Дождь краснокожих

  Мы живем в океане слов — произнесенных, написанных, угаданных...
     Среди мельтешения этих бесконечных буквосочетаний встречаются
     слова-долгожители, существующие уже веками и даже тысячелетиями. Но рядом с ними можно обнаружить “молодняк”, который “пророс” в великом и могучем русском языке стараниями наших дедушек. “Родословная” некоторых из таких слов ведет прямиком в стольный град Москву. Ругательная фамилия      Жители Златоглавой весьма преуспели в придумывании всяких нелицеприятных “обзывалок”. Кое-что из этого словесного арсенала оказалось очень живучим и до сих пор благополучно применяется нашими согражданами. Хотя о происхождении такой “спецтерминологии” уже практически никто и не помнит. Между тем отдельные опусы имеют, оказывается, даже персональных “родителей”, принесших (хотя и не по своей воле) в жертву обогащению русского языка собственные фамилии.
     “Бог шельму метит” — поговорка достаточно известная. А ведь существует она не так уж давно, поскольку само слово шельма появилось менее двух столетий назад. В начале XIX века на Кузнецком Мосту открылся магазин готового платья. Владела им некая госпожа Обер-Шальме, о чем и сообщала вывеска над входом. Торговое заведение быстро завоевало популярность среди горожан. Одной из главных приманок стали миловидные и очень общительные француженки, которых предприимчивая хозяйка отобрала для работы продавщицами. Эти “заграничные штучки” умели найти подход к любому посетителю магазина — пококетничать, очаровать улыбкой, заговорить “до потери сознания” — и в конце концов все-таки всучить какой-то товар. Не привыкшие к подобным методам “маркетинга” москвичи вскоре приспособились называть “мастериц торгового бизнеса” созвучно имени владелицы заведения — шельмами. Ну а дальше новое слово пошло гулять по Первопрестольной и за ее пределами.
     Приблизительно в то же время в центре Москвы появились и первые на Руси лодыри . Такой антикомплимент возник “по вине” известного доктора Христиана Лодера. Сей предприимчивый медик решил “утереть нос” популярнейшим курортам немецкого Баден-Бадена и открыл в 1828 году на Остоженке “Заведение искусственных минеральных вод”. Столичное дворянство оценило новинку по достоинству и стало активно посещать “курортную зону”, оборудованную в Хилковом переулке. Для поправки здоровья своих пациентов доктор Лодер предлагал им с утра пораньше пить “кислые воды” и после этого непременно заниматься ходьбой. Вид расфуфыренных господ, вроде бы совершенно бесцельно “наматывающих” ни свет ни заря круги по аллеям лодеровского курортного парка, весьма озадачивал проходящих мимо обывателей. “Вона, гляди-ко, как они лодерем-то ходят!” — смеялись простые москвичи. Постепенно выражение “ходить лодерем” стало использоваться для обозначения всякого вообще пустого времяпрепровождения. Вслед за тем окончательно оформился и столь популярный теперь в русском языке термин — лодер превратился в лодыря.
     Еще одно “увековеченное” словечко — архаровец . В конце XVIII в. так называли солдат полицейского полка московского обер-полицмейстера (а впоследствии и губернатора) Николая Петровича Архарова. Впоследствии это именное прозвище стало встречаться в обиходной речи москвичей как синоним слова “плут”.
     Разгильдяй — тоже из числа известных всем малопочтительных высказываний. Впрочем, первоначально такое слово имело вполне содержательное бытовое значение: разгильдяем назывался купец, который скомпрометировал себя каким-либо поступком и потому был исключен из купеческой гильдии. Последующая метаморфоза этого звучного термина и превращение его в ругательство произошла при самом активном участии жителей Москвы.
     Совсем “из другой оперы” слово открытка. В 1898 году из Западной Европы в Россию перекочевал новый вид почтовых отправлений: стали продаваться специальные карточки из плотной бумаги, на одной стороне которых следовало писать адрес, а на другой — короткое сообщение. Москвичи сразу же окрестили эту новинку почтовиков открыткой, а вот питерцы, например, предпочитали пользоваться в обиходе более официальным названием — почтовая карточка.
     Не потерявшее до сих пор всероссийской популярности слово заяц (имеется в виду пассажир-безбилетник) родом также из Первопрестольной. Известен даже год, когда появился этот шедевр народного юмора. В 1935-м в Москве были приняты новые “драконовские” законы по борьбе с безбилетниками на городском транспорте. Их активно отлавливали бригады контролеров, усиленные сотрудниками милиции, и по каждому пассажиру-халявщику дело передавалось в суд, который вполне мог “впаять” нарушителю до 5 лет тюрьмы. Кампания длилась несколько месяцев. В автобусах и трамваях шла настоящая охота на тех, кто пытался сэкономить на оплате проезда, — вот и стали москвичи называть таких “гонимых” граждан “зайцами”. Розги для субботника      Немало “фирменных” московских слов, просуществовав некоторое время, благополучно растворились во времени — за ненадобностью.
