* * *
Плотник Михаил Лужков принес сына из родильного дома в соседний барак на Павелецкой набережной, дом четыре дробь шесть. Отец, член «Союза воинствующих безбожников», назвал сына Юрием, не зная, что это имя носил основатель Москвы князь Юрий Долгорукий. (На это обстоятельство обратил внимание президент Путин, заметив, что Москве везет на Юриев.)
Сын рос в одной комнате на шестерых. Огонь в печи хранила матушка, когда муж и отец трех сыновей воевал и томился в германском плену. Три сына так голодали, что лишь однажды, наевшись белой глины, почувствовали себя сытыми.
Жизнь, длившаяся свыше полувека, не отличалась от биографий сверстников. Учеба в «керосинке» (институте имени Губкина), совмещенная с работой дворником ранним утром, студенческие вечеринки. Поездка на целину. Диплом инженера-механика, неуклонный подъем по карьерной лестнице со ступеньки младшего научного сотрудника. Жизнь с любимой женой и двумя сыновьями в типовом доме на Полимерной улице, закончившаяся трагедией — смертью жены от рака и сменой профессии в дни развала государства.
— Юрий Михайлович, как так вышло, что вы, начальник главного управления Министерства химической промышленности СССР, удостоенный за содеянное в обороне государства орденами Ленина и Трудового Красного Знамени, лауреат Государственной премии СССР, доктор химических наук, попали на Тверскую, в бывший дворец генерал-губернаторов?
— В годы советской власти меня без отрыва от производства избирали депутатом Московского совета. Там много лет состоял в одной из постоянных комиссий и делал все, что необходимо для города. Бывший директор ЗИЛа Сайкин при перестройке неожиданно для себя возглавил Мосгорисполком, а мне Ельцин предложил быть первым заместителем председателя Мосгорисполкома, руководителем гиблого агропрома. Пришлось помотаться по овощным базам…
— Тогда, всем на удивление, вы очистили авгиевы конюшни от гнилья, прекратили ежегодные мобилизации москвичей на переборку картошки…
— Еще очень важное для меня обстоятельство. Кроме агропрома я ведал комиссией по кооперативному движению и индивидуальной трудовой деятельности, ей придавали особое значение. Членом комиссии назначили Елену Батурину. Она стала моим надежным помощником, верной супругой и успешным предпринимателем, что не возбранялось законом для жен чиновников.
На выборах весной 1990 года демократы во главе с Гавриилом Поповым победили коммунистов. Но среди сотен победителей не оказалось ни одного, кто мог бы руководить разваленным городским хозяйством. Гавриил Попов говорил: «Я не знаю хорошо Лужкова, но Лужков навел порядок на овощных базах и знает дело, поэтому надо срочно его утвердить, иначе просто могут начаться массовые выступления».
Тогда даже столовая в Моссовете закрылась из-за отсутствия продуктов. Город утопал в мусоре. Демократы представили меня Ельцину, и моя судьба была предрешена. Перед голосованием председатель Московского совета Гавриил Попов 12 апреля 1990 года представил меня депутатам, забывшим о празднике — Дне космонавтики: «Политикой совершенно не интересуется… Твердый характер. Из старообрядцев» (в последнем качестве мне польстил: самые успешные московские купцы — выходцы из непьющих староверов).
«Какая у вас платформа? Вы демократ или коммунист?» — спросили из зала, где заседали, как в парламенте, 450 депутатов. Ответил: «Я член КПСС, но стою и всегда стоял на одной платформе — хозяйственной. Я из партии хозяйственников».
Большинством голосов меня избрали председателем Мосгорисполкома, правительства города. Так сбылось давнее предсказание моей школьной учительницы: «Ты, Лужков, допрыгаешься!».
Я дал согласие на избрание с одним условием: заместителей буду подбирать исключительно сам.
— Кто состоял в вашей первой команде?
