Напомним, телефильм «Покровские ворота» снимался в 1982 году, а на экраны вышел в начале 1983 года. Сценарий был создан драматургом Леонидом Зориным на основе его же пьесы 1974 года. Пьеса эта в свою очередь была автобиографической: сам Зорин, приехав в Москву в конце 1940-х годов, жил в коммуналке, только не у Покровских, а у Петровских ворот, и почти все персонажи имеют реальных прототипов (себя Зорин вывел в виде Костика).
Изменено и время действия: вместо не слишком подходящего для почти водевиля конца сороковых на сцене и на экране — хрущевская оттепель, от осени 1956-го до весны 1957 года.
Начиная внимательный просмотр фильма, нужно сделать еще одно важное примечание. Очевидно, что лишь натурные съемки можно в полной мере анализировать как отражающие реальность (и то — нужно помнить, что это реальность начала 1980-х годов, лишь «загримированная» съемочной группой под конец 1950-х). Интерьеры «Покровских ворот» — это павильонные съемки, соответственно, все, что находится в кадре, представляет собой результат работы реквизиторов и художников фильма.
Мы не будем специально искать киноляпы — честно говоря, блогосфера уже перекормила публику этим жанром. К слову сказать, 40 лет назад никто из авторов советских фильмов не рассчитывал на их покадровый просмотр: для обычного зрителя этот способ «штудирования» кино стал доступен лишь с появлением массовых видеомагнитофонов. Вместо поиска ляпов мы попробуем расшифровать тот невербальный текст, который был заложен в кадрах «Покровских ворот» их авторами.
Родимый аквариум
Хотя фильм вслед за пьесой и называется «Покровские ворота», тот самый дом, где обитают герои, находится вовсе не у Покровских (да и не у Петровских, где в реальности жил Зорин) ворот. Адрес этого дома — Нащокинский переулок, 10. К сожалению, «тот самый» дворик ныне, по современной моде, закрыт забором. А бетонная скульптура пионера с мячом там и вовсе никогда не стояла — это кинореквизит. Зато хитрая арка с поворотом — причем один ее фасад простой, а другой неоготически-стрельчатый — на месте.
Хотя снимали дворик близ Пречистенских, а вовсе не Покровских ворот бывшего Белого города (а ныне Бульварного кольца), остальная топография фильма организована достаточно грамотна. Закупки для свадебного стола Савва Игнатьевич с помощью Костика и Велюрова (помните: «Кафе-бар, я догоню!») делают на тогдашнем только что построенном Центральном рынке, что на Цветном бульваре, потом идут мимо нынешнего Центрального рынка, поднимаясь по бульвару Рождественскому (кстати, нынешний рынок — на месте одного из тех самых зеленых пивных ларьков). Кинематограф, куда стоят в очереди герои фильма, чтобы посмотреть «Карнавальную ночь», — это «Колизей» на Чистых прудах, нынешний театр «Современник». Поэт Соев с супругой живут тоже неподалеку — в доме постройки архитектора Голосова на углу с Подколокольным переулком (дом всем известен по белым скульптурам над угловой аркой). А мастер сатиры и политического фельетона Аркадий Варламович Велюров выступает тоже практически в шаговой доступности от Покровских ворот: эстрада, вошедшая в кадр, расположена в Саду имени Баумана, что на Старой Басманной.
Более обширна география прогулок Костика, что и понятно — дело молодое. Тем более — любовь! Поскольку он учится в университете (тогда он в Москве, кто не помнит, был единственный — имени Ломоносова), причем не где-нибудь, а на историческом факультете, на лекции он ходит на Моховую, а физкультурой («создаю людям новые торсы») заниматься ездит на Ленинские горы, в знакомый каждому учившемуся в МГУ Манеж. Его избранница Рита — очевидно, дочь достаточно большого начальника, — живет в высотке на Котельнической набережной («Моя мама обожает «Красную Москву»!»), а встречаются они на самом привычном для москвичей месте — под бронзовым опекушинским Пушкиным на одноименной площади. После чего идут — благо погода хорошая — сначала по бульварам почти до самой Яузы, потом по Серебряникам доходят до горбатого моста через Яузу, откуда уже рукой подать до высотки. И такая любовь москвичей к прогулкам по бульварам совершенно нормальна: в пятидесятые же годы Леонид Утесов пел «Бесконечную песенку» о том, как пара провожала друг друга «от Петровского бульвара до Кропоткинских ворот, а потом наоборот».
