“И ПОВЯЗАЛ МЕНЯ ЗЛОВРЕДНЫЙ ОПЕР...”

МК-ВОСКРЕСЕНЬЕ Надо сказать, что учился я не очень хорошо. Стоял на зыбкой границе между тройкой и двойкой. Когда я приносил домой табель с оценками маме на подпись, она, увидев очередную двойку, горько вздыхала, понимая, что родительская мечта видеть сына военным инженером и обязательно флотским, видимо, из-за красивой форменной одежды, никогда не сбудется. — Будешь таким же, как дядька, — карманников в трамвае ловить. Больше всего на свете в том сорок третьем я хотел быть таким, как мой дядя. Он редко появлялся дома. Приходя, сбрасывал потертое кожаное пальто, снимал пиджак, и я как завороженный глядел на пистолет в открытой кобуре, висевший на брючном ремне. Он быстро ел, спал несколько часов и вновь на много дней исчезал в темных улицах Москвы. Иногда он заваливался в дом с друзьями. Веселыми молодыми мужиками, операми угрозыска. Накрывался немудреный стол, появлялась водка-сырец. Они пили, смеялись и пели неведомые песни. Начало одной из них, запомнившееся мне, я вынес в заголовок этой истории. Была война, все здоровые мужики воевали, а дядьку и его друзей, несмотря на многочисленные рапорты, не пускали на фронт. Преступность в Москве и области была невероятной, и оперативники гибли в проходных дворах на Тишинке, в переулках Марьиной рощи, в темных аллеях парка "Сокольники". На штатских пиджаках они носили боевые ордена и медали, словно прикрывая ими свою вынужденную работу в тылу. Дядька дружил с Игорем Скориным, лихим опером, получившим известность за ликвидацию банд, грабивших золотые прииски в Иркутской области. Потом, когда началось наступление, опера угрозыска пошли вслед за армией, налаживая милицейскую службу в освобожденных городах. Дядя со Скориным гоняли бандитов в Белоруссии и Крыму, потом перебрались в Латвию. В первое послевоенное лето я приехал к дядьке в гости и снова встретился со Скориным, уже начальником угро республики. Но тогда я был четырнадцатилетним пацаном, до одури зачитывавшимся книгами и мечтающим обязательно стать строевым офицером, поэтому ореол сыщика как-то растаял в моих глазах, как детское увлечение солдатиками. Потом мы встретились со Скориным в МУРе, и он преподал мне азы оперативной работы, я ездил с его людьми на обыски и задержания, присутствовал на допросах, постепенно постигал непростую оперативную науку. В 1970 году я решил написать свой первый криминальный роман об уголовном розыске во время войны. Прототип героя для него у меня был — полковник Игорь Дмитриевич Скорин. Я наделил героя романа чертами своего друга, в сюжетную линию включил дела, по которым он проводил оперативно-розыскные действия, как принято писать в официальных документах. Поэтому писалось мне легко и радостно. В 1982 году по одной из частей романа на киностудии имени М.Горького ставили по моему сценарию фильм "Приступить к ликвидации". Игорь Скорин был консультантом фильма. Вся группа знала, что главный герой полковник Данилов — не кто иной, как наш рабочий консультант. Поэтому режиссер стремился даже подобрать актера, похожего на него. И нашел. Главного героя блистательно сыграл Олег Стриженов. Действие моего романа разворачивалось в Москве, за 101-м километром, в Ленинграде и Западной Белоруссии. Только о работе Игоря Скорина в Латвии я так ничего и не написал. И вот сегодня я попробую рассказать об этом. n n n Рига. Дом на улице Пулкведебреже. Они сидят в прокуренном кабинете, Скорин и начальник уголовного розыска Латвии полковник Кольнис. Странный, тревожный, рвущийся разговор. В белесом свете лампы лицо Кольниса стало неестественно бледным, а круги у глаз почернели, словно он нарочно обвел их углем. Тебе всего двадцать шесть лет, и ты несколько месяцев назад приехал заместителем к Кольнису, ты молод, удачлив, азартен. Может быть, поэтому полковник кажется тебе стариком, а его исповедь — временной слабостью. Ты узнал уже за несколько месяцев этого человека. Уважаешь его за ум, доброту, храбрость. За честность и преданность долгу. И, глядя на мир именно так, ты стараешься забыть о том, что узнал в тридцать седьмом и позже. Только в середине пятидесятых, вспоминая эту ночь, по-настоящему