— В нее вошли люди, известные по делам в городе: Никольский, Ресин, Орджоникидзе, Кезина, мои ровесники, москвичи, бывшие коммунисты, секретари горкома и райкома, руководители горисполкома. Позднее — Шанцев, Бирюков, Толкачев, Швецова…
Когда в августе 1991 года полки магазинов совсем опустели, а улицы заполнили танки, наша команда не раскололась. В горком на Старой площади, куда вызвали, я не явился. Пошел с беременной женой в Белый дом. Народ вышел на его защиту. Мы окружили здание тяжелыми строительными машинами. Командующего войсками Московского округа я жестко предупредил: «Если к шестнадцати часам в городе останется хоть один танк, мы будем их жечь…»
Когда город освободили от военных, возникла другая проблема — буйство толпы, пришлось ее усмирять. На Старой площади преградил дорогу толпе, бившей стекла, рвавшейся в зданиях ЦК учинить погром. Взял в руки мегафон и приказал охране: «Опечатать входы и выходы в здание! Отключить телефоны! Отключить водопровод! Отключить электричество! Отключить все системы снабжения!» Закончил экспромтом, трагедию превратил в комедию: «Кроме канализации! Чтобы не наложили в штаны!»
Год спустя пережил другое испытание. Москва все еще находилась в ужасном состоянии. Разруха, на Тверской улице в магазинах голые прилавки. Не хватало хлеба, водочные и табачные бунты сотрясали Москву. Недовольные тяжким положением в столице депутаты Верховного Совета вызвали в Кремль. Когда стоял на трибуне и отчитывался, кто-то закричал на весь зал:
— А давайте снимем этого Лужкова! Прямо сейчас! Вношу предложение! Прошу поставить на голосование! Кто «за»?
Тогда заседания транслировалось по телевидению. За происходящим в зале следила вся страна. Я видел разгневанных людей, рвавшихся убрать меня с глаз долой. Но чувствовал за спиной Москву. На трибуне невольно расхохотался и ответил:
— Извините, не получится. Не вы избирали мэра.
Это был первый холодный душ на головы депутатов, резко ограничивший их всесилие.
Отношения мои с Борисом Николаевичем после провала ГКЧП сложились теплыми. Это помогло противостоять его окружению, когда началась грабительская «обвальная» приватизация. Государственные предприятия в спешке сбывали за бесценок и убеждали, что каждый проданный завод — это гвоздь в крышку гроба коммунизма. А я считал, забивали гвозди в гроб России. Ельцин решил: «И вы, Чубайс, не лезьте в Москву. Вам что, России мало? У меня есть кому Москвой заниматься». Своим указом ввел в Москве «особый порядок приватизации». Таким образом, пятая часть акций, проданных компаниям, резервировалась за мэрией Москвы, а свыше половины денег за приватизацию любого московского предприятия поступало в полное распоряжение города. Мы получили право выбирать варианты приватизации, подыскивать инвесторов, ставить свои условия, не позволяли разрывать технологические связи. В результате получили средств больше, чем реформаторы со всей России.
Так сохранили в строительстве миллион рабочих рук и стали, как в Советском Союзе, наращивать каждый год до 5 миллионов квадратных метров жилой площади. Взялись тогда и за невиданные прежде проекты.
— Телеканалы и пресса, захваченные олигархами, с иронией называли их «большими проектами Лужкова». С чего начали?
— С того, что с Ресиным облетел на вертолете вокруг Москвы. Двойственное чувство испытал, впервые увидев город с птичьего полета. «Как красиво! — говорил себе, пролетая над старой Москвой, — и как ужасно!». Город выглядел тяжелобольным. Ржавые крыши замусорены и отвратительны. Кругом сломанные купола безжизненных церквей, пустыри на их месте, типовые коробки с черными плоскими крышами.
Мы увидели за пределами МКАД села с деревянными домами и удобствами во дворе. Захиревшие промышленные зоны перемежались с жилыми кварталами. Никакой гармонии, единства.
Возрождать Москву начали с центра. Снесли двухэтажную «хозяйственную пристройку» к зданию Большого Кремлевского дворца. На ее месте воссоздали историческое Красное крыльцо, тем самым вернули утраченный облик Соборной площади. В самом дворце разобрали зал заседаний Верховного Совета, и на прежнем месте появились вновь тронные Андреевский и Александровские залы.
Когда в годы тотального разрушения «купеческой Москвы» Казанский собор, Иверские ворота и часовню на Красной площади решили снести под предлогом, что они мешают прохождению военной техники, замечательный реставратор Петр Барановский успел обмерить стены, окна, сделал эскизы — зафиксировал все, что видел. Тем самым дал нам возможность воссоздать памятники в режиме полной достоверности. Таким образом, вернули исторический облик главной площади Москвы.
