Пороховщикову понравились в Вене, влиявшей тогда на архитектуру Европы, проекты 33-летнего мастера, обученного в императорской художественной академии, и он пригласил его поселиться и работать в Москве. На родину Вебер не вернулся, прожил в ней остальную половину жизни, и тридцать лет сооружал в стиле эклектики доходные дома, особняки, гостиницы, все, что ему заказывали. Сохранились фасады двух его известных зданий: «Елисеевского» гастронома №1 и Цирка на Цветном бульваре.
На Никольской, 17, Пороховщиков удивил город: переделал старинное здание в роскошную гостиницу «Славянский базар» с концертно-выставочным залом под названием «Русская палата». Для гостиницы венский архитектор создал по его заказу ресторан «Славянский базар», чтимый богатыми купцами. «В ней завтракает весь богатый торговый люд Москвы», — сообщал путеводитель «По Москве» за 1915 год. В нем обслуживали как в лучших заведениях Европы, а на стол подавали исключительно блюда русской кухни.
Сюда, как известно из истории искусства, писатель и театральный рецензент Немирович-Данченко пригласил на деловую встречу фабриканта Константина Алексеева, выступавшего на сцене под псевдонимом Станиславский. Легендарная беседа длилась семнадцать часов и закончилась открытием Художественного театра. В «Славянском базаре» останавливался Чехов, тайно встречались герои его пленительного рассказа «Дама с собачкой» Анна Сергеевна и доктор Гуров….
После революции не стало ни гостиницы, ни концертного зала, ни ресторана. Его воссоздали при советской власти в 1966 году. Перестройку «Славянский базар» не пережил, сгорел в 1993 году. Под таким названием открыт ресторан в Замоскворечье, но это Федот, да не тот.
Управители, ведающие в Москве недвижимостью, озабочены сиюминутной выгодой и во вред городу распоряжаются судьбой заведений с вековой историей, помянутых классиками, мемуаристами, связанных с судьбами поколений москвичей. Они закрываются, стоят в запустении годами, как ресторан «Арагви». Их передают в холодные руки коммерсантов, для которых понятие «памятник» — пустой звук; позволяют менять функцию, превращать парикмахерскую и аптеку XIX века в нечто заурядное, лишенное аромата прошлого.
Нет больше «Славянского базара» на Никольской. Нет самой красивой аптеки номер 1, бывшей Феррейна на этой улице. Нет «Пушкинской лавки» в Камергерском проезде, букинистов и антикваров на Арбате, куда постоянно ходили книголюбы и коллекционеры. Исчезает интерес приезжих, русских и иностранцев, к достопримечательностям, и город теряет больше денег, чем приобретает в результате исчезновения славных названий, как теперь говорят, брендов.
Здание на углу Тверской улицы и Страстного бульвара в 1917 году принадлежало потомственным почетным гражданам Чижовым — купцу Андрею Гавриловичу, входившему в торговый дом «А.Г.Чижов и В.Чижов», и Евдокии Филипповне Чижовой — очевидно, родственникам, проживавшим в собственных домах в Калашном и Еропкинском переулках, утратившим все, чем владели, после «социалистической революции».
По справке краеведа Юрия Федосюка в книге «Москва в кольце Садовых», в 1920-е годы «в угловом здании помещалось издательство «Рабочая Москва». В энциклопедиях и справочниках 20-х годов издательства с таким названием нет. Есть редакция «Рабочей Москвы», кочевавшая по разным адресам и не раз менявшая названия. Эта газета вышла в 1918 году как «Вечерние известия Московского совета рабочих и красноармейских депутатов»; потом именовалась «Коммунистический труд». Третье название — «Рабочая Москва». Четвертое — «Московский большевик». После того как ВКП[б], Всесоюзная Коммунистическая партия большевиков, стала Коммунистической партией Советского Союза, КПСС, выходит по сей день как «Московская правда». Здесь я служил свыше сорока лет, чему очень рад, потому что нашел цель жизни, свою тему, формулируемую в двух словах: «Москва и москвичи».
