— Юрий Михайлович, я не раз брал у вас интервью о настоящем и будущем Москвы, сегодня хочу услышать о прошлом. Чем дальше мы уходим от недавних событий, тем чаще сочиняют о них мифы. Недавно прочел, что храм Христа появился по инициативе Ельцина, а руководил строительством патриарх Алексий II. Неужели Борис Николаевич, когда страна корчилась в муках, действительно сказал: «Юрий Михайлович, давай строй!» Такого ведь не было…
— Конечно, не было. Москва находилась в состоянии ужасном. Разруха, на Тверской улице в магазинах голые прилавки. Не хватало хлеба, водочные и табачные бунты сотрясали Москву, и тем не менее, решая насущные проблемы, мы думали о перспективе, о том, как встретить достойно грядущее 850-летие города. Мне было 11 лет, и я хорошо запомнил, как отмечали 800-летие Москвы. Тогда произошла денежная реформа, отмена карточек. Случилось нечто невероятное: после голода всего моего детства вдруг на столе у нас с младшим братом появилась банка сладкого сгущенного молока. В 1947 году установили памятник Юрию Долгорукому, заложили высотные здания, разбили сквер на Болотной площади. Захотелось сделать так, чтобы год 850-летия был таким же незабываемым.
В центре Москвы удручала свалка, в какую превратилась яма осушенного бассейна «Москва». Под ней находился фундамент Дворца Советов. Встал вопрос: как с ним поступить? Я взял архивные материалы и увидел грандиозную платформу на 128 сваях, забитых до скального основания. Возникла мысль о возрождении храма Христа на этом фундаменте. Дал задание выяснить, сохранилась ли документация XIX века. Строил храм немец Константин Тон, он, как скрупулезный человек, оставил после себя не только чертежи всего здания, но и дотошную документацию о том, сколько стоило кровельное железо, во что обошлось поднять его на крышу. Все это сформировало оптимизм, который позволил нам обратиться к Алексию II с предложением — воссоздать храм на прежнем месте. Святейший дал свое согласие. И летом 1992 года мы направили в Кремль проект указа Президента России «О фонде возрождения Москвы» и «Приложение» к нему, где в числе первоочередных объектов под номером 1 значился храм Христа. «Раз вы хотите, — решил Ельцин, — стройте». Ельцин нам доверял, но сказал, что бюджетных денег на это дело у страны нет. Я ответил: постараемся собрать пожертвования, многие люди хотят воссоздать храм Христа Спасителя, выражает желание бизнес вносить средства. Ельцин легко согласился. Ему было не до храма.
Патриарх самым доскональным и дотошным образом следил за работой, часто посещал стройку, многие вопросы нам удавалось решать благодаря его твердой последовательной позиции и ясным решениям.
Проявил себя достойно президент Российской академии художеств Зураб Церетели, главный художник храма, объединивший усилия скульпторов и живописцев. Он изваял кресты, уникальные врата, все фигуры на фасаде. Сейчас видим, все выполнено безупречно по канонам церкви. И строить, и отделывать храм было очень непросто.
Мы постоянно информировали Ельцина о ходе строительства. С ним вместе пережили много сложных моментов, я всегда ему помогал. В то же время он очень ревновал меня, я всегда в рейтингах государственных деятелей значился на второй строчке. Его окружение постоянно против меня настраивало, нашептывало, что я его главный конкурент. Эти люди меня не любили: я не выпивал, в решениях проявлял самостоятельность.
Дела в Москве шли намного лучше, чем в России. Храм близился к завершению. И вдруг по кремлевской связи звонит Президент России и говорит: «Юрий Михайлович, я вас прошу не торопиться с завершением храма». Я был ошарашен: «Борис Николаевич, не понимаю ваше предложение, мы хотим, и патриарх хочет как можно быстрее завершить работу. Как я ваше пожелание доведу до всех людей, они на меня посмотрят как на ненормального». Президент в ответ по телефону буркнул: «Я сказал то, что сказал, прошу это принять к руководству».
— Что вы ему ответили?
— Это не в моих силах.
Вообще-то я не мистик, но не могу состыковать то его поручение с тем, что произошло в последующем. Отрешение Ельцина от должности случилось секунда в секунду с Малым освещением храма 31 декабря 1999 года в 12 часов. Что это, совпадение или это воля провидения?
— Меня поразило, что в то смутное время вы воссоздали другие утраты Москвы, начав это дело с Красной площади.
— И в этом случае словно помогло нам провидение. Когда Казанский собор, Иверские ворота и часовню решили разрушить, реставратор Петр Барановский несколько недель обмерял стены, окна, делал эскизы, фиксировал все, что видел. Тем самым дал нам возможность воссоздать шедевры в режиме такой же достоверности, как храм Христа. Реставрацией ведал известный архитектор Журин. А главным человеком, который выполнял работу, был Александр Сергеевич Матросов.