поймешь весь трагизм происходящего. А за окном уходила ночь. Кольнис выключил лампу, и утренний зыбкий свет медленно заполнил кабинет. — Иди, Игорь, — сказал полковник. Он подошел к Скорину, взял за плечи, посмотрел в глаза. — Будь счастлив, Игорь, если сможешь. Идя по коридору управления, Скорин вспоминал разговор и думал о странных словах полковника. Конечно, он сможет быть счастливым. Для этого нужно совсем немного. Люби свое дело да служи ему хорошо. Он только успел взяться за ручку двери своего кабинета, как в тишине гулко хлопнул выстрел. Полковник Кольнис застрелился. Он оставил письмо, но они, его товарищи по работе, не успели прочитать его. В кабинете хозяйничали люди из НКГБ, появившиеся стремительно и внезапно, словно ожидавшие этого выстрела под дверью. Через несколько дней Скорин узнал, что Кольниса вызывали в НКГБ и человек, приехавший в Латвию из Сибири, умевший бороться только с безвинными, несколько часов допрашивал полковника, нагло шил ему связь с буржуазными националистами. Кольнис знал, чем кончаются такие разговоры... Скорин потом несколько раз встречал этого человека. Сутулого, с большими залысинами, с лицом, отвыкшим от дневного света. Встречал и старался не глядеть на него. Мало ли что. Ведь после полковника Кольниса начальником уголовного розыска Латвии стал майор Скорин. Утром позвонили из Пабожей. Опять ограблен маслозавод. Значит, опять надо собираться, трястись в машине по осенним дорогам. Но ничего не поделаешь — надо. Под Ригой орудует банда. Это уже пятый маслозавод. После четырех ограблений они посадили на завод "ястребков", бойцов истребительного батальона. Бандиты убили всех до одного. Два дня назад Скорина вызвал нарком внутренних дел республики и сказал: — С этим, Игорь Дмитриевич, надо кончать. Что молчите? А что он мог ответить? Что в республике активизировалось националистическое подполье? Что лес полон бывших полицейских и немцев, оставшихся после ликвидации Курляндского котла? Что лесами в Латвию переходят банды дезертиров из России? Пожалуй, никогда в Латвии не было и не будет столь сложной оперативной обстановки, как осенью сорок пятого. Нарком все это знал. — Срок — месяц, — сказал нарком и махнул рукой. Жест этот означал — иди. Жест этот означал и приказ бросить все и заняться бандой. И кроме всего в жесте этом таилась неразгаданная угроза. И, трясясь на разбитой дороге в "Додже", кутаясь в потертое кожаное пальто, Скорин пытался собраться с мыслями, проанализировать известные ему факты. Пытался, но пока не получалось. Потом был разграбленный завод и трупы людей. Совсем молодые ребята-"ястребки". Лучшие из лучших — добровольцы. И, глядя на их трупы, прошитые автоматной строчкой, Скорин наполнялся ненавистью к тем, кто сегодня на рассвете напал на маслозавод. Через день он мог точно сказать, что действовала та же банда. Это подтвердила баллистическая экспертиза. Ясно было и другое: во всех пяти случаях кто-то наводил. Причем умело. А главное, наводчика знали на всех пяти заводах. Банда нападала под утро, и всегда ворота открывали изнутри. Значит, просил их открыть человек, хорошо знакомый сторожам. Скорин вызвал лейтенанта Козленкова. — Адольф, конечно, дело нелегкое. Возьми списки всех работников ограбленных маслозаводов и тех, кто на заводах часто бывает. Экспедиторов, агентов по снабжению, механиков, шоферов. — Нужно установить одного человека, связанного с пятью заводами? — Точно. — Придется проверить человек триста-четыреста. Нужно время. — Нет у нас времени, Адольф. — Скорин хлопнул ладонью по телефону прямой связи с наркомом. — Нет. — Понял, — невозмутимо ответил Козленков и вышел. Через час Скорин уехал брать крупного мошенника Ялтуса. Потом в Задвиньи, на улице Индрика, они со стрельбой, с шумом арестовали группы грабителей. Домой, в гостиницу "Москва", он приехал перед рассветом. Только улегся, сапог еще стянуть не успел, зазвонил телефон. На место происшествия приехали под утро. Только-только начинало светать. Под деревом горел совсем мирный костерок. У огня сидели трое в милицейской форме и двое в штатском. На дороге, рядом с милицейским "Виллисом", стоял "ЗИС-5" с опущенными