Поликлиника, куда ходил «поколоться» Лев Евгеньевич Хоботов и где он встретил свою любовь, по идее, должна быть также недалеко от Покровских ворот. Но тут — типичный случай киновольности, как и с двориком в Нащокинском переулке: роль поликлиники играет здание Университета землеустройства на улице Казакова, оно легко опознается по двум грандиозным шарам у входа, где обычно сидят какие-нибудь каменные львы. Ляп этот, пожалуй, не грубый: и большинство больниц в центре города, и институты — это обычно бывшие барские дворцы. Просто одни — как, скажем, дворец на Страстном бульваре, ныне Мосгордума, — стали больницами (та, что на Страстном, имела номер 26), а другие — институтами. Зато больница в финале фильма — самая настоящая (она называется Яузской). Ну и один знаменитый московский каток — на Чистых прудах, подходящий по сюжету, — заменили на другой, не менее знаменитый, на Патриарших. Так было удобнее снимать, да и только.
Между временем действия фильма и временем съемок прошло 25 лет — за это время Москва заметно изменилась. И дело не только и не столько в архитектуре (эти изменения произошли в основном уже в постсоветское время): Москва в несколько раз расширилась, появились спальные районы, основным транспортом стало метро. И в прошлое ушел тот город, где люди передвигались пешком и на трамваях, редко спускаясь под землю. Авторы фильма естественным образом по этому времени ностальгируют. Ведь современный мегаполис появляется в первых и последних кадрах фильма — много людей, много машин — и вызывает у рассказчика смешанные чувства.
Здоровый взгляд на предмет
Конечно, характеры героев «Покровских ворот» достаточно подробно прописаны Зориным и по своему вкусу усилены Козаковым. Тем не менее — раз уж герои эти стали нам практически родными — остается немало вопросов. Прежде всего — о прошлом: ведь в фильме ничего не говорится о происхождении соседей по коммуналке. А это для советской эпохи (хотя, пожалуй, для любой!) необычайно важно. Потому что помогает понять «расклад сил», ресурсов, влияния, поведенческие стереотипы. Как всегда — если знаешь, что за человек перед тобой и откуда он, легче себя с ним правильно вести.
Первое, что мы видим в той самой коммуналке — комнату тетушки Костика Алисы Витальевны, где она слушает свой любимый (гибнущий в последних кадрах картины) патефон. Кстати, это необычная для Советского Союза вещь: патефон не советский и даже не чудом уцелевший дореволюционный. Это топовая модель конца 1920-х годов Victrola 2-60. От отечественных она отличалась, как обычно, надежностью и несколько более качественным звуком. А слушает Алиса Витальевна модную быструю мелодию 1930-х — галоп Исаака Дунаевского из фильма «Девушка спешит на свидание». Но в коллекции, очевидно, есть и более старые записи — например, Федор Иванович Шаляпин, исполняющий знаменитую серенаду Мефистофеля из оперы «Фауст» Шарля Гуно. Эту-то пластинку со всей очевидностью вызубрил Костик — именно оттуда фраза: «Мой совет — до обрученья ты не целу-у-уй его!». И зная, что это именно фраза Мефистофеля, по-другому смотришь на Костика, видишь в нем едва ли не демоническую фигуру.
Но вернемся в комнату (будуар?) Алисы Витальевны. Вполне возможно, что именно она — женщина 1890–1900-х годов рождения — была владелицей или основной съемщицей всей квартиры, то есть происходила из небедной семьи. С определением сословия — дворянка? купчиха? мещанка? — сложнее: в комнате есть предметы, указывающие и на второе (антикварное бюро и кушетка-рекамье, бронзовые скульптуры), и на третье («тонетовские» стулья и не такой уж изысканный серийный обеденный стол) сословие. Настольная лампа с абажуром и массивным керамическим основанием переделана из керосиновой начала XX века. Люстра — тоже эпохи ар нуво, 1900–1910-х годов. А вот телевизор КВН-49 с линзой (наиболее массовая модель начала пятидесятых) и простенькая дулевская посуда советских уже времен говорят о том, какое десятилетие на дворе.