Заработать в ней много было нельзя, по взносам в партбилете вижу, что редко когда выходило 300 рублей в месяц. Но зато можно было писать об авиации, летать по всему Советскому Союзу и далее, вплоть до Австралии, где я побывал. Дозволялось с удостоверением газеты подняться на Спасскую башню, колокольню Ивана Великого, пройти по стенам и башням Кремля. Удавалось первому писать о тех, кто после кончины попал не в райские кущи, а на страницы томов «Московской энциклопедии» под редакцией академика С.О.Шмидта. В городской газете без ограничений, практиковавшихся в центральных газетах, можно было часто писать, путешествовать по улицам и переулкам, что делаю поныне, идя по маршруту Страстного бульвара…
Когда Тверская, став улицей Горького, застраивалась многоэтажными домами, вровень с ними нарастили два этажа над бывшим владением Чижовых и поменяли планировку внутри здания. На первом этаже открылось кафе под названием «Пушкин», что, как пишет Юрий Федосюк, «вызвало резкую критику общественности, и кафе переименовали в «Спорт». В 1934 году на верхних этажах здания разместилось Всероссийское театральное общество и Дом актера с концертным залом. Кафе превратилось в закрытый ресторан, куда попасть с улицы никто, кроме артистов, не мог. Они могли провести с собой друзей, этим правом я однажды воспользовался с провожатым, моим другом–актером. Попал в шумный, до отказа заполненный зал, где к нашему столику подошел с пустой рюмкой в протянутой руке, в позе просящего подаяние, лауреат Сталинской премии увядший блондин Сергей Гурзо, прославившийся в 23 года после демонстрации во всех кинотеатрах СССР фильма «Молодая гвардия». К тому времени главных ролей ему не предлагали, и он с горя пил. Никто ему в водке не отказывал.
В зал под крышей из вестибюля поднимались на лифте. И там я оказался однажды после публикации очерка о Сергее Есенине в ноябре 1988 года, когда не стало цензуры. В нем процитировал без искажений строчки из стихотворения «Русь бесприютная», навеянные после посещения колонии беспризорных. Глядя в лица мальчишек, гревшихся у котлов с асфальтом, ночевавших в сортирах, думая о их будущем, Есенин видел:
В них Пушкин,
Лермонтов,
Кольцов,
И наш Некрасов в них.
В них я.
Далее следовало многоточие, какое бывает, либо когда автор что-то недописал, либо редакторы не разобрали в рукописи слова.
Заканчивалась строфа так:
Не потому ль моею грустью
Веет стих,
Глядя на их
Невымытые хари.
То, что скрывалось за многоточием, я узнал в спецхране Ленинской библиотеки, в дальнем ее углу, куда имел доступ, обладая формой номер 2, дававшей право посещать закрытые предприятия и читать секретные документы. Цензура в Собрании сочинений 1977 года вычеркнула слова, с какими рифмовались «невымытые хари»:
В них даже Троцкий, Ленин и Бухарин.
С 1927 года, когда Троцкого выслали из СССР, упоминать о нем шестьдесят лет можно было только с осуждением и проклятьем. Но Есенин писал о нем без всякого осуждения. Оказывается, до падения с вершин власти председатель Реввоенсовета и член Политбюро, нарком по военным и морским делам принимал в Кремле поэта, желавшего издавать журнал, Троцкий помнил стихи Есенина, писал о нем, ценил высоко, ставил в один ряд с самыми выдающимися стихотворцами. В типографии бронепоезда председателя Реввоенсовета печатался сборник стихотворений Есенина «Звездный бык»…
Когда случилось самоубийство, Троцкий написал эссе «Памяти Сергея Есенина», опубликованное одновременно в «Правде» и «Известиях». Его прочли в зале МХАТ на вечере памяти погибшего. Оно начиналось на скорбной ноте: «Мы потеряли Есенина — такого прекрасного поэта, такого свежего, такого настоящего. И так трагически потеряли, он ушел сам, кровью попрощавшись…»
Заканчивалось чтение столь же красноречиво: «Умер поэт. Да здравствует поэзия! Сорвалось в обрыв незащищенное человеческое дитя! Да здравствует творческая жизнь, в которую до последней минуты вплетал драгоценные нити поэзии Сергей Есенин». На глазах у многих в зале блестели слезы.
Сегодня о Троцком можно без последствий писать, не называя его «демоном революции» или «врагом народа». А четверть века назад публикация в газете МГК КПСС и Моссовета прорвала заслон. Мне позвонили с поздравлениями корифей советской публицистики Леонид Лиходеев и профессор Владлен Сироткин, предложивший выступить в «Доме актера». Туда я шел с опасением, помнил, что, когда заказывал в спецхране книгу «Литература и революция», девушка-библиотекарь предупредила меня: всеми, кто интересуется Троцким, интересуется КГБ.
В переполненном зале, где со стены смотрели образы великих актеров, я услышал выжившего троцкиста, члена ВЦИК, отсидевшего полжизни в тюрьмах и лагерях. Говорила дочь бесстрашного Ивара Смилги, соратника Троцкого, командовавшего в Гражданскую войну армией и фронтом, расстрелянного в 1937 году. Услышал профессора Сироткина, автора книги «Почему Троцкий проиграл Сталину», читавшего лекции на кафедрах Сорбонны, Кембриджа, Принстона и Беркли. И безуспешно искавшего «царское золото».
