Начну с семьи Ивана Романовича Пельтцера и двух его детей, живших здесь. Самая известная из этой троицы, Татьяна Ивановна, завораживавшая зрителей в театре и в кино. Звания народной артистки СССР удостоилась в 1972 году, первой за всю историю Театра сатиры, в нем же она получила Сталинскую премию в 1951 году. В нем стала любимицей публики, отметила 70-летний юбилей и сказала о себе: «Я счастливая старуха!». Но, несмотря на все, после конфликта с главным режиссером ушла, хлопнув дверью, перейдя в Театр Ленинского комсомола. В нем открылась еще одна грань ее дарования — драматической актрисы. Татьяну Ивановну, когда ей было 73 года, принял без колебаний в популярную труппу Марк Захаров. Ее судьба подтверждает давно известную истину, что в жизни каждого играет роль его величество случай. Впервые с этим режиссером актриса встретилась в Театре сатиры на репетициях «Доходного места» Островского. Тогда он подпал под обаяние пожилой актрисы, способной «держать зал». Тот спектакль, где Пельтцер произносила: «Ну как можно жить на одно жалованье? И дети останутся без поддержки?» — министр культуры СССР Фурцева запретила.
В каких только городах и театрах Татьяне Ивановне не пришлось жить и служить: Нахичеване, Ейске, Ярославле, в театре Политуправления, Военно-Морского флота, Московском областном колхозно–совхозном, Моссовета, где выступал отец. В нем ее в 19 лет исключили из труппы за «профессиональную непригодность». Пришлось подрабатывать машинисткой.
В 23 года она вышла замуж за жившего в Москве, ставшей «столицей мирового пролетариата», немецкого коммуниста, взяла его фамилию и уехала с ним в Германию. Зная хорошо немецкий язык, играла у знаменитого режиссера Пискатора. Жилось ей до прихода Гитлера к власти несравненно лучше, чем в советской Москве. Но без русского театра было не по себе. Разведясь с мужем, она возвратилась в Москву, вернув девичью фамилию. Ее опять приняли в Театр Моссовета, где больше не считали профессионально непригодной.
Впервые на сцену отец вывел дочь в 9 лет. Спустя год девочка получила первый гонорар, в 11 лет блестяще сыграла роль Сережи, сына Анны Карениной. В 12 лет являлась «актрисой по найму» в антрепризе.
Марк Захаров писал о ней: «Татьяна Ивановна была не просто одаренной и мудрой актрисой, но еще сумела выразить какую-то неистовую российскую отвагу, замешанную на доброте и душевном сострадании. Счастливые зрители встречали ее хохотом, а потом украдкой утирали слезу».
Мать великой русской актрисы была еврейка — дочь казенного раввина Киева. Отец — обрусевший немец Иван Романович Пельтцер, принадлежавший к известному в Москве роду купцов, потомственных почетных граждан, владельцев мануфактур и домовладений. В «Адресно-справочной книге «Вся Москва» на 1917 год» — двенадцать жителей города с этой фамилией. Все они потомки Наполеона Пельтцера, переселившегося в Российскую империю из Голландии и поселившегося в Москве в 1822 году. В ней открыл кожевенное дело и удостоился спустя десять лет золотой медали за продукцию своей фабрики.
Иван Романович Пельтцер, он же Иоганн Робертович, помянут «Всей Москвой», но не представлен как актер. Хотя до революции слыл известным артистом московских и провинциальных театров, режиссером немых кинофильмов. В числе первых советских мастеров сцены получил в 1925 году звание заслуженного артиста республики. Искусству учился у корифея Малого театра Прова Садовского.
Дочь не поступала в театральную студию, научилась всему у отца. О нем сохранилось высказывание партнера по сцене, незабываемого Михаила Жарова. Играя с ним, он был совершенно спокойным, что Иван Романович «поможет безошибочным актерским чутьем, создаст такую творческую атмосферу, что вы будете словно купаться в своей роли, получая истинное наслаждение».
Татьяна Ивановна характеризовала отца «человеком бешеного темперамента, неугасимой творческой активности, деятельной фантазии». Иван Пельтцер снимался в известных советских фильмах. В 75 лет второй раз женился, прожил 88 лет. Дочь унаследовала от него и талант, и долголетие, прожив ровно столько, сколько отец.
В «Поминальной молитве» (1989 год), последнем своем спектакле, теряя память, Татьяна Ивановна играла изумительно, но «практически почти без слов» роль, специально написанную для нее автором Григорием Гориным.
В доме на Петровке, 26, народная артистка прожила около 30 лет.
…Второй раз в жизни в паузе между игрой в театрах она неожиданно для тех, кто ее знал, поступила профессиональной машинисткой на автозавод «АМО». Там служил ее родной брат Александр. Ему, как отцу и сестре, нашлось место в «Московской энциклопедии».
