Остался в живых один цыпленок
На выезде из Саратова — около лесных массивов — выставлены посты милиции. На фоне обугленных стволов представители власти в белых праздничных рубашках выглядят как-то неуместно. Вход в лесопарковую зону закрыт. Чисто формально. Вдоль дороги натянута красно-белая лента. Через километр ограждения уже все оказываются порванными. Закрученными гирляндами ленты висят на деревьях. Исчезает и охрана. Не видно уже ни одного свежевыкрашенного щита с номерами телефонов экстренной помощи при пожарах.
Вокруг придорожных поселков вовсю работают тракторы, распахивают противопожарные борозды. Через день после того, как более 500 строений сгорело.
Навстречу потоком идут желтые реанимобили.
По обеим сторонам дороги — черные стволы деревьев, практически частокол, ветки все обгорели, кустарники и трава осели толстым слоем пепла. От головешек вверх змеями ползет едкий дым. Таким показывают мир в фантастических фильмах после атомной войны. Ярких красок нет, все в черно-сером цвете. Тишина оглушает, не слышно ни пения птиц, ни лая собак. Вдруг впереди с треском падает на дорогу истонченный огнем ствол сосны и тут же рассыпается в труху.
Когда въезжаем в Волгоградскую область — на обочинах попадаются дежурные пожарные машины. Это теперь их нагнали со всех областей в изрядном количестве. А 2 сентября, когда разом во время урагана заполыхало несколько десятков деревень, людям пришли на помощь единицы спецтехники.
— Два самолета тушили лес, но к нам в Осички ни одной пожарной машины не доехало, — рассказывает Алексей Лущай. — Мы выбежали с братом на подмогу на трассу, увидели пожарку, подлетели, кричим: “Ребята, быстрей, у нас там полдеревни огненным вихрем слизывает”. Они нам говорят: “А мы сломались! У нас карбюратор не работает”.
Братья показывают, что осталось от родительского дома. Гордость семьи — 20-летняя голубая ель перед окном — стала бурой.
Среди еще горячих обугленных кирпичей — груда покореженного металла: трубы, жесть, каркасы кухонных табуреток. Куски сгоревшего шифера хрустят под ногами, как вафли. На облупленную газовую плиту кто-то в насмешку поставил расплавившийся в огне алюминиевый чайник. Около будки, опутанный цепями, лежит обгоревший труп собаки Цыгана.
Неведомым образом осталась целой часть утятника, выжил один-единственный цыпленок. Теперь он сидит у семьи Лущай в мятом ведре, накрытый парусиной.
Памятником над руинами стоит печная труба.
Поднимаю из крошева кирпича и стекла табличку с названием “Улица Мирная”. Сейчас ее “мирной” не назовешь. Вдоль дороги, как после артобстрела, ни одного целого дома. Над догорающими балками стелется дым.
По данным МЧС, число жертв пожаров в Волгоградской области возросло до восьми человек, пострадали 28. В Осичках погибли трое. Одна из них — 75-летняя баба Нина, городская, что всю жизнь работала на тракторном заводе, а, выйдя на пенсию, осела в деревне.
— Мы видели, как она бегала вокруг дома с ведром, поливала ограду, а потом пропала, — рассказывает соседка пенсионерки. — Родственники отказывались нам верить, надеялись, что бабушка могла уехать в город в магазин. Но несколько часов назад на пепелище, в том месте, где находился коридор, нашли ее обгоревшие кости. Женщина страдала астмой. Видимо, кинулась за ценными вещами и документами в дом и задохнулась.
Опознали сгоревшую при пожаре чету Бородай: Антона Степановича и Марию Васильевну. Жители Осичков рассказывают, что старик был слепой и глухой, полностью зависел от жены. Женщина не оставила его до последнего, так вместе и сгорели.
На черной, осыпавшейся стене дома Бородай лежат полевые ромашки. Родственники пристраивают в выемку газовой колонки иконку. Свечи не зажигают. Этот дом принял накануне слишком много огня.
— Тетю Машу нашли обгоревшей около колонки с водой, она обхватила руками кран, рядом нашли сплющенное от огня ведро. Видно, она хотела самостоятельно потушить пожар, — говорит ее племянница Вера Бахарева. — А дядю Антона нашли на его излюбленном месте — около холодильника в столовой, на кресле-качалке. У моей мамы и у дяди было одно особенное генетическое отклонение, они оба не чувствовали запахи, смеялись над собой нередко: “Носом не слышим”. Мама иной раз говорила: “Дочь, понюхай, мясо не пропало?” Вот и дядя, он не мог почувствовать во время пожара запаха дыма. Слепой, глухой, так и погиб, ничего не почуяв.
Супруги Бородай долго работали в городе Волжском “на химии”, на заводе органического синтеза. Мария Васильевна пошла на пенсию с 45, Антон Степанович — с 50. Думали, что поживут наконец беззаботно на пенсии.
