Летом родители с детьми неоднократно путешествовали по Европе, бывали в городах и в музеях Германии, Франции, Швейцарии. Надежда после гимназии, где учила латынь, французский и немецкий язык, поступила на юридический факультет Киевского университета, но бросила право и стала брать уроки у известной художницы-авангардистки Александры Экстер.
В киевском кафе 1 мая 1919 года 20-летняя девушка познакомилась с Осипом Мандельштамом, и с того дня начался роман, отмеченный в дневнике очевидца: «Появилась явно влюбленная пара — Надя Х. и О.М. Она с большим букетом водяных лилий, видно, были на днепровских затонах».
Мандельштам родился в семье купца первой гильдии, мать его была музыкантом. В Санкт-Петербурге Осип получил среднее образование в престижном Тенишевском училище. Три года занимался в Сорбонне и Гейдельберге. Крестившись, преодолев 3- процентный барьер для евреев, завершил образование на романо-германском отделении Петербургского университета в 1917 году, не защитив диплома. К тому времени он дважды издал сборник стихов «Камень» и вошел в круг известных поэтов столицы России.
Осип и Надежда были европейски образованными русскими интеллигентами. Не пожелавшие покинуть Россию, они жили где придется в Москве.
Обращаясь к Марине Цветаевой, влюбчивый Осип видел ее в образе античной богини и русской красавицы:
И пятиглавые московские соборы
С их итальянскою и русскою душой
Напоминают мне явление Авроры,
Но с русским именем и в шубке меховой.
Не буду повторять известную трагическую историю поэта, дерзнувшего в 1934 году сочинить о Сталине, по выражению Пастернака, «самоубийственные стихи» и брошенного четыре года спустя в братскую могилу:
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца —
Там помянут кремлевского горца…
Скажу одно: если бы не его верная до гроба жена, не выходили бы сегодня в России и в мире сочинения поэта, признанного великим. Надежда Мандельштам заучивала наизусть его стихи и прозу, копии передавала на хранение родственникам, верным друзьям, брату Евгению Хазину, жившему на Страстном бульваре. Сюда она пришла утром после первого ночного обыска, где искали стихи о Сталине. Евгений сопровождал сестру на вокзал, откуда началась первая ссылка Осипа. Брат нашел одинокую сестру весной 1942 года в казахской глуши и помог переехать в Ташкент, где жила подруга Анна Ахматова. Надежда экстерном завершила высшее образование, защитила кандидатскую диссертацию, получила право преподавать английский язык, заведовать кафедрой, чем занималась годами, кочуя по городам вдали от Москвы, где ей до смерти Сталина грозил арест, которого она чудом избежала.
Хранить наследство мужа Надежде Яковлевне было гораздо трудней, чем Елене Сергеевне Булгаковой, спасшей «Мастера и Маргариту». Сложнее потому, что вдове Булгакова, жившей в Москве под покровительством Генерального секретаря Союза писателей СССР Фадеева, не приходилось скрываться по разным городам, менять адреса, чтобы не попасть в тюрьму, как жене врага народа.
Надежда Яковлевна пережила братьев и сестер. Вернуться в Москву смогла в 66 лет, купив с помощью Константина Симонова однокомнатную квартиру в Новых Черемушках. Из Москвы переправила сохранившийся архив в США, Принстон, сняв с него копии. Написала три книги воспоминаний, изданные в Нью-Йорке и Париже. Умерла в 80 лет, но не дожила до полной реабилитации мужа. Надежда Яковлевна покоится на Старокунцевском кладбище, где рядом установлен памятный камень о муже, чья безымянная могила — на берегу Тихого океана…
Другой важный адрес, на углу Страстного бульвара и Петровки, где помещалась до 1917 года гостиница «Петровская», упоминает в книге «По Москве исторической» Виктор Сорокин: «В конце 1880-х годов в этом доме, — пишет он, — жил врач С.С.Голоушев, известный в литературно-художественной жизни Москвы как писатель-искусствовед Сергей Глаголь и как художник, запечатлевший виды Москвы и некоторых городов». Сын начальника Оренбургского жандармского управления Сергей стал народовольцем, революционером, «ходил в народ», не раз арестовывался. Медицинский факультет Московского университета окончил в 29 лет. Мечтая быть художником, посещал классы Московского училища живописи, ваяния и зодчества. Занимаясь врачебной практикой, постоянно рисовал и писал картины. В Третьяковской галерее хранятся два его пейзажа. Как врач преподавал студентам-живописцам анатомию, создал графическую мастерскую. Он первым в России выжигал рисунки по дереву и гравировал на линолеуме. Писал о художниках, сочинял рассказы, стихи. Жизнерадостный врач не пропускал веселых собраний в литературных кружках Москвы. Он отказался свидетельствовать смерть при казнях и уволился из полицейской части, где служил и жил в казенной квартире. В 1917 году написал документальный очерк «На Тихом Дону». Леонид Андреев как редактор забраковал его, назвал «пухлявым» в письме, попавшем спустя 13 лет в сборник памяти писателя. Это дало повод всем, кто сомневался в авторстве Михаила Шолохова, обвинить его в 1930 году в плагиате.