Сама же Алиса Витальевна в плане одежды действительно «изысканна, как мадригал»: ультрасовременны для середины 1950-х костюм и туфли. О ее статусе «из бывших» говорят многочисленные портреты (очевидно, предков и родственников), развешанные по стенам. Один из них живописный, остальные — фотографии...
Два семейных портрета (родители?) есть и в минималистической комнате Костика, которую мы видим следующей. Но для него семейная история, очевидно, не самое важное — куда важнее культура. Посмертная маска Пушкина, прикрепленная к легкомысленной циновочке, соседствует на стене Костика с фотопортретом Анны Ахматовой. Причем это не дореволюционная Ахматова времен «Четок», а более поздняя, 1920-х годов. В остальном — гимнастические кольца, гэдээровский компактный письменный стол — комната действительно минималистична, ничего лишнего. Костик — человек будущего, который чужд «вещизма».
Комнаты «тройственного союза» Хоботовых и Саввы Игнатьевича много говорят о вкусах «духовных людей», по выражению Маргариты Павловны. Недорогие утилитарные карболитовые настольные лампы (никакие они не энкавэдэшные, это байка — самый обычный ширпотреб, делавшийся массовым тиражом). И при этом — затейливое трюмо, роскошная кровать (Алиса Витальевна между тем спит на металлической кровати «с шишечками»). Главный взгляд опять же на стены: у Хоботова там висят портреты писателей (Чехов и Камоэнс), у Маргариты Павловны — ультрасовременная живопись, почти поп-арт, очевидно, привезенная из Латинской Америки. У Саввы Игнатьевича — небольшие фотокарточки, память с фронта. И самый, похоже, ценный артефакт из живописи — на стене висит картина в жанре сюрреалистического ню «Девочка с куклой» немецкого художника Рихарда Мюллера. Откуда она взялась у Хоботовых — точнее, ее копия или хорошая репродукция, — бог весть.
Кстати, из Бразилии Маргарита Павловна привезла и бытовую технику — тот самый «бразильский фен». Модель Morphy Richards Noiseless Hair Dryer HDA-2 была настолько удачной, что в середине пятидесятых завоевала большую часть мирового рынка. Так что, заметим, ездила в Латинскую Америку Маргарита Павловна совсем недавно. Любопытно, что фен этот был позже скопирован в СССР и выпускался до 1970-х под названием «Аэлита-1». И, по всей вероятности, именно советский клон снят в фильме: черные Morphy Richards были редкостью, а «Аэлиты» как раз часто выпускались в этом цвете.
Маргарита Павловна — основная движущая «дизайнерская» сила коммуналки у Покровских ворот, это очевидно. Ее гардероб — хотя не делает хозяйку моложе и стройнее — продуман стилистически, мебель ультрасовременна (посмотрите хотя бы на полосатое кресло или двойной торшер, больше характерные для 1960-х годов!). А чего стоит зонтик на балконе, явно подсмотренный где-то там, в Бразилии! И Хоботова она также — можно это оценить по качеству его гардероба — постаралась приучить стильно одеваться. Для контраста можно оценить простецкий солдатский гардероб Саввы и еще более бедный, состоящий из армейских обносков, костюм его фронтового друга Леонтия.
Последней мы видим комнату Велюрова, в которой самый заметный артефакт — это собственная афиша артиста. Зато на протяжении фильма есть очень много кадров «мест общего пользования» коммуналки — и они ностальгии если способствуют, то весьма относительно. Обшарпанные коридор и кухня, не говоря о ванной, — с отдельными (чтобы не спорить, кому платить за свет) осветительными приборами и полочками... Исписанные телефонными номерами обои около симпатичного бакелитового аппарата «Красная заря» конца 1930-х годов... Годами, очевидно, не моющиеся окна — все это совершенно не способствует желанию «немедленно туда вернуться».
Хотя как сказать — известно, что многие бывшие жители коммуналок по тому быту ностальгируют, вспоминают даже, что дружили с бывшими соседями по многу лет после «расселения общего улья в отдельные гнезда». Но все это именно что «после». А так — в фильме очень хорошо показаны ощущения Саввы от новой квартиры. «Простор, брат, хотя и надо кое-где приложить руки». А значит, несмотря на всю ностальгию, переселение было логичным.