— У Марии были золотые руки, — рассказывает другая ее родственница — Татьяна. — У нее у первой в деревне появлялись и огурцы, и клубника, а звали ее артисткой, потому как пела хорошо, — и в клубе на вечерах, и в храме. Как кто умирал, ее звали на отпевание. А недавно Маша пошутила: “И на моих похоронах постарайтесь уж, пойте душевно, сердцем…” Никто в Осичках не предполагал, насколько ее слова окажутся пророческими.
Плакали в деревне не только у дома Бородай. 87 строений в селе превратились в прах. Как дул ураганный ветер, так и пламя шло по селу. На миг вихрь затих, изменил направление, и вся улица Школьная осталась целехонькой. Местные говорят: “Судьба… Там исконно селились истинно верующие”.
Идем с Верой Бахаревой вдоль центральной улицы, где выгорели почти все дома. Хозяева, находя металлическую рамку от фотографии или вытаскивая из покореженного металла раму от детского велосипеда, начинают выть как раненые звери.
У Веры тоже сгорел дом и все имущество. Чтобы поставить добротный сруб — 13х16 метров, они семь лет с мужем оттрубили на Севере, в вечной мерзлоте, в Якутии.
— Благо сами спаслись! — говорит женщина отстраненно. — У меня пламя до сих пор стоит перед глазами. Когда все заполыхало разом, мы побежали огородами к речке, кинулись в воду, а вода горячая от нахлынувшего жара, ил засасывает, бежать невозможно, муж у меня крупный — 90 килограммов, стал падать в камыши, пробивать нам дорогу, а огонь догоняет, я молитву не шепчу, кричу, с родными вслух прощаюсь. Ползу на четвереньках, коза в испуге мне на голову лезет… Когда выбрались вдоль русла на край села, упали на берег и давай хохотать. Началась истерика. Руки все посеченные, в крови. У меня все лицо в синяках от рогов козы. Потом заревели в голос, никак не могли поверить, что спаслись.
И я сгорел, и сын мой сгорел
В другой сгоревшей деревне, Русской Бундевке, что в Руднянском районе, санитарная машина собирает в кузов трупы сгоревших животных. Заполненным останками коров, свиней и коз оказывается и прицеп.
— Много скотины погибло, свиньи лопались, как резиновые мячи, с оглушительным треском, — рассказывает Виктор Виноградов.
Многие из местных жителей проклинают себя, что не успели отвязать любимых полканов и шариков. Ни один из Русской Бундевки не сдал псин санитарам на утилизацию. Выстругав новые черенки для лопат, собак хоронили самолично.
Проклинают в голос и местную администрацию.
— За день до пожара начали гореть дачи за дорогой, наша районная администрация не предприняла никаких шагов, чтобы обезопасить деревню, хотя бы опахать поселок трактором, — рассказывает Ольга Зубарева. — Почуяв запах дыма, мы кинулись за водой, хотели облить землю вокруг домов, а насосы не работают. Нам взяли и отключили электроэнергию. Бабки с иконами дома начали оббегать. А на кого нам еще надеяться?
2 сентября, ближе к полудню, ветер поднялся страшный, потоки воздуха вихрем закручивало, горящие головешки понеслись от дач в нашу сторону, летали от дома к дому, как пули. Дождя как такового не было, чуть-чуть поморосил и все.
Огненный смерч буквально накрыл Русскую Бундевку по самые крыши.
— Мы с мужем были на работе, дома оставалась невестка с двумя маленькими детьми, позвонила сыну, только и успела крикнуть: “Паша, мы горим”. Тот кинулся в деревню, а Бундевку уже оцепил кордон милиции, никого не пускают, он местный, все тропы обходные знает. Прорвался к селу, а внизу — сплошное зарево, и дом его весь в огне, — рассказывает Татьяна Тутынина. — Никто не мог сказать, удалось ли его семье выскочить из огненной ловушки.
— Выскакивали кто в тапочках, кто в носках, не взяв ни денег, ни документов, — делится с нами Ольга Зубарева. — Огонь подступал со всех сторон, мы были в кольце, куда бежать — не знали. У меня дочка от ужаса в обморок упала, я ее завернула в плащ и поволокла по улице бегом.
Чудом спаслась и Валентина Сизова. Она была на заднем дворе, не видела, что огонь сверху идет. Счастье, что дочь взяла отгул, была дома, прибежала к матери с соседней улицы и буквально выдернула ее из наступающей огненной завесы.
Не дали сгореть заживо соседи и парню — инвалиду с детства, что передвигался на инвалидной коляске.
— На горе стояла пожарная машина, но что пожарные могли сделать? — говорит Александр Шмидт. — Поселок был одно сплошное зарево. Жар стоял такой, что ближе чем на пятьдесят метров к горящему дому не подойдешь. Врачи с единственной “скорой” делали старикам один укол за другим. У пенсионеров от волнения давление скакнуло за 200, а лекарства все остались в полыхающих домах.
Это потом многие заметили, что волосы, брови и ресницы у них опалены.