бортами. Ночью неизвестные остановили машину, избили шофера, привязали его и экспедитора к дереву, погрузили на подводы полторы тонны сахарного песка и скрылись. На месте эксперты обнаружили следы обуви, идентичные следам, оставленным во дворе маслозавода. Избитый шофер Серегин показал, что нападавших было пятеро и вооружены они были немецкими автоматами. Экспедитор от испуга ничего не помнил. Скорин решил допросить их в управлении. Но сначала он позвонил на Центральную базу кооперации, где работал экспедитор Римша. В отделе кадров его характеризовали с лучшей стороны. Но вот одно не давало покоя Скорину. Почему бандиты избили шофера и не тронули экспедитора? Почему? Шофер русский, а экспедитор латыш. Но бандиты — уголовники, а не националисты. Скорин вызвал машину и поехал на базу кооперации. Часа два он листал накладные и путевые листы. Все точно. Римша часто бывал на всех пяти ограбленных маслозаводах. Допрос Римши Скорин начал неожиданно. — Вот, — сказал он устало, — здесь список пяти маслозаводов. Мы можем доказать, что именно на ваш голос охрана открывала ворота! — Докажите, — усмехнулся Римша. Улыбался он странно, углом рта. Даже не улыбался, а просто кривил губы. — А что тут доказывать, вас опознает сторож маслозавода в Побожи. Он всего-навсего ранен. — Нет, — вскочил Римша, — я сам... И осекся. Посмотрел на Скорина и тяжело опустился на стул. — Значит, вы сами стреляли в него? — спросил Скорин. Римша молчал. Потом был обыск в его квартире. Римша жил в старом городе. Маленький домик приткнулся в глубине двора. Две комнаты и кухня. Черный ход, ведущий на другую улицу. Лучше не придумаешь. Прямо как в книжках. При обыске нашли четыреста тысяч денег, золотые украшения, семь отрезов габардина, пять кожаных пальто. А самое главное, десять пистолетов и шесть автоматов. Скорин расположил засаду не только в доме, но и оцепил практически весь район. Ближе к ночи, когда свет одиноких фонарей редкими пятнами рассыпался на темных улицах, под арку дома вползли горящие фары. Две машины въехали во двор. "Опель-адмирал" и "Штеер". Распахнулись дверцы, и шесть человек вышли из машин. Вот этого никак не мог предвидеть Скорин. Он даже представить не мог, что вся банда приедет на квартиру Римши. Скорин видел их из окна. Всех шестерых, веселых, прекрасно одетых, сильных. Главаря он выделил сразу. Он был в кожаном пальто, фетровой шляпе, надвинутой на глаза, клетчатый шарф закрывал светлую рубашку. Он порылся в кармане, достал ключ, пошел к двери. Скорин слышал, как щелкнул замок, как открылась дверь, как заскрипели ступени под тяжестью тела. Он тихо подошел к двери, прижался к стене, мысленно вместе с бандитом проделывая этот короткий путь. Сколько шел к квартире человек в кожаном пальто? Минуту, полторы, две? Скорину они показались вечностью. Ну вот, наконец шаги смолкли под дверью. Человек начал шуровать в замке. Дверь распахнулась, и он шагнул в темноту квартиры. — Стоять, — тихо сказал Скорин, уперев ему в спину ствол пистолета. Бандит растерянно поднял руки. И только когда оперативник защелкнул ему на запястьях наручники, он закричал. И сразу же в прихожей грохнул выстрел. Скорин выскочил в прихожую, и его ослепила вспышка выстрела. Пуля прошла совсем рядом. Он словно почувствовал, как опалило висок. Скорин прыгнул на стрелявшего, и они покатились по полу. Он чувствовал напряженные мышцы бандита и заламывал ему руку, ощущая постепенно, как она подается, слабеет. Вспыхнул свет. Один бандит лежал у стены, из простреленного виска сочилась кровь. У двери, прижав к животу ладони и дыша тяжело и надсадно, сидел оперативник. — Возьмите этого, — скомандовал Скорин и поднялся. Он вышел во двор. У машин стояли трое с поднятыми руками. Так была обезврежена банда Валдомса. Потом в ходе следствия выяснилось, что главарь был не просто бандитом. Валдомса, известного в буржуазной Латвии налетчика, бежавшего в сороковом в Швецию, завербовали англичане. Год назад его выбросили в Латвию для организации подполья. Но бандит так и остался бандитом. Рацию он продал неизвестным людям, а сам сколотил бандгруппу из бывших приятелей. За ликвидацию этой банды Игоря Скорина наградили знаком "Заслуженный работник НКВД". Он был счастлив. У него уже были достойные боевые награды. Но получить их на войне может каждый. А вот этот рубиновый знак носят те, для кого война не окончилась 9 мая 1945 года. Они до последних дней жизни не выходят из боя. Такой знак носили глубоко уважаемый Скориным комиссар Овчинников, полковник Татаринов, полковник Кольнис. Правда, и тот, сутулый, с залысинами, погубивший его, тоже имел знак высшей доблести оперработника. И Скорину было мучительно интересно, за что же его наградили этим высоким отличием. ...