«Дом актера» после того вечера вскоре сгорел. О нем напоминает название торгово-делового центра «Актер», заполнившего этажи, где от души расслаблялись и спивались московские актеры.
Надстроили тремя этажами, ставшими вровень с «Домом актера», и соседнее здание под тем же номером 16/2. Появилось оно в 1863 году. Его с недавних пор больше нет. Многие помнят этот крупный дом, где помещалась на втором этаже редакция «Московских новостей». Газеты, как театры, переживают взлеты и падения и зависят: одни — от таланта главного режиссера, другие — от воли, энергии и ума главного редактора. Мало кто в Москве читал газету Агентства печати «Новости», писавшую о преимуществе социализма над капитализмом до тех пор, пока не явился в редакцию Егор Яковлев. Там, куда его назначали главным редактором, был успех. Так случилось с журналом «Журналист». Так произошло с «Московскими новостями» начиная с 1986 года. Выход свежего номера ожидали у киосков «Союзпечати», люди прилипали к застекленным витринам, где выставлялись страницы газеты.
В «Московских новостях» мне удалось опубликовать неизвестное письмо Михаила Шолохова, подписанное 18 июня 1929 года. Тогда народ «зверел», ограбленный на Дону заготовителями, оставлявшими в домах голые стены. За такие дела 24-летний писатель предлагал «взять на густые решета всех, вплоть до Калинина». Казаков советская власть «разоряла хуже, чем разоряли белые в 1919 году». Письмо отклонила «Правда», текст набрали в «Известиях» и вернули, заплатив по гранкам. Как удалось обойти препоны «Московским новостям»?
Приходя в узкий коридор очевидно бывшей гостиницы, я встречал в «МН» знакомые лица и особенно радовался встрече с Мостом. С золотой медалью Александра Мостовщикова не приняли на факультет журналистики, кичившийся «партийностью», потому что медаль получил в лагере, куда попал малолеткой под кличкой Сашка Король. Ему повезло в «оттепель». Хрущев встретился с таким, как он, вышедшим на свободу, о чем писали газеты, призывая брать преступивших закон на поруки.
Поэтому когда Мостовщиков принес заметку в редакцию, ему не дали, как на факультете, от ворот поворот. Попал он в мой отдел информации. И быстро, невзирая на неснятую судимость, из внештатного корреспондента превратился в штатного «литературного сотрудника» с окладом 880 рублей в месяц. Всему учился легко, шутя и играя. Чувствуя за спиной его дыхание семь лет, я сам становился увереннее. Кроме заметок сочинял Мост нечто более существенное, но стал не выдающимся романистом, как его и мой друг Саша Нежный, а успешным журналистом, ответственным секретарем «Московских новостей». Обладал такой физической силой, что мог держать на плечах четверых проказников, что видно на снимке, публикуемом в «МК». Казалось, всех нас переживет, а умер первый. Провожали его многие, не скрывая слез. Прощался с ним бывший главный редактор «Московских новостей» Егор Яковлев. В тот день он раскрыл мне секрет публикации письма Шолохова. Первыми прочли раскаленные слова помощники Генерального секретаря ЦК КПСС и сам Михаил Горбачев, отец «гласности». Газете многие журналисты, включая меня, обязаны лучшими публикациями.
Выход газеты в текущем году возобновился в обновленном виде и духе. У главного редактора, подписывающего сегодня «Московские новости» без новостей, не печатался. Давным-давно знаком с его отцом, профессором факультета журналистики МГУ Семеном Моисеевичем Гуревичем, которому приносил заметки в многотиражку «Московский университет». Мне он напоминал Павла Ильича, «тихого еврея», помянутого Маяковским в поэме «Хорошо». С его лица никогда не сходила улыбка счастливого человека, довольного жизнью. Не знал я тогда, как все студенты, что радовался наш преподаватель, знаток Карла Маркса, потому, что выжил в войну. На парашюте его, военного переводчика с немецкого языка, забрасывали к партизанам Белоруссии. Он допрашивал пленных германских солдат. Служил Семен Моисеевич помощником легендарного начальника Центрального штаба партизанского движения Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко, поражавшего его изумительной памятью. И у него она хорошая в 92 года. Издал недавно мемуары «Просто — о жизни». Пользуюсь случаем, желаю ему здравия и долгих лет жизни.