В правом углу купол и редкостная шатровая звонница церкви Дмитрия Солунского. За храмом виден на углу Страстного бульвара и Тверской дом, бывший Дом актера, где сейчас галерея «Актер», тогда не надстроенный. В верхнем левом углу стоят рядом трехэтажный дом с кинотеатром и такой же высоты «Дом Фамусова». В нем полвека жила многодетная семья Марьи Ивановны Римской-Корсаковой, описанная Михаилом Гершензоном в классической книжке «Грибоедовская Москва». После революции «Дом Фамусова» передали Коммунистическому университету трудящихся Востока имени И.В.Сталина. Иосиф Виссарионович выступал здесь и поставил одни задачи перед студентами советских азиатских республик и другие — перед студентами капиталистических стран Азии. Студентами здесь были ставшие вождями компартий Дэн Сяопин, Лю Шаоци, Хо Ши Мин, и, судя по всему, эти задачи они с блеском выполнили.
На месте средневековых палат и надвратной церкви Страстного монастыря в середине XIX века по проекту Михаила Быковского построили двухэтажный корпус с четырьмя угловыми башенками и надвратной колокольней с часами. Казалось, это ратуша, подобная тем, что есть в городах Европы. Для церкви Алексия в башне образа исполнил обучавшийся в молодости иконописи художник Василий Пукирев, тот, кто в тридцать лет прославился картиной «Неравный брак», пред которой до сих пор сопереживают посетители Третьяковской галереи.
На заднем плане снимка видны сказочная церковь в Путинках, бывший Купеческий клуб, известный нам как театр «Ленком», доходные дома. У ворот монастыря и по бульварам курсируют трамваи, в центре площади — трамвайная станция. Почти вся картина в утраченном трехэтажном масштабе XIX века, но разве скажешь, что это некрасиво? Первый удар по ансамблю Страстной площади нанесли в 1927 году, приурочив к 10-й годовщине революции. Тогда рядом с «Домом Фамусова» выросло серое шестиэтажное здание с надписью над круглыми окнами «Известия ЦИК СССР и ВЦИК». Историки архитектуры относят его к образцам «зрелого конструктивизма, трактованного как стиль. Основу членения фасада составляет архитектурно подчеркнутый каркас. Его дополняет остекленная вертикаль лестничной клетки».
Все так. Но шедевр конструктивизма выглядит инородным телом рядом с соседним особняком под номером 7, церковью в Путинках и всей старой застройкой Москвы. Такова судьба в нашем городе большинства зданий авангардного стиля, будь то «Дом-коммуна», торчащий колом среди особняков Гоголевского бульвара, или творение Корбюзье, «Дом Центросоюза» на Мясницкой, вклинившийся между усадьбами XVIII–XIX веков. Автор изданной в 1935 году «Планировки жилого квартала Москвы XVII, XVIII, XIX вв.» и других научных исследований Петр Исаакович Гольденберг на склоне лет заметил в 1969–1970 годах мои заметки в газете на дорогую ему тему. Он радовал меня хранимыми с тех пор письмами-рецензиями, выказывая мысли, которые не мог себе позволить публично. Ему претило, что произошло в годы «социалистической реконструкции». По его словам, ансамбли Тверской, Страстной, Триумфальной площадей «были решены в контексте (монастырь, церкви, дворцы) с рядовой застройкой, и это придавало Тверской улице — ЦЕЛЬНОСТЬ». Но монастырь и все церкви — уничтожили...
Да, «цельность», восхищающая на улицах городов Европы, у нас в Москве варварски разрушена. И до сих пор не воссоздана не только на площадях Тверской улицы — Пушкинской, Триумфальной, Белорусского вокзала, но и на порушенных площадях Садового кольца, Арбатских и Мясницких ворот. Упадок Страстной площади начался с унижения Страстного монастыря. Над ним всласть поиздевалась советская власть, закрыв обитель в марте 1919 года. Потесненные монахини еще несколько лет жили в кельях. Ободренные решением «отцов города», ночью, выйдя навеселе из соседнего питейного заведения «Стойло Пегаса» с ведрами краски и малярными кистями, компания собутыльников во главе с Сергеем Есениным покрыла стены монастыря гнусными надписями, обманула простодушного милиционера, сказав ему, что расписывает стены революционными лозунгами.
Анатолий Мариенгоф призывал:
Граждане, душ
Меняйте исподнее!
Магдалина, я тоже сегодня приду
К тебе в чистых подштанниках.
Хлеще всех выразился глава имажинистов:
Вот они, толстые ляжки
Этой похабной стены.
Здесь по ночам монашки
Снимали с Христа штаны.
В соборе открыли антирелигиозный музей. Стены расписали лозунгами и покрыли плакатами. На кострах у монастыря жгли иконы, церковные книги и утварь разрушаемых храмов Москвы. Московский совет давно намеревался снести стены и кельи Страстного монастыря, якобы для расширения проезжей части Тверской, хотя такой надобности не было. Это хорошо видно на фотографии. Идею-фикс удалось реализовать в зловещем 1937 году. Музей в соборе закрыли. Пять месяцев разрушали все подряд, и накануне 20-й годовщины Октябрьской революции на месте монастыря образовалось пустое место.