После Соборной и Красной площадей взялись за Манежную. Архитектор Борис Улькин предложил рядом с Кремлем построить торгово-развлекательный подземный комплекс — первый в Москве. Я его поддержал, показал проект Ельцину, он с радостью проект утвердил. Тогда на Манежной площади все время митинговали коммунисты, и тут вдруг я — с деловым, а не политическим проектом...
Вскрыли асфальт площади. Выкопали глубокий котлован. Что тут началось в прессе:
«Стройка у стен Кремля не сулит никакой удачи».
«Роются в Москве ямы и возводятся башни».
«Призрачный платоновский «Котлован» зияет посреди Москвы».
«Все объекты — пример небывалого волюнтаризма».
«Поставив на зодчество, московский мэр рискует проиграть».
Еще выговаривали, что нарушен исторический образ Манежной площади. Но у этой площади отсутствовал «исторический образ». Потому что она образовалась, когда разрушили дома между Моховой и Манежной улицами. Пустовавшую всегда площадь, залитую асфальтом, заполняли автобусы «Интуриста». Взамен появился торгово-развлекательный комплекс «Охотный Ряд», фонтаны и площадь, заполненная народом. За первым торговым центром последовали многие другие, всем москвичам известные.
Вскоре после событий у Белого дома архитекторы подготовили проект указа Президента России «О фонде возрождения Москвы», где упоминалось тринадцать уникальных сооружений. Первым в списке значился храм Христа Спасителя. Каким он был, мне показал в старинном альбоме Илья Глазунов. На месте взорванного храма образовалась в годы перестройки свалка, в которую превратилась яма закрытого бассейна «Москва». Я запросил архивные материалы и увидел грандиозную платформу на 128 сваях, забитых до скального основания. Возникла мысль о возрождении храма Христа на этом фундаменте. Мне доложили, что сохранилась документация XIX века, не только чертежи здания, но и сметы расходов, справки о стоимости материалов и выполненной работе. После чего обратился к Алексию II с предложением — воссоздать храм на прежнем месте. Святейший дал свое согласие. «Раз вы хотите, — решил Ельцин, благоволивший тогда к Москве, — стройте. Но бюджетных денег нет».
Президента Академии художников Зураба Церетели я назначил главным художником храма. Он подключил к работе триста скульпторов и живописцев, сам изваял кресты, врата, фигуры на фасаде. Мы постоянно информировали Ельцина о ходе строительства. В то же время он очень ревновал меня, я всегда в рейтингах государственных деятелей значился после него на второй строчке. Окружение его интриговало против меня, относилось ко мне с неприязнью: я не выпивал, проявлял самостоятельность. Не сложились отношения с губернатором Санкт-Петербурга, который сказал обо мне: «Ну что он, в кепке, бегает перед экранами по какой-то стройке. Мэр должен подписывать бумаги, а не бегать по стройкам».
— Поставив диагноз тяжелобольному городу, вы начали его лечить: строить с невиданной силой и ремонтировать то, что обрекалось прежними Генеральными планами на слом. Вдруг все, включая иностранцев, увидели: Москва красивая, не ужасная. Башенные краны с окраин вернулись в центр, преобразилась Манежная площадь, где торчал камень, напоминавший о юбилее революции, у которой, как пелось, не было конца. Юрий Михайлович, явно наметилась тенденция замалчивать или принижать сделанное вашим правительством. Я даже читал, что храм предложил строить Ельцин, а руководил строительством патриарх Алексий…
— Храм, спустя пять лет после начала строительства в 1995 году, близился к завершению. И вдруг звонит Ельцин и говорит: «Юрий Михайлович, я вас прошу не торопиться с завершением храма». Я поразился: «Борис Николаевич, не понимаю ваше предложение. Мы хотим, и патриарх хочет как можно быстрее завершить работу. Как я ваше пожелание доведу до всех людей, они меня не поймут». В ответ услышал: «Я сказал то, что сказал, прошу это принять к руководству».
— Что вы ему ответили?
— Это я не могу исполнить.
— Ко всеобщему удивлению в России и в мире, в середине 90-х, всего через два-три года после стрельбы по Белому дому, центр Москвы стал преображаться. В одно и то же время сооружались «Охотный ряд», обелиск Победы и музей, памятник Петру, и храм Христа, «Москва-Сити»... Чья была идея соорудить в Москве монумент в честь 300-летия Российского морского флота, Петра Первого?