Такое было время. Я помню фотографии Ягоды, Ежова, Раппопорта, Берии с рубиновыми значками над карманами гимнастерок. Я видел Абакумова, на кителе которого переливался почетный знак. Следователь МГБ, майор Исаенко, допрашивавший меня и мою мать, тоже носил его. Но гордился таким знаком и мой дядя, отдавший свою жизнь борьбе с бандитизмом, им гордились люди, которых я глубоко уважаю: Александр Ефимов, Иван Парфентьев, Сергей Дерковский, Алексей Кошелев, Владимир Корнеев. Многое было в нашей жизни. Было и прошло. Но всегда вспоминаю старые фотографии. Они должны предупреждать нас о мрачной силе зла... n n n Я много лет пишу о нашем криминале. За это время у меня образовалось огромное количество друзей-сыщиков в Москве, Ленинграде, Саратове, Южно-Сахалинске, Таллине и Риге. Раньше оперативники угрозыска были неким кланом. Они, словно члены одного ордена, приходили друг другу на помощь в различных обстоятельствах. Чем больше я общался с этими людьми, тем лучше понимал, что оперативник — не профессия, это определенный склад ума. Мне кажется, не бывает бывших сыщиков. Даже уйдя из милиции, они остаются операми, людьми чести и долга. Я много писал о МУРе. В те годы Московский уголовный розыск был как элитная гвардейская часть, куда брали самых лучших. Но, работая в милицейской теме, я всегда хотел написать о тех, кто работал "на земле". Об операх из обычных номерных отделений. О тех, кто и по сей день занимается так называемым личным сыском. Это самая тяжелая и неблагодарная работа. Но именно "на земле" к оперативнику приходит уникальный опыт работы. Роман написать я так и не собрался, но вместо него получился сценарий фильма "На углу у Патриарших". Делали мы его о 108-м отделении и снимали непосредственно в нем. Так что наша киносуета происходила на фоне обычной милицейской службы. С Пушкинской площади приводили проституток, опера заталкивали в "обезьянник" дико орущих цыганок, квартирных воровок, привозили каких-то коротко стриженных, закованных в кожу курток здоровенных парней с разбитыми рожами. Работали мы долго, к нам привыкли и сотрудники, и постоянные "клиенты" отделения, стоящего на самом бойком месте в столице. Однажды мы снимали сцену, в которой участвовал генерал милиции. Играл его прекрасный актер Малого театра Борис Клюев. Боря загримировался, одел генеральский мундир, вышел из кабинета, который нам выделили под костюмерную, и подошел к стоящему в коридоре начальнику отделения Володе Колокольцеву. — Ну, как служба? — поставленным голосом благородного отца спросил Боря. — Все в порядке, товарищ генерал, — бодро ответил Колокольцев. А в это время в соседнем кабинете занималась своим полезным делом уборщица. Она выглянула в коридор, увидела генерала и бросилась вниз, где располагались кабинеты оперативников. — Ребята! — услышал я ее сдавленный крик. — Атас, генерал приехал! В кабинетах началась легкая паника, стучали ящиками столов, что-то падало. Мы снимали кино, а я по ходу вносил поправки в сценарий. Потому что жизнь "на земле", которую я знал раньше, разительно отличалась от сегодняшней. И дело не в количестве преступлений, не в людях, а во времени. n n n Была последняя "короткая" суббота. Уже вышло постановление, что со следующей недели в стране вводятся два выходных дня. Но в этот день последний раз работали до четырнадцати часов. Бушевала поздняя подмосковная осень. Деревья уже непрочно держали листву, и жестяной подоконник под окном завалили мертвые листья. Из окна были видны стадион и знаменитая пивная, где царила буфетчица Нина. Для опера, заряженного на дежурство на сутки, день