хватит! Сколько можно не давать мне работы! Когда-нибудь это кончится?! У меня есть пьеса Генриха Боровика”. Чиновники выслушали Лисициан и решили: “Пусть снимает, не справится — тогда и отправим ее на пенсию с чистой совестью”.
     Но не на ту напали. Тамара Николаевна жила за границей, общалась с политиками и сняла интересную ленту “На Гранатовых островах”. Далее следовала “Тайна виллы Грета” — картина о масонах. Когда фильм вышел на экраны, Тамаре Николаевне пришло предупреждение о смерти. На одной стороне листка красовался портрет убитого масонами генерала, а на другой — труп человека на фоне стены с надписью “Morte”. К счастью, ничего серьезного за этой угрозой не последовало, и Тамара Николаевна даже рискнула вскоре поехать в Сенегал на кинофестиваль. Ее провожали муж, консультант фильма и один знакомый ученый из МГИМО, которые, стоя на коленях, умоляли: “Ты хотя бы коктейли там не пей”. Но она ничего не боялась, как не боится и сейчас, ведь самое страшное уже осталось позади.