Когда в 1937 году в государственном масштабе в СССР отмечалось столетие со дня гибели поэта, авторы путеводителя «Пушкинская Москва» побывали в бывшем доме Римской-Корсаковой. В нем и после смерти Марьи Ивановны ее младший сын Сергей устраивал приемы на сотни персон, маскарады и балы. Сергея Римского-Корсакова считают прообразом полковника Скалозуба.
«Общий вид этого дома относительно сохранился до наших дней, — цитирую путеводитель „Пушкинская Москва“, — но в фасаде его сделаны некоторые изменения. Нет находившихся над входными дверями углублений с двумя вазами в каждом, не сохранился также и герб, существовавший на фронтоне дома... Комнаты в доме давно переделаны, и от пушкинского времени, может быть, сохранилась лишь огромная входная лестница с позолоченными балясинками своих маршей». Та лестница воспроизводилась в Малом театре в последнем явлении «Горя от ума», что и дало повод в обиходе называть ампирный особняк «Домом Фамусова».
Петр Гольденберг считал надстроенный и обезображенный дом Римской-Корсаковой тем не менее «одним из самых значительных архитектурных памятников Москвы начала XIX века». В 1791 году, когда делались к нему прибавления, считалось, что «дом построен в давнем времени».
Рассказываю обо всем этом и думаю, какой бы замечательный музей Пушкина мог бы быть рядом с памятником Пушкину: именно в этом доме, а не в усадьбе на Пречистенке, где Александр Сергеевич никогда не бывал.
Дом Римской-Корсаковой на Пушкинской площади, 3, перед сносом защищали уважаемые люди: «Речь идет о площади Пушкина, — в отчаянии писал Ираклий Андроников, завораживавший народ „устными рассказами“ по телевидению, — на которой возвышается памятник Пушкину!.. На которой сохранился дом, где Пушкин бывал... И на котором, по нашему мнению, следует укрепить мемориальную доску... И как было бы хорошо для истории сохранить особняк на Пушкинской площади! Как хорошо — для культуры! И как важно для современности! Если снесут этот дом, пушкинский памятник останется на площади одиноким — уже ничего не будет связывать его с эпохой Пушкина... Нет, не надо разрушать связь времен! Надо сохранить это здание — красивое по архитектуре и столь важное по своему историческому, литературному и бытовому значению».
Владимир Солоухин, защитник старой Москвы, отпетый в храме Христа, писал: «Дом морально связан с именами Пушкина и Грибоедова. Именно его имел в виду Грибоедов, когда писал „Горе от ума“, потому дом и называется теперь „Домом Фамусова“. Естественно, что такой памятник надо хранить».
Разрушили связь времен. Не сохранили, потому на месте двух старинных домов XVIII–XIX веков хотели во что бы то ни стало воздвигнуть рядом с «Известиями» 1927 года новое здание редакции. Председатель исполкома Промыслов, рвавшийся «подломать», как он выражался, «Дом Фамусова», я слышал своими ушами, в ЦДЖ убеждал журналистов, что лестницу он ремонтировал, в ней ничего от прошлого нет.
За угловой дом с кинотеатром никто не заступился. Его без дискуссий сломали. Но дом Римской-Корсаковой сходу не решались разрушить. «Долгим спорам — быть или не быть новым „Известиям“ — волею судьбы довелось положить конец вашему покорному слуге», — признался в 1994 году в журнале «Моя Москва» бывший журналист «Известий» Валерий Каджая. Как это ему удалось?
В 1967 году выпускнику Тбилисского университета редактор, который устроил его в «Известиях» в должности «стажер-собкор в Тбилиси с местом жительства в Москве», дал статьи Андроникова и Солоухина с заданием их опровергнуть. Своему начальнику Валерий, по его словам, «был обязан всем». И он, гордый поручением, взялся его выполнить, не зная и не чувствуя Москвы. Каджая считал дома на Страстной площади «курятниками», которые каким-то чудом уцелели со времен «Очакова и покоренья Крыма».
Каджая узнал, что крупнейшим «грибоедоведом» считался здравствовавший литературовед Николай Пиксанов. В статье, датированной 1918 годом, он назвал приговоренный к сносу памятник «Домом Фамусова». Ему при встрече с журналистом было 89 лет, он почти не видел, плохо слышал, лежал в больнице. Чем он мог дополнить свою публикацию полувековой давности? Ничем. Пиксанов посоветовал Каджая прочесть изданную в 1914 году книгу «Грибоедовская Москва» Михаила Гершензона. Подобно Пиксанову, он десятилетиями исследовал жизнь и творчество автора «Горя от ума». Гершензона Каджая назвал «известным дореволюционным литератором», не зная, что это не только литератор, но историк, слывший «летописцем московской интеллигенции». Инициатор и автор предисловия в сборнике «Вехи». Ему дарили потомки великих москвичей письма и архивы, которые он исследовал и издавал.