пока проходил спокойно. Он совсем недавно работал в милиции, попал туда не от хорошей жизни, поэтому с любопытством рассматривал старый альбом, оставшийся еще от уездного угрозника. В нем были фотографии "мамонтов" криминального мира 20-х годов: конокрадов, домушников, штопорил. Зазвонил телефон, и дежурный не без ехидства сообщил, что в угрозыск идет депутат райсовета. В комнату вошла директриса школы, она же депутат, дама строгая и скандальная. За руку она вела пацана в измазанной глиной куртке. — Вы дежурный? — Да. — Вот, — директриса положила на стол желтую монету. Дежурному оперу не надо было ее даже в руки брать, чтобы определить золотой царский червонец. Он уже немало повидал у фарцовщиков таких монет. В воздухе запахло 88-й статьей, то бишь нарушением правил валютных операций, столь редкой в этих патриархальных подмосковных местах. — Откуда она у вас? — Сын принес. — Где взял? — спросил опер пацана. — На стройке нашел. — Рассказывай все по порядку. Пацан рассказал, что на правой стороне Владимирского шоссе начали строить новый микрорайон. В начале века граф Фридерикс, министр двора, должность, соответствующая посту Волошина при Путине, построил для своей дочери загородный дом. Строительство поручили явно ненормальному архитектору, он соединил в этом сооружении ампир, стилистику русских теремов и мавританских дворцов. Эклектические новации не понравились молодой графине, и она продала дом владельцу всех ткацких фабрик уезда. Что было потом, вы и так знаете. В доме когда-то было общежитие, потом техникум, потом... Кстати сказать, дом был совсем неплохой и сносить его было не обязательно. Но райсовет принял решение воздвигнуть на правой стороне шоссе новый панельный рай, и беспощадный экскаватор и клин-баба начали рушить все подряд. Я уже писал, что день был коротким. Ровно в 14 часов экскаваторщик последний раз рубанул ковшом по фундаменту, выключил агрегат и уехал. А на стройплощадку зашли пацаны, которые собирали всякую ерунду в разбитых домах. И тут они увидели среди обломков фундамента разбитую крышку сундука и желтые монетки, лежавшие в кирпичной пыли. Они разбросали обломки и начали вытаскивать тяжелый сундучок. — Эй, пацаны, — раздался голос за их спиной. — Чего это вы с нашим сундуком делаете? Они обернулись. Рядом стояли четыре здоровых мужика-работяги. Они ловко выдернули сундук, погрузили его на носилки, накрыли брезентом. А пацанам в качестве утешительного приза выдали по одной желтой монетке. Вот так золотой червонец оказался у директрисы, депутата райсовета. Дежурный опер, хоть и работал в милиции всего три месяца, понял, что на этом деле можно вполне заработать сыскной авторитет. Он спустился в дежурную часть и сказал: — Вызывай весь оперсостав по тревоге. Дежурный, капитан Юра Кукушкин, впоследствии генерал и начальник главка МВД СССР, лукаво посмотрел на опера и сказал: — А чего их вызывать? Сегодня к Нинке четыре бочки "Жигулевского" привезли. Так что весь твой оперсостав там. Сейчас я сержанта пошлю. Через пять минут все три оперативника, благоухающие свежим пивом, недовольные, вошли в кабинет. Старший из них, Вася Паршиков, о котором говорили, что он начал работать на этой территории еще при Петре I, взял со стола монету и попробовал ее на зуб. — А ведь впрямь, мужики, золото. Вы здесь покукуйте, а я в соседней комнате с пацаненком и его мамашей поговорю поподробнее. Вася Паршиков не просто работал на этой "земле", он на ней родился, вырос и жил по сегодняшний день. В маленьком подмосковном городке его знали абсолютно все. Ранней осенью и весной он ходил в исчезнувших уже тогда галошах. Но носил их не для того, чтобы спасать казенную обувь от сырости. Галоша в руке капитана Паршикова была страшным оружием. Думаю, ни один американский полицейский не смог бы управиться со своей дубинкой так, как Вася Паршиков со своей галошей. Летом он постоянно ходил с полевой офицерской сумкой, в которую была вложена чугунная болванка. Другого оружия капитан Паршиков не признавал. Он появился в комнате оперов минут через десять. — Все ясно. Я их знаю. Двоим уже по телефону позвонил, их дома нет. Значит, гуляют, гады, пропивают