— Ко мне обратились военные моряки. Они хотели установить его непременно в Москве. Хотя у этой идеи нашлись яростные противники, утверждавшие, что Петр не любил Москву, лишил ее статуса столицы и так далее. Но Петр родился в Москве, детские годы провел в Кремле и в подмосковных царских усадьбах, потешные войска формировал в Преображенском и Семеновском, нашел ботик в усадьбе деда в Измайлове, там впервые плавал на прудах. Поэтому мы решили почтить память этого великого человека, жесточайшим образом преобразовавшего Россию.
Монумент Петра критикуют за размеры, но они соотносимы с ролью Петра в истории. За штурвалом основатель флота видит водную гладь. Фигура такая абсолютно уместна. И место достойное. На нем до войны предполагали установить огромную статую «Рабочий и колхозница».
— В указе Ельцина «О фонде возрождения Москвы» под номером 3 значился памятник Победе на Поклонной горе…
— На Поклонной горе заложили камень памятника в 1958 году. С тех пор во времена Хрущева, Брежнева и Горбачева монумент не смогли установить. Приближался юбилей, полвека со дня Победы, и требовалось срочно привести в порядок Поклонную гору, пребывавшую в запустении. Недостроенный музей законсервировали, памятника не существовало в помине.
По просьбе Ельцина мы начали им заниматься. Когда я поднялся на Поклонную гору, то увидел свалку гранита, частично разворованного на надгробия, полностью разрушенную, разваленную систему. То была сложная, тяжелейшая работа. За два года выполнили то, на что не хватило сорока лет. Ельцин за неделю до юбилея, в мае 1995 года, посмотрел, что осталось сделать. Он спросил: «Юрий Михайлович, — он же знал, что такое строительство, — а вы успеете?» Я ответил: успеем. Ответственность была колоссальная. Фигуру Георгия Победоносца из Санкт-Петербурга доставили незадолго до праздника с участием глав государств и правительств Европы и Америки.
— Как удалось за два года эскиз, датированный Зурабом Церетели апрелем 1993 года, превратить в обелиск высотой 141,8 метра в мае 1995 года?
— Опять здесь в меньшей степени мэр, начальники, в значительнейшей степени проявилось общее желание строителей сделать подарок стране, победившей в страшной войне. До открытия музея я водил Хиллари Клинтон по залам, показал ей стол, за которым сидели Сталин, Рузвельт и Черчилль, панорамы главных битв. Все это время слышал одно и то же восклицание: «Восхитительно!».
— Московский университет — не городской объект. Почему вы занялись его развитием?
— Но это университет наш, московский, самый известный в России и мире. Поэтому пришли на Воробьевы горы, возвели факультеты, Фундаментальную библиотеку на миллионы томов. Библиотеку и учебный корпус гуманитарных факультетов построила «Интеко», компания моей жены.
Перед библиотекой установили созданный Зурабом Церетели памятник Ивану Шувалову, фавориту Елизаветы Петровны и основателю университета. По масштабу наша работа стала в ряд с той, что произошла на Ленинских (Воробьевых) горах в годы Сталина.
— Юрий Михайлович, насколько я знаю, с первых дней вашего правительства строители сооружали не только здания, но и дороги…
— Да, они стали сразу нашим приоритетом. Пролетая над Московской кольцевой дорогой, увидел две полосы, запруженные грузовиками, и понял: срочно надо реконструировать МКАД. Ее называли «дорогой смерти». Каждый год здесь гибли 200 пешеходов, и 1000 человек получали увечья. Начали реконструкцию с малого: полотно дороги расширили за счет разделительного газона, осветили всю МКАД и установили разделительный забор, чтобы не происходило лобовых столкновений машин. Большего тогда мы позволить себе не могли.
Далее, создав «Дорожный фонд», вернулись на МКАД через несколько лет и превратили ее в дорогу международного класса. Построили тоннели, путепроводы, шесть больших мостов над Москвой-рекой, железнодорожными и автомобильными дорогами. Вместо двух полос стало пять в каждом направлении.