— Чья идея соорудить в Москве монумент в честь 300-летия Российского морского флота, памятник Петру Первому?
— Ко мне обратились военные моряки. Они хотели установить его непременно в Москве. Хотя у этой идеи нашлись яростные противники, утверждавшие, что Петр не любил Москвы, лишил ее статуса столицы и так далее. Но Петр родился в Москве, детские годы провел в Кремле и в подмосковных царских усадьбах, потешные войска формировал в Преображенском и Семеновском, нашел ботик в усадьбе деда в Измайлове, там впервые плавал на прудах. Поэтому мы решили почтить память этого великого человека, жесточайшим образом преобразовавшего Россию.
— Вам нравится монумент Петра Зураба Церетели?
— Его критикуют за размеры, но они соотносимы с ролью Петра в истории. За штурвалом основатель флота видит водную гладь. Фигура такая абсолютно уместна. В ростральной колонне показаны ростры не потопленных, а построенных им кораблей, новаторски применен принцип созидательный, а не разрушительный.
— В указе Ельцина «О фонде возрождения Москвы» среди тринадцати объектов под номером 1 значился храм Христа, под номером 3 — памятник Победе на Поклонной горе…
— На Поклонной горе заложили камень памятника в 1958 году. С тех пор во времена Хрущева, Брежнева и Горбачева монумент не смогли установить. Приближался юбилей, полвека со дня окончания Великой Отечественной войны, и требовалось срочно привести в порядок Поклонную гору, пребывавшую в запустении. Недостроенный музей законсервировали, памятника не существовало в помине.
По просьбе президента Ельцина мы начали им заниматься. Когда я поднялся на Поклонную гору, то увидел свалку гранита, частично разворованного на надгробия, полностью разрушенную, разваленную систему.
То была сложная, тяжелейшая работа. За два года выполнили то, на что не хватило сорока лет. Ельцин за неделю до юбилея, в мае 1995 года, посмотрел, что осталось сделать. Он спросил: «Юрий Михайлович, — он же знал, что такое строительство, — а вы успеете?» Я ответил — успеем. Ответственность была колоссальная. Фигуру Георгия Победоносца из Санкт-Петербурга доставили незадолго до праздника с участием глав государств и правительств Европы и Америки.
— В архиве главного художника Поклонной горы Зураба Церетели я видел на листке рисунок штыка и вашу подпись с датой 23 марта 1993 года. Как удалось вам за два года рисунок превратить в обелиск высотой 141,8 метра? Эти цифры память о 1418 днях войны, увековеченной в Музее Отечественной войны и парке Победы.
— Опять здесь в меньшей степени мэр, в значительнейшей степени проявилось общее желание строителей сделать подарок стране, победившей в страшной войне.
До открытия музея я водил Хиллари Клинтон по залам, показал ей стол, за которым сидели Сталин, Рузвельт и Черчилль, панорамы главных битв. Все это время слышал одно и то же восклицание: «Восхитительно!».
— Кроме объектов, помянутых в «Приложении» к Указу, вы занимались проектом «Москва-Сити», кто его автор?
— Им был талантливый архитектор Борис Иванович Тхор. Он пришел с предложением построить небоскребы международного делового центра с таким названием. Москва вступила в рыночные отношения со всем миром, а площадей бизнесу у города хронически не хватало. Предложение было, безусловно, своевременным, очень интересным, любой столичный город должен иметь возможность высотного строительства. Я считал, что наш центр должен оставаться исторически воспринимаемым, как город рубежа XIX–XX веков. Я видел во многих городах совершенные старинные здания, но их образ разрушался стеклом и бетоном новых сооружений.
Вдали Кремля, на расстоянии четырех километров от него, мы расчистили от двадцати предприятий промышленную зону. Их место предназначили двадцати небоскребам. Вырыли огромный котлован, что дало повод прессе злорадствовать и поминать злополучный «Котлован» Андрея Платонова.
Перед началом стройки я побывал в Париже, где на расстоянии четырех километров от Триумфальной арки высятся небоскребы Дефанса. Увидел небоскребы Гинзы в Токио и Доклэнда в Лондоне. Англичане ошиблись в организации транспортного обслуживания, и Доклэнд долго не заполнялся бизнесом. Мы учли эту ошибку, первым делом провели ветку метро с крупной станцией. Между Кутузовским проспектом и котлованом возвели торгово-пешеходный мост, о нем острили, что это мост в никуда. Сейчас молчат, двухъярусный мост очень красивый и необходимый. Сити называют «градостроительной ошибкой», но это очень серьезное достижение архитектуры. В Сити допускались любые смелые решения в режиме «стекло — железобетон». Это проект уникальный.