«Прочитав „Грибоедовскую Москву“, — пишет Каджая, — к радости своей обнаружил, что ни в одной строчке не было сказано, что это — „Дом Фамусова“. Там лишь речь шла о том, что в том кругу, к которому принадлежала семья Римских-Корсаковых, Грибоедов, наезжая в Москву, наблюдал московское общество. Очень вероятно, что в эти приезды он не бывал в ее доме...». В письмах и дневниках, которые анализировал Гершензон, упоминались реальные персонажи, а не литературные. Поэтому Фамусова там не было.
Каджая решил, что «Дом Фамусова» не более как городская легенда. И взял на «себя смелость утверждать, что Грибоедов вообще не мог рисовать с его обитателей героев своей комедии. Он приехал в Москву в 1823 году, имея уже половину готового текста „Горя от ума“. Все главные герои комедии уже существовали».
Не знал «стажер-собкор», что занимавшийся Грибоедовым не несколько дней, как он, а многие годы московский литературовед Александр Тимрот установил, что приехавший в Москву в 1818 году Александр «по воле матушки спешил на Мясницкую к Барышниковым, навещал Мухановых, Челищевых, Одоевских, Корсаковых...». Его матушка хотела, как Марья Ивановна, женить молодого, знатного и богатого сына. Он постоянно бывал в доме с невестами Римской-Корсаковой. Не мог там не бывать близкий друг ее сына Григория, двоюродный брат жены ее младшего сына Сергея...
Чацкий говорил словами Грибоедова после посещения домов родных и знакомых:
Что нового покажет мне Москва?
Вчера был бал, а завтра будет два.
Тот сватался — успел, а тот дал промах.
Все тот же толк, и те ж стихи в альбомах.
В 1960-е годы минувшего века надстроенный третьим этажом, утративший декор фасада и интерьеры, дом Римской-Корсаковой не считался памятником архитектуры. Каджая получил заключение профессора кафедры истории искусства МГУ Ильина, что «дом ничего общего ни с классикой, ни с искусством архитектуры не имеет, довольно заурядное здание неопределенного типа». И на основе его ошибочного заключения и своих домыслов написал докладную записку на имя главного редактора «Известий». А тот с радостью приложил ее к своему письму «Члену Политбюро ЦК КПСС тов. Суслову М.А.». Оно возымело действие. «После моей докладной „Дом Фамусова“ снесли», — без покаяния констатировал Каджая в 1994 году. Перед кончиной Валерия в 2010 году мы встречались, и он сожалел о той докладной...
Советская власть стремилась разрушить «Дом Фамусова», чтобы построить новое здание «Известий». В 1967 году эта редакция была органом Верховного Совета СССР, правительства, считалась «нашим всем». Где сегодня «Известия»? Далеко от Пушкинской площади. В Бумажном проезде, 14, строение 2. Ее «новое» здание обветшало. Его захватили коммерческие структуры. А Пушкин и сегодня «наше все», каким был при социализме и остался при капитализме, «наше все» в дни мира и войны, в праздники и будни.
Так не стало в Москве дома, где бывали Грибоедов, Пушкин, Алябьев и другие великие русские люди. Не стало «Дома Алябьева» на Новинском бульваре, 7, где он провел последние десять лет жизни и умер. Деревянный особняк с портиком из шести полуколонн не сгорел в пожаре 1812 года. Сгорел в руках коммерсантов в наши дни.
На месте «Дома Алябьева» я увидел окруженную металлической сеткой глубокую яму котлована, заросшего зеленью. На дне его сереет бетонная плита, фундамент здания, которое намеревались воссоздать.
...Последний сокрушительный удар по Пушкинской площади нанесли в 1976 году. «Дом с аптекой», помянутый в «Евгении Онегине», за двести лет существования и за полвека при советской власти обветшал. У города не было денег на капитальный ремонт зданий старой Москвы. Обветшали все дома между Тверским бульваром и Большой Бронной улицей. Их решили снести и на месте квартала разбить сквер, дополнивший Тверской бульвар, в чем не было никакой необходимости. В холодное время года, а оно длится с октября по апрель, Новопушкинский сквер безлюден.
— В результате площадь развалилась, она просто перестала существовать как единый архитектурный городской организм, — к такому выводу пришел Сергей Романюк, автор очерка «Страстная площадь» 1992 года.
С тех пор ничего не изменилось. Я с ним полностью согласен. Мне кажутся бессмысленными призывы общественности к высшей власти России и Москвы: «Руки прочь от Пушкинской площади!» И не вижу оснований считать многострадальную площадь в том виде, в каком она оказалась, «ценнейшим историческим местом города и заявленным объектом культурного наследия в качестве достопримечательного места Москвы». Чтобы оно им стало, надо к нему руки приложить.