Кроме МКАД вокруг всей Москвы проложили Третье транспортное кольцо длиной 36 километров, замкнув его в 2003 году. Там 19 километров эстакад и 5 километров тоннелей. Но дальше в том же темпе развиваться не могли, потому что федеральное правительство лишило все города, включая Москву, дорожных фондов. Произошла катастрофа. Россия стала строить в 20 раз меньше, всего 3 тысячи километров в год, столько, сколько в Китае — за две недели.
Пришлось на Третьем кольце пустить транспорт вместо эстакад по Беговой и Нижней Масловке. Десять лет висела над землей оборванная эстакада на пути к «Москва-Сити». За это время, имея Дорожный фонд, мы могли бы проложить двести километров дорог, таких как МКАД, с мостами, эстакадами, транспортными развязками…
Большие работы выполнены на Ленинградском проспекте от площади Белорусского вокзала до МКАД в сторону аэропорта. Машинам тут путь всегда открыт, пробок нет.
Нет пробок и на преображенном Звенигородском шоссе, оно стало радиальной магистралью между Кудринской площадью и МКАД. По давнему Генеральному плану эта магистраль называлась Краснопресненским проспектом. Теперь она есть, но под другим названием.
Мы начали строить Четвертое транспортное кольцо, Алабяно-Балтийский тоннель как часть этого кольца.
Очевидно, чтобы вызвать недовольство москвичей пробками на дорогах, в 2010 году правительство президента Медведева не выделило Москве ни одного рубля из государственного бюджета на сооружение метро, которое финансировалось даже в годы Отечественной войны.
— Стало модой высказываться негативно о небоскребах «Москва-Сити».
— Большие проекты всегда ругают, а потом без них жить не могут.
Москва вступила в рыночные отношения со всем миром, а площадей бизнесу у города хронически не хватало. Строить в историческом месте было нельзя. Поэтому вдали Кремля, на расстоянии четырех километров от него, мы расчистили от двадцати предприятий промышленную зону. Их место отвели двадцати небоскребам. Вырыли огромный котлован, что дало повод прессе еще раз злорадствовать и поминать злополучный «Котлован» Андрея Платонова.
Перед началом стройки я побывал в Париже, где на расстоянии четырех километров от Триумфальной арки высятся небоскребы Дефанса. Увидел небоскребы Гинзы в Токио и Доклэнда в Лондоне. Первым делом провели ветку метро с крупной станцией. Между Кутузовским проспектом и котлованом возвели торгово-пешеходный мост «Багратион», о нем острили, что это мост в никуда. Сейчас молчат. Двухъярусный мост очень красивый и необходимый. «Сити» называют «градостроительной ошибкой», но это очень серьезное достижение зодчества. В «Сити» реализованы смелые решения в области архитектуры. Это проект уникальный.
— Юрий Михайлович, весной 2010 года вы публично заявили, что глав регионов должен выбирать народ, а не депутаты местных собраний. После чего президент Медведев посоветовал несогласным с ним подавать в отставку. Что вы и сделали. Но он ее не принял. Осенью последовал залп трех федеральных каналов по Лужкову и Батуриной, вашей жене, началась травля в прессе… И через неделю после дня рождения вам преподнесли в качестве подарка указ об отстранения от власти и утрате доверия.
Что произошло между весной и осенью, какую разыграли интригу в Кремле?
— Скажу тебе, что и другим журналистам отвечал: «Моя отставка — это несправедливость и беззаконие. И месть за мой отказ поддержать выдвижение Медведева на второй президентский срок».
— «Утрата доверия», «отстранение» — все это суета сует, забудется, развеется как дым. А созданное за двадцать лет послужит Москве века. Я не спрашиваю, чем вы занимаетесь сейчас. Об этом недавно «МК» писал, побывав в Калининградской области, где вы выращиваете гречку, разводите романовских овец, занимаетесь племенным коневодством. Все это интересно, но меня волнует Москва и то удивительное, что вы и ваша команда сделали в городе.
Одно в заключение хочу сказать. Среди поздравлений по случаю юбилея самый дорогой подарок, как я думаю, преподнесла вам Елена Николаевна. В этом году журнал «Форбс» назвал ее самой успешной в бизнесе и богатой женщиной. И это притом что ее компания шесть лет после вашего «отстранения» строит по всему миру вдали от Москвы и России. Тем самым бесспорно доказано: обвинения, ставшие одной из главных причин «утраты доверия» и травли в СМИ, — бездоказательны.