Сына Иван Романович вывел на сцену, как Таню, в детстве. Но артистом Александр Пельтцер быть не захотел. Окончил электротехнический институт, увлекся конструированием автомобилей. Его имя связано с первой советской малолитражкой, созданной до войны в Москве. После войны Александр Пельтцер сконструировал первую отечественную гоночную машину «Звезда», поставил на ней всесоюзный рекорд скорости. На его гоночных автомобилях установили десятки всесоюзных и мировых рекордов. Но самому конструктору ставить их не довелось. В годы войны во время испытаний двигателя катера в море он простудился, и после осложнения болезни ему пришлось стать на костыли. Но за руль своей «Победы», укрепляясь в салоне самолетными ремнями, садился и мчался по Москве.
Изумительного гонщика милиция прав не лишала, прощала постоянное превышение скорости. На машине с усиленным двигателем, непременно ревущим без глушителя, как вспоминают очевидцы, он «творил чудеса». Мог поставить машину, как лошадь, дыбом, на два задних колеса.
Александр Иванович избирался председателем общества картингистов, а Юрий Гагарин был почетным председателем. На глазах первого космонавта перед началом соревнований запоздавший корифей Александр Иванович однажды появился перед гостевой трибуной, виляя между ограждениями на двух колесах, и опустился с грохотом на все четыре колеса. Выйти из машины сам не смог, попросил: «Ребятки, выньте меня, а то старт давать некому!».
Блестяще, как и водил машину, Александр Иванович играл на гитаре. К нему музицировать приходил Иванов-Крамской, самый известный в СССР гитарист. Дуэтом они исполняли «Чакону» Баха. В доме гонщика часто появлялись артисты цыганского театра «Ромэн», чтобы петь и играть с ним. Бывал до своей славы Владимир Высоцкий. Но его игра на гитаре и хриплое пение не понравились легендарной Ляле Черной, от нее он услышал: «Дарагой, ты нэ петь, ни играть не можешь! Сиди, дарагой, пей и слушай, как это надо делать!».
Иван Романович, Татьяна и Александр нашли вечный покой на Введенском, Немецком кладбище.
Далее скажу об известном советском криминалисте Борисе Матвеевиче Шавере. Звание генерал-майора юстиции ему присвоили в конце Отечественной войны, где он проявил себя мужественно и достойно на разных фронтах. В дни обороны Москвы служил заместителем прокурора Западного фронта. Войну завершил прокурором 1-го Украинского фронта. Закончил свой поход с орденом Ленина, двумя орденами Боевого Красного Знамени, Отечественной войны 1-й степени, орденом Богдана Хмельницкого, польскими и чехословацкими орденами. Мемуаров не оставил, умер молодым. Думаю, доживи до «оттепели» и «перестройки», генерал-майор юстиции вряд ли взялся бы за перо, подобно другим военным юристам, судившим дезертиров, мародеров, «самострелов», вынося смертные приговоры и отправляя в штрафные батальоны.
В «Московской энциклопедии» генералу Борису Шаверу места не нашлось. Хотя до войны на гражданской службе в прокуратурах РСФСР и СССР он занимал еще более важные должности, чем в армии. В годы «Большого террора» в этих инстанциях назначался следователем по важнейшим делам, начальником Следственного отдела. В его подчинении находились все «важняки» Советского Союза, как называли следователей по важнейшим делам.
В те жуткие годы у него хватало сил и времени писать книги по криминалистике на злободневные темы, такие как «Техника и методика расследований хищений в органах связи» 1937 года, «Расследование дел о крушении и авариях на железнодорожном транспорте» 1938 года. В соавторстве написал «Криминалистику. Учебник для юридических институтов», выходивший неоднократно с 1940 по 1952 год.
До войны уроженец Читы, где томились на каторге декабристы, мастер чугунолитейного завода после вечерней школы окончил в Иркутске университет как юрист. Молодым сделал стремительную карьеру, спустя шесть лет после института переехал в Москву, стал жителем Петровки, 26. В столице защитил кандидатскую диссертацию и в 33 года оказался в высоких кабинетах прокуратур РСФСР и СССР.
Борис Шавер мог бы в мемуарах рассказать, как в конце войны оказался под Бреслау в УРе, укрепленном районе. Когда осажденные в крепости немцы пошли на прорыв, защитники УРа позорно побежали с поля боя. Разбираться в преступлении прибыл военный прокурор Западного фронта, получивший тогда звание генерал-майора и надевший по этому случаю новую форму. Ее заметил немецкий снайпер. Разрывная пуля попала в ногу.
За побег с поля боя арестовали шестеро солдат и офицеров, включая командира батальона. Следователь дивизионной прокуратуры изъял у всех личные вещи, у одного из них, капитана, оказались в описи золотые часы. Тогда же в глубоком тылу объявился замполит со знаменем, объявивший себя «спасителем чести укрепленного района». По уставу знамя должно находиться не дальше штаба части… «Спасителя» знамени приговорили к расстрелу. Остальных беглецов, вернув личные вещи, отправили кровью искупать вину в штрафбаты. Но капитан не нашел золотых часов. Их заменили изделием Ростовского часового завода.