— Кому пришла идея «Охотного Ряда» на Манежной площади?
— Хочу назвать имя Бориса Улькина, архитектора, проявившего себя в Ташкенте. Он предложил рядом с Кремлем построить торгово-развлекательный подземный комплекс, первый в Москве. Я его поддержал, показал проект Ельцину, он с радостью его утвердил по своеобразной причине. Тогда на Манежной площади все время митинговали коммунисты, и тут вдруг я — с деловым, а не политическим проектом...
Тысяча рабочих под руководством археолога Александра Векслера занялась раскопками. Под бывшей дорогой вскрыли кладбище старообрядцев, я там нашел монету в пять рублей, на нее можно было купить половину коровы. Монету отдал в археологический музей, основанный рядом с «Охотным Рядом».
Улькин хотел соорудить под землей семиэтажный комплекс, мало зная гидрогеологическую обстановку. Там проблема даже не в Неглинке, текущей в трубе. Мы углубились на 12 метров, сделали пробный шурф и наткнулись на неизвестную подземную реку. Забил мощный фонтан, пришлось затампонировать его. По существу, комплекс на Манежной — как корабль, стоящий на воде. Под его дном течет мощная река, она ниже Неглинки. У трехэтажного комплекса хорошее дно с мощнейшей гидроизоляцией, вокруг забиты буросекущие сваи, они держат герметизацию потрясающим образом. А вообще у нас подземных рек множество, под одним центром 150 речек.
Когда ушел недавно в отставку главный архитектор Москвы, вослед ему выговаривали, что нарушен исторический образ Манежной площади. Но, во-первых, когда строился «Охотный Ряд», этой должности он не занимал. А во-вторых, у Манежной площади не существовало «исторического образа». Площадь образовалась перед войной, когда разрушили старинные кварталы между Моховой и Манежной улицами. Образовавшуюся площадь, залитую асфальтом, заполняли автобусы «Интуриста». На сером пустыре перед Манежем виднелся закладной камень памятника в честь 50-летия Октябрьской революции. Теперь на прежнем безжизненном пространстве в центре всегда многолюдно.
— Что побудило вас воссоздать дворец Алексея Михайловича? Меня удивил этот проект.
— А чего удивляться? Когда Коломенское приводили в порядок, я посещал домик Петра Первого. Мне рассказывали, что в этой царской усадьбе красовался деревянный дворец Алексея Михайловича, удивлявший всех иностранцев архитектурой, необычностью. Его называли восьмым чудом света. Сохранился макет разобранного здания, рисунки с натуры. Возникло неистребимое желание дворец XVII века воссоздать.
Подобное чувство побудило заняться и руинами Царицына, комплексом XVIII века. Дворец Алексея Михайловича воссоздавался как памятник скорее не царю, а могучему искусству деревянного зодчества на Руси. В Царицыне хотелось почтить Екатерину Великую. Как известно, два равнозначных царских дворца, ей и наследнику, возведенных Баженовым, императрице не понравились. Дворцы снесли. Вместо них Матвей Казаков построил Большой дворец, в котором Павел I жить не захотел, и царский чертог превратился в руины.
Комплекс в Царицыне, 1290 гектаров с Большим и Малым дворцами, другими замечательными зданиями, парком и прудами, принадлежал государству, то была федеральная собственность. Мы поменяли ее на бывший Музей Ленина, занимаемый до 1917 года городской думой. Я очень доволен тем, что произошло. Сегодня Царицыно — уникальное место отдыха. Там нет больше руин и разрухи, там всегда праздник, красиво, интересно, как в лучших музеях мира.
— Московский университет — тоже федеральный объект. Почему вы занялись его развитием?
— Но это университет наш, московский, самый известный в России и мире. Поэтому московские строители пришли на Воробьевы горы, возвели фундаментальную, на миллионы томов, библиотеку — интеллектуальный центр. Тем самым реализовали давний проект времен СССР. Перед зданием установили созданный Зурабом Церетели памятник Ивану Шувалову, фавориту Елизаветы Петровны и основателю университета, чьи деяния в годы советской власти замалчивались. По масштабу наша работа стала в ряд с той, что произошла на Ленинских (Воробьевых) горах после Победы.
— Последняя ваша стройка — реконструкция Большого театра, ею начали заниматься, потом бросили и снова занялись. Почему?
— Первоначально я входил в попечительский совет, но в знак протеста вышел из него. Мы возражали против зала под Театральной площадью, потому что по-настоящему мало знаем, какие текут под землей реки. Стена подземной части по существу служит плотиной, подземные воды могут найти себе другое русло, и мы рискуем получить в центре проваленные объекты.
— Но котлован вырыли, Большой театр повис на сваях...