     Вот, скажем, большевики вскоре после своего “воцарения” решили упразднить слово “дворник”, посчитав его “пережитком буржуазного строя”. Взамен было предложено использовать другие термины. Московским властям, например, приглянулось слово метельщик . А в некоторых других городах предпочли называть этих борцов с уличным мусором уборщиками. Хотя, несмотря ни на какие распоряжения “сверху”, запретить “дворницкое звание” все же не удалось. “Метельщики”-“уборщики” так и не прижились в обыденной речи горожан.
     “Зеленная” (с ударением на букву “а”) — “культовое” слово, настоящий пароль, по которому можно было еще в середине минувшего века определить коренного москвича. Так, весьма коротко, наши дедушки и бабушки называли между собой магазины “овощи—фрукты”.
     Путаница возникла бы у разных поколений жителей Златоглавой со словом электричка . На рубеже XIX—ХХ столетий этот термин закрепился (впрочем, ненадолго) за появившимися на улицах нашего города электрическими трамваями. А вот пассажиры пригородных электропоездов “приватизировали” удобное обозначение лет 30 спустя.
     Подобная же неразбериха могла бы случиться и со словом субботник . Если во времена советской власти это был вполне официальный общественно-политический термин, то несколькими десятилетиями ранее, в конце XIX века, у московских ремесленников субботник подразумевал совсем иные мероприятия, а именно: ежесубботнюю профилактическую порку, устраиваемую “науки ради” мальчишкам-подмастерьям.
     В довоенные годы жители столицы довольно часто употребляли странное — с этакой “иностранщинкой”! — слово тэжэ : мыло тэжэ, духи тэжэ, крем тэжэ, зубной порошок тэжэ... Далеко не каждый гражданин и не каждая гражданка могли объяснить, что означает столь звучное сочетание этих четырех букв. Между тем расшифровка была вовсе незамысловатой: ТЭЖЭ — Трест эфиро-жировых эссенций (проще говоря — объединение московских предприятий парфюмерной промышленности). Не мешай ерофеича с брыкаловкой!      Так называемый живой разговорный язык ушедших поколений москвичей — это вообще необъятное поле, которое пахать не перепахать! Упомянутые здесь “перлы” — лишь малая толика того, что насочиняли наши остроумные предки.
     Грызики, клопы... Столь презрительными словами в конце XIX века называли тогдашних владельцев “малых предприятий”.
     Вместо бомжей в дореволюционной Москве обитали дачники . Именно так было принято называть бездомных нищих, ночующих на газонах, в городских скверах и парках.
     Ерофеич — уважительное обозначение хорошей водочной настойки. В этом названии горожане увековечили известного в XVIII столетии московского знахаря, который особенно прославился тем, что смог вылечить своими снадобьями (большая часть коих была “замешена” на спирту) тяжело захворавшего графа Орлова-Чесменского.
     Для самых первых автомобилей и трехколесных мотоциклов, появившихся на улицах Златоглавой, сразу придумали название керосинка или тэф-тэф.
     “Где у вас тут можно англичанина найти?” Каких-нибудь сто лет назад подобный вопрос, заданный хозяевам большой квартиры или прохожему на улице, мог привести к совершенно неожиданному (на наш теперешний взгляд) результату: в указанном ими месте обнаруживался... туалет! Жители старой столицы приспособились маскировать столь “пикантный” объект словом англичанин (отметив тем самым заслуги обитателей туманного Альбиона, активно внедрявших в быту новомодные ватерклозеты).
     На рубеже ХХ века для нашего брата журналиста в Москве существовало специальное обозначение: штабс-маляр . Городового, красующегося на посту где-нибудь посреди площади, частенько называли статуй небесный . Прославившийся красноречием адвокат в Первопрестольной превращался в язычника. Скупой, прижимистый торговец получал титул костяная яичница .
     Плохонькое, дешевое вино москвичи пренебрежительно называли брыкаловкой . Вместо слова “запой” предпочитали говорить ушиб. А вот о человеке, регулярно отказывающемся “составить компанию” и принять участие в совместном распитии спиртного, говорили, что он загородился .
     Октябрьский переворот 1917 года и последовавшие за ним “переломные времена” породили множество новых шедевров московской “уличной” речи.
     Лопухи — презрительное прозвище больших листов с отпечатанными, но неразрезанными банкнотами старого образца. (Эти дензнаки стремительно теряли свою реальную цену в связи с бешеной инфляцией в Советской России начала 1920-х, так что по отдельности каждая такая купюра почти ничего не стоила, и для покупки товаров и продовольствия народ пользовался цельными “денежными листами”.)
     Чекушка — та самая страшная ЧК — Чрезвычайная комиссия, возглавляемая Дзержинским. (Автором данного “перла”, считают, был не кто иной, как наш великий поэт Сергей Есенин.)
     Краснокожие. Легко догадаться, что такого прозвища удостоились большевики. (“Вдруг откуда-то на наше многострадальное отечество обрушился настоящий дождь этих “краснокожих” господ”, — записал в дневнике один из жителей Первопрестольной.) Те же представители новой власти могли фигурировать в разговорах москвичей и под другим “псевдонимом” — марксята. * * *      “Производство” собственных слов в Москве — как, впрочем, и в других наших крупных городах — практически сошло на нет вместе с исчезновением последних остатков прежней патриархальной жизни. Однако о былых достижениях в данной области забывать не следует. В конце концов наша история — это ведь зачастую тот же набор слов: произнесенных, написанных, угаданных...