Краденые часы оказались на руке дивизионного следователя, уверенного в том, что капитана за побег с поля боя обязательно расстреляют. Пришлось вору отправиться вслед за разжалованным офицером в штрафной батальон. Об этом эпизоде рассказал не генерал-майор юстиции, а сопровождавший его майор юстиции после войны, с ужасом вспоминавший о расстрелах перед строем, судьях, безжалостно штамповавших смертные приговоры. С подобным судьей, заведовавшим отделом пропаганды, служил я в «Московской правде». Ему нравилось собирать в редакции прославленных военачальников, приходивших в мундирах, увешанных наградами, и сам он в дни военных праздников щеголял в форме полковника, звеня медалями и орденами. Шуток на планерке не понимал. Отбил у меня охоту петь в комнате редакции. Я считал его заслуженным фронтовиком, пока не услышал от моего давнего приятеля Романа Карпеля из «МК» историю о том, как этот полковник, председательствуя в военном трибунале, признавал единственное наказание за любые преступления — расстрел. Роман служил секретарем в его трибунале.
Сорокалетний генерал-майор юстиции Борис Шавер умер в 1951 году, когда его соплеменников, невзирая на ордена и заслуги, объявляли космополитами, «убийцами в белых халатах», изгоняли из армии, клиник, институтов, театров, редакций, кафедр… Я думаю, тот давний тотальный антисемитизм государства привел к безвременной смерти военного прокурора Московского военного округа. А спустя годы аукнулся исходом миллиона граждан СССР.
(К слову сказать, моей матери, в злосчастном 1951 году начальнику цеха медицинских препаратов, электрики мясокомбината, которым она регулярно подносила вместо водки спирт, дважды устраивали провокации: отключали в цехе электричество, когда варился на спирту целебный гематоген, поступавший в аптеки. Его после такого отключения спускали в канализацию. А Софью Абрамовну Богуславскую за «систематический брак» уволили с работы.)
В 1961 году жителем Петровки, 26, стал переехавший в Москву из Калуги поэт и редактор Николай Панченко, принятый за стихи в Союз писателей СССР. В том году он совершил главное дело свой жизни, издал литературный альманах «Тарусские страницы», включив в него сочинения, запрещенные к публикации цензурой в Москве — Главлитом СССР, Главным управлением по охране военных и государственных тайн в печати при Совете Министров СССР. То была зловещая глобальная структура, пронизывающая, как органы безопасности, всю страну.
У Николая Панченко была безупречная биография. Родился в Калуге в семье математиков. В дни войны служил авиатехником на разных фронтах, дважды был контужен, тяжело ранен. Вступил молодым в КПСС. В родном городе после Победы окончил учительский институт, в Москве — Высшую партийную школу. Назначался главным редактором областной комсомольской газеты «Молодой ленинец», то есть вошел в номенклатуру обкома партии. Но, невзирая на это, редактор Калужского издательства Панченко поставил крест на карьере, предложил собрать под одной обложкой сочинения опальных писателей. В альманах вошли стихи и проза Цветаевой, Заболоцкого, Слуцкого, Самойлова, Паустовского, Окуджавы и других классиков русской литературы. Взял на себя политическую ответственность и разрешил альманах к печати секретарь Калужского обкома партии по идеологии Алексей Сургаков. Это тоже был гражданский поступок. Калужский обллит, куда «для контроля» поступил альманах, «считал его выпуск в таком виде нежелательным». О чем доложил обкому КПСС.
Типографские машины успели из объявленного тиража 75 тысяч экземпляров напечатать 30 тысяч «Тарусских страниц». После чего из Москвы последовал приказ: полиграфические машины остановить. В Бюро ЦК КПСС по РСФСР поступило пространное донесение начальника Главлита, составленное литературоведами в штатском. Они сигнализировали, что в альманах вошел «ряд произведений, неполноценных по своим идейно-художественным качествам, искажающих жизнь нашей деревни и советских людей». В докладной записке назывались московские журналы и издательства, отвергавшие эти сочинения по причине «порочного идейного содержания», «явно упадочнического характера и пессимистического по настроению». Сорок стихотворений Марины Цветаевой назывались «декадентскими», написанными в белой эмиграции и «отвергающие Октябрьскую революцию».
Не случись «оттепель», за такие идейные прегрешения редактору «Тарусских страниц» и составителям сборника пришлось бы побывать на Лубянке. Тогда главного редактора уволили, директору издательства объявили строгий выговор, а секретарю обкома «поставили на вид». Но «дальнейшее изготовление тиража было приостановлено из-за отсутствия бумаги», — как докладывал в ЦК начальник Главлита.
О себе Николай Панченко писал:
«Я сотни верст войной протопал.
С винтовкой пил. С винтовкой спал…».
В дни завоеванного мира поэт-фронтовик прожил семьдесят лет и умер в 1995 году в Москве, оставив о себе добрую память.