— Да, вопреки городу это сделали, вопреки мнению ученых, которые знают, что такое гидрогеология. Этот федеральный объект стал острой головной болью Правительства России. Большой театр взялись реконструировать несостоятельные организации. Они сорвали все установленные правительством сроки окончания работ. Нужно было спасать Большой театр и стоящий рядом с ним Дом Хомякова. Президент Медведев попросил лично меня заняться этим объектом, помянутом в указе о Фонде возрождения Москвы, потому что никто не мог его завершить.
С тех пор почти каждый субботний объезд начинался с Большого театра. Реальную большую помощь я получил от Александра Дмитриевича Беглова, президент Медведев поручил ему кураторство. Мы расстались с неумелыми подрядчиками, привлекли испытанные в Москве компании, муниципальные и частные. Работа пошла в три смены, как на храме Христа. Никто вскоре не сомневался, что Большой театр поднимет занавес в установленный срок… Правда, на торжество открытия меня забыли пригласить...
Подобная история приключилась с Русским географическим обществом, членом которого я состоял. Мне принесли приглашение с повесткой дня заседания в Санкт-Петербурге. Через полчаса прибегает курьер и отбирает приглашение, потому что собирался присутствовать на заседании Путин. Очень этим людям не хотелось даже через год с лишним после моей отставки, чтобы мы встретились.
— С тех пор вы встречались с Путиным?
— Нет, не встречался. В знак протеста против того, что Общество занялось политиканством, я вышел из его состава.
— Надо ли было рушить в Москве пятиэтажки? Эти панельные дома рассчитывались на четверть века, а стоят полвека и не рушатся.
— Назову тебе три фактора. Первое. Конструктивно они еще могут постоять. Но это временно. Второе. С точки зрения современных требований к комфорту жизни их надо немедленно убирать. И третье. С точки зрения соответствия пятиэтажек современным требованиям по тепло- и энергосбережению их надо немедленно убирать.
— Вы снесли свыше тысячи хрущоб…
— Жалко, что не до конца снес.
— Теперь о дорогах, ставших притчей во языцех. Почему МКАД и Третье транспортное кольцо не спасли нас от пробок?
— То, что МКАД и Третье кольцо переполнены, это не просчет проектировщиков, это произошло из-за отсутствия, с одной стороны, Четвертого транспортного кольца и, с другой стороны, такой же МКАД в Московской области. В 90-х, самых трудных, годах «дорогу смерти», где каждый год гибли 200 пешеходов и 1000 человек получали увечья, город превратил в первоклассную магистраль с 76 мостами и путепроводами. После МКАД занялись Третьим транспортным кольцом длиной 36 километров, замкнув его в 2003 году. Там 19 километров эстакад и 5 километров тоннелей. Но дальше в том же темпе развиваться не могли, потому что федеральное правительство в 2000 году лишило все города, включая Москву, дорожных фондов. Произошла катастрофа. Россия стала строить в 20 раз меньше, всего 3 тысячи километров в год, столько, сколько в Китае — за две недели. Пришлось на Третьем кольце пустить транспорт вместо эстакад по Беговой и Нижней Масловке. Десять лет висела над землей оборванная эстакада на пути к «Москва-Сити». За это время, имея Дорожный фонд, мы могли бы проложить двести километров дорог, таких как МКАД, с мостами, эстакадами, транспортными развязками…
— Вам мстили?
— Нет-нет. У министра финансов Кудрина была задача — собрать деньги, он решил: пусть подождут с дорогами, вот соберу и положу деньги в фонды США. И зачем нам фонды? Деньги должны работать, деньги должны давать прибыль, деньги должны вкладываться, а не лежать где-то.
— Юрий Михайлович, ради Ленинградки срубили много деревьев. Надо ли было это делать?
— Надо было. С ее историей связана последняя капля ненависти, которая вылилась в мое устранение от власти. В «Российской газете» по просьбе редакции я написал, что можно спорить и дальше протестовать, но мой подход состоит в том, что эту дорогу здесь нужно завершать. Может быть, Химкинский лес не следовало рубить, а дорогу ввести в город где-то у Новой Риги. Но раз дорогу государство спроектировало и если этот Химкинский лес вырублен, на 80 процентов дорога проложена, то останавливать работу, платить невероятные штрафы фирмам за понесенные убытки не стоит.
— Я имел в виду не Ленинградку за МКАД, а ту, что в границах города.
— Это кусок Четвертого транспортного кольца, его все равно будут строить. Если мы доведем благодаря строящемуся сейчас тоннелю улицы Алабяна, Балтийскую и Академическую до Ярославского шоссе, то, получив большой элемент кольца, на 30 процентов снимем нагрузку на Большую Ленинградку, дорогу из Москвы во «Внуково».