хабар. Действия наши такие: на территории — четыре хорошие пивные. У Нинки их нет, мы сами только что оттуда, на автобусный круг они не пойдут — опасно все же, отделение рядом. Стало быть, они или в шалмане у ткацкой фабрики, или у Вальки на станции. Сейчас на ткацкую пошлем "катафалк" (так называется в отделении мотоцикл), а сами к Вальке. К железнодорожной станции подъехали, когда уже начало смеркаться. Проходящая электричка ушла, и народу рядом с платформой было немного, но в Валькиной пивной гостеприимно светились занавешенные окна. Вася Паршиков подошел к двери и прочитал магические слова на вывешенной на ручке табличке: "Закрыто на переучет". Опера заглянули в щель между занавеской и увидели, что в центре пивной составлено четыре пластиковых стола, на которых стояли кружки с пивом и початые бутылки водки. В центре красовалась огромная сковородка жареной картошки, залитой яйцом, прямо на столе лежал целый окорок. За столом сидели четверо серьезных мужиков, которые отдыхали по полной программе. Дальше все было как в немом кино. Один из них махнул рукой, стремительно из-за стойки подскочила Валька, один из мужиков что-то сказал ей, откинул брезент, достал из сундучка горсть монет и каких-то украшений и сунул ей в руку. Валька отбежала к стойке, достала деньги, отдала уборщице. И уборщица стремглав выскочила за дверь, где наткнулась на Васю Паршикова. — Ох, Катерина, — сказал ей Вася, — хорошая ты девка, с брательником твоим в армии служил вместе, а вот попала ты, дура, под расстрельную статью. — Ой, — завопила Катька. — За что?! — Как за что? Соучастие. Те, четверо, банк грабанули, государственные сокровища вынесли, а власть наша советская таких шуток не любит. — Что же мне делать? — запричитала Катька. — Тебя Валька куда послала? — За шампанским, в зеленый магазин. — Вот и иди в магазин по вечерней прохладе, а нам ключи отдай от служебного хода. Вася Паршиков открыл дверь, и четверо оперативников ввалились в пивную. — Валька, — сказал Паршиков, — две минуты тебе, чтобы сдать все цацки, что ты от этих придурков получила, и за бюстгальтер колечки не засовывай, у меня ребята не стеснительные, они у тебя везде найдут. Ну а теперь пошли к миллионерам. Оперативники вошли в зал. — Василий Иванович! — закричал один из четверки миллионеров. — Садись с нами, такая пруха пошла! Вася Паршиков подошел к столу, чинно сел, налил полстакана водки, отрезал добрый ломоть окорока, положил на него соленый огурец. Выпил, закусил с приятностью, закурил сигарету "Памир" и сказал: — Придурки вы, и ты, Лешка, и ты, Мишка. Если бы вы этот сундук к нам в ментовку принесли, каждый из вас минимум по "Волге" бы поимел. А сейчас я должен вас задерживать. Сундук и изъятые у Вальки цацки доставили в отделение. Несмотря на позднее время, понаехала куча полковников из областного управления. Несчастного дежурного опера заставили составлять опись ценностей. А на следующий день появился веселый красноносый подполковник из особой инспекции и начал по очереди вызывать оперов и, прихахатывая, спрашивал: ну, колись, колись, капитан, сколько монеток в кармане-то затерялось, может, колечко на палец надел? Твои-то дружки уже все рассказали. Подполковник ерничал, требовал писать объяснения. Опера пошли через дорогу к Нинке, выпили по стакану дешевого портвейна и решили для себя, что зря они добывали эти ценности государству, уж лучше бы они остались у работяг. n n n Два года назад, солнечным мартовским днем мы хоронили Игоря Скорина. Ушел из жизни не просто полковник милиции, не просто мой близкий друг, а легенда российского сыска. Народу на кладбище было немного, потому что большинство из тех, с кем работал Игорь, ушли раньше его. Снег только что растаял, на глине Митинского кладбища стояли лужи, и из вырытой могилы два профессиональных алкаша ведрами вычерпывали воду. Мы вышли с кладбища втроем: Эдик Айрапетов, Володя Чванов и я. Над Москвой висело солнце, и ветер был по-весеннему пьянящий... И почему-то мне вспомнились строчки из "Трех товарищей" Ремарка. Помните? Друзья хоронят Ленца. И последняя фраза героя романа, выходящего с кладбища: "Я обернулся — за нами никто не шел".