«Тихим Доном» Голоушев, на мое горе и беду, назвал свои путевые заметки и бытовые очерки, — писал в Москву Шолохов Александру Серафимовичу. — Мне крепко надоело быть вором…. За какое лихо на меня в третий раз ополчаются братья-писатели? Вы были близки с Андреевым, наверное, знаете С.С.Голоушева. Может быть, он, если это вообще надо, — может выступить с опровержением этих слухов. И жив ли он?»
Опровергнуть слухи не мог Сергей Глаголь, давно умерший. Но братья-писатели с тех пор не оставляют попытки отнять у автора роман. В этом больше всех преуспел Александр Солженицын, издавший в Париже незавершенную книжку «Стремя «Тихого Дона». Ее анонимный автор Д*, скрываясь на даче в Крыму, пыталась доказать авторство донского писателя Федора Крюкова. Ей помогали Лидия Чуковская и другие литературные дамы, вдохновляемые Александром Исаевичем. В сущности, то был заговор, организованный умелым конспиратором, закончившийся двумя смертями. После допроса в КГБ покончила с собой Екатерина Воронянская, бывавшая на даче у Д*. Вслед за ней, не желая подвергаться аресту, погибла Ирина Николаевна Медведева-Томашевская, она же Д*, она же Дама, как ее назвал Солженицын…
Но братья-писатели с тех пор никак не хотят смириться с тем, что гениальный роман сочинил не белогвардейский офицер, не похититель чужой рукописи, а молодой писатель, автор 30 остросюжетных рассказов и повестей, не окончивший гимназии и не принятый в Московский университет за неимением рабочего стажа и путевки комсомола.
В «Белой книге: М.А.Шолохов», составленной в 2012 году В.Новиковым, названо множество антишолоховских высказываний, статей и книг, среди которых всем известные имена: Ю.Трифонова, В.Тендрякова, В.Солоухина, А.Вознесенского, М.Ардова, А.Битова, С.Аллилуевой, Н.Ивановой, А.Архангельского, В.Ерофеева, Б.Сарнова, не считая множества докторов и кандидатов наук, литературоведов и журналистов, тщетно ищущих 80 лет истинного автора романа. И не находят. Потому что он давно известен.
На заседании Пен-клуба я подарил Андрею Вознесенскому книгу с ксерокопиями найденных мной рукописей «Тихого Дона», не зная того, что он автор опубликованного в «Русском зарубежье» гнусного четверостишия:
Сверхклассик и сатрап,
Стыдитесь, дорогой,
Один роман содрал,
Не смог содрать другой.
С тех пор прошло много лет, мы часто встречались в «МК» и в Российской академии художеств, но у поэта времени не хватило для извинения.
Не так давно в Доме книги на Новом Арбате обменялся автографами с Дмитрием Быковым. Подарил ему четвертое издание «Рукописей «Тихого Дона» с предисловием английского профессора Брайана Мэрфи, утверждающего, что измышлениям о плагиате положен конец.
И что же? Вскоре после той встречи Дмитрий Быков издает роман «Х» с фотографией на обложке юного Шолохова и очередного претендента на авторство «Тихого Дона». Как пишет рецензент этой книги, Шолохов стал у Быкова донским журналистом Шелестовым. Присланную на его имя рукопись под названием «Пороги» Шелестов политически улучшает. Высокие партийные товарищи довольны… Такая вот чушь истинного либерала. Не ожидал от Дмитрия Львовича столь убогой фантазии, думал, он сам напишет свой «Тихий Дон». Но ошибся.
...Московские бульвары тянутся более чем на 9 километров. Хочу мысленно пройти по ним и назвать все памятники, чтобы доказать: их не так много, как кажется. Есть еще здесь место для монументов. Первым, как известно, появился Пушкин на Тверском бульваре; на том же бульваре посреди листвы — Есенин.
Памятник Гоголю на бульваре его имени. Там же плывет в лодке Шолохов. Далее, у Никитских ворот, — в камне Тимирязев. На Страстном бульваре — Рахманинов и Высоцкий. Крупская — в начале Сретенского бульвара, а в конце его — Шухов. Грибоедов — на Чистых прудах, Замыкает этот ряд Чернышевский у Покровских ворот.
Всего 11 памятников, по одному примерно на 800 метров. Плюс обелиск на Трубной площади. Официальная точка зрения: это слишком много, и больше им места на бульварах нет.
Конечно, много — смотря с чем сравнивать. На Садовом кольце длиной 15 километров на площадях три известных памятника — Маяковскому, Лермонтову и Ленину. А должно быть — десятки. В городе нет монументов Дмитрию Донскому, Сергию Радонежскому, Ивану III, маршалам Победы, адмиралу Кузнецову, Шостаковичу и Прокофьеву...
Минувшим летом я видел в Париже на мэрии — десятки фигур, у Лувра — сотни статуй. В городах Италии — Римини и Вероне — сбивался со счета, пытаясь узнать, сколько больших и малых изваяний на улицах, площадях, стенах и над домами.
В Москве на стене и над крышей барельефы и статуи есть на здании главной библиотеки. Скульптуры, что возвышались над домами улицы Горького — Тверской, исчезли.
При советской власти памятники устанавливало государство. На их постаментах значится: «От советского правительства». После 1991 года монументальной пропагандой занялось правительство города. Его силами сооружены десятки изваяний, начиная от всем видимых обелиска Победы, Петра Первого, до миниатюрных уточек у прудов Новодевичьего монастыря. Город воздал честь основателю Московского университета Ивану Шувалову, конструктору Шуховой башни, маршалу Жукову, великим писателям и поэтам — Достоевскому, Чехову, Бунину, Есенину, Шолохову…
Начался процесс воссоздания утраченных памятников — храма Христа, Красного крыльца. Казанского собора, царских дворцов в Коломенском и Царицыне; появился Дом музыки, реконструированы Большой театр и Большой зал консерватории, открыты новые театры…
Все это стало реальностью в трудные годы истории города, потому что властвовала около двадцати лет концепция правительства столицы: «Москва будет прирастать историей и культурой». Она «приросла» Музеем Отечественной войны, Дарвиновским музеем, Московским музеем современного искусства и его филиалами, галереей искусств Зураба Церетели, Планетарием, Музеем космонавтики. Музей Москвы, ютившийся в церквушке, получил Провиантские склады…
Сегодня Москва прирастает линиями и станциями метро, дорогами, Алабяно-Балтийским тоннелем, эстакадами, церквями в спальных районах, камнями вместо асфальта, парковками, переходами, пешеходными улицами, парками, дворами, избавляется от дикой рекламы и торговли. Все это замечательно.
Но для столицы мировой державы, как поется в песне, «этого мало, этого мало…» Забыты прежние решения о памятниках городскому голове Алексееву, Пастернаку, воссоздании Николы на Арбате и Флора и Лавра на Мясницкой; музей на Волхонке не получил развития по случаю 100-летия…
Завершают Страстной бульвар дома 14—16, сооруженные в 1931 году для Авиационного технологического института. Сюда поступил мой школьный товарищ — золотой медалист Аркадий Мирский, не принятый в разгар «борьбы с космополитизмом» в престижный МАИ, Московский авиационный институт. Он первый встретил меня на Курском вокзале, куда прибывают поезда с Днепра, и показал желанную Москву: метро, Большой театр и улицу Горького, где по обеим сторонам росли чудные деревья. Мы прошли к университету и расстались у приемной комиссии на долгие годы.
Встретились лет через сорок. Обрадовавшись, Аркадий собрал одноклассников. Увлек в Лужники на забытый футбол, где на трибунах нашлось ему место среди известных игроков. На «Динамо» после матча провел в закрытую для болельщиков раздевалку, и там я увидел легенд хоккея, не удивившихся его появлением.
Считался Аркадий своим в театре у Никитских ворот. Дружил с Марком Розовским и Юрием Ряшенцевым. Он принес мне приглашение в Колонный зал и подвел для знакомства к Генри Резнику. Звал в мастерскую Мессерера и Ахмадулиной. Мирский доставал билеты на поезда, дефицитные лекарства, находил лучших врачей для друзей. А жил на пенсию инженера. В перестройку впал в лютую нужду, десять лет не платил за кооперативную квартиру, а когда рассчитался с долгами, заболел. Не телом — душой. Лет семь назад позвонил и стал, неведомо за что, каяться, прощаться. На его визитной карточке вместо званий и наград значилось по латыни «Homo sapiens», что значит — «человек разумный». Разум ему отказал. На мои звонки не отвечал. Ушел в себя. Отмучился добрейший человек Аркадий Борисович Мирский в марте два года назад.
…Построил здания института в 1928—1931 году однофамилец известного архитектора Ивана Фомина, некто В.Фомин. О нем историки архитектуры забыли — и вспоминают в связи с тем, что видят в его строениях «единственную особенность ордерного фасада, выходящего на бульвар, — узкие, похожие на бойницы окна. Лишь обширный витраж над входом, размещенный в угловой части здания, позволяет отнести его к эпохе конструктивизма». Этот стиль сменился в середине 1930-х годов сталинским ампиром, обошедшим Страстной бульвар стороной.
В самом крайнем здании, на углу с Петровкой, до революции помещалась гостиница «Петровская» купца Ивана Ивановича Егорова. В доме 2 на углу с Тверской улицей находились меблированные комнаты «Вега». Сегодня здесь нет ни одной гостиницы. Но скоро появится большая гостиница с парковкой в начале проезда.
Вот и все, что я хотел рассказать о Страстном бульваре.
Впереди ждет Петровский бульвар…