— Температура в эпицентре пожара была такая, что замоченные в тазу в рассоле огурцы сварились в один миг, рельсы плавились, стекла стекали и капали, — рассказывает Ольга Зубарева. — Кастрюли стали как подносы, превратились в расплавленные лепешки. Благо, что полыхать начало днем, если бы пожар случился ночью — деревня была бы братской могилой.
Помогали погорельцам всем миром.
— Мне акушерское отделение, где я работаю, выделило кровати, — говорит Ольга Зубарева. — Спустя сутки от администрации передали 6 талонов на питание, их только и хватило, чтобы всей семьей сходить поужинать, на завтрак и обед сами хлеб с консервами себе добывали.
Местные жители ходят по селу неприкаянные.
— И я сгорел, и сын мой сгорел, — говорит Иван Лапшин, которого все в селе зовут дядя Ваня. — Всю жизнь строился, все, что зарабатывал, вкладывал в дом. Ни умыться теперь, ни покушать. Все превратилось в пепел, и жизнь пошла прахом.
Дядю Ваню зовут к себе жить родственники, но он продолжает спать на куске жести около фундамента своего сгоревшего дома.
— Я тут отлучился на два часа, так трубы все покореженные украли, — замечает старик. — Кому, как говорится, война, а кому — мать родна. Мародеров во все времена хватало.
В селе жили целыми кланами. Рядом с родительским домом строились сыновья. Теперь все остались без крова.
— Мы только-только ремонт сделали, поставили пластиковые окна, установили новенькие радиаторы, пробурили скважину, — говорит Денис Шмидт. — Все, что заработали вахтовым методом за три года, — теперь превратилось в головешки.
Напрасно я спрашиваю о страховке домов, все вокруг разом закипают:
— Кто в деревнях что страхует?
— Тут отродясь ни у кого лишних денег не водилось.
Ноги отнялись при слове “горим”
С Татьяной Тутыниной мы разгребаем руины на месте ее дома. Откладываем в сторону обугленную спутниковую антенну и металлические сетки от кроватей. В мусор бросаем мятые, словно бумажные, алюминиевые кормушки для кроликов. Животные все сгорели.
Колотые кирпичи усеяны гвоздями. Ничего деревянного не осталось.
Через два дома бабушка Шура по просьбе своей подруги — Любови Карповны Кубетовой — ходит по пепелищу и пытается отыскать пенсию старушки — 4300 рублей. Пенсионерка, получив деньги, спрятала их от пьющего сына за уголок ковра.
Баба Шура, видя свернутый в клубок пластмассовый сотейник, понимает, что искать деньги бесполезно, но все равно поднимает и поднимает по инерции куски жести, шифера, перекладывает с места на место кирпичи.
Из погреба она вытаскивает банки с вишневым компотом. Чудо, в подземелье закрутки остались целехоньки.
Мимо идет пожилая соседка Татьяны Тутыниной. В руках у женщины крошечный узелок, в носовом платке — нехитрые гостинцы. Она просит помянуть умершую 40 дней назад сестру.
Пенсионерки присаживаются на поваленную газовую колонку. Обе понимают, что впору справлять поминки по всему селу. Почти все в Русской Бундевке погорельцы.
Как и в Осичках, Матышеве, Сосновке, Фоменкове, Синеньких, Алексеевке, Лапшинской, Новоалександровской… По данным МЧС, эвакуировано 938 человек, 86 человек размещены в четырех пунктах временного размещения.
Едем в один из них, что открыли на базе заброшенного оздоровительного детского лагеря “Дружба”. Видно, что лесную дорогу только что посыпали привезенным песком. У обочины рабочие тянут оборванные линии электропередачи. Кругом сгоревший лес. В горле першит, подташнивает. Приторный запах гари стоит и в кирпичном корпусе, где размещены оставшиеся без крова жители сел Руднянского и Жирновского районов. От одного пепелища их перекинули к другому.
На железных кроватях, на ватных матрасах, заправленных тонкими байковыми одеялами, сидят погорельцы.
Алла Яковлевна Марова закручивала на кухне помидоры, когда к ней в дом ворвались молодые ребята, которых бабушка называет “дружинниками”.
— Я практически не хожу, от силы 20—30 метров могу пройти на костылях. А тут при слове “горим” совсем растерялась, ноги напрочь отнялись. Меня молодые люди подхватили под руки, поволокли. За мной следом через дымовую завесу кинулись коза с козлятами… Меня в машину, и на бугор… Я стою наверху, вижу свой дом в огне, плачу, не добро нажитое жалею, а живые души о четырех ногах — Маньку с тремя рогатыми малышами. Она мне была что дочь, я ей про все, что накипело на душе, рассказывала. С Маньки и кормилась — коза четыре литра молока давала в день. Как теперь без нее?
— Как в войну, все полыхало, — вспоминает минувший день 93-летний Игнат Савин. — Но тогда нас уничтожали враги, а теперь кто?
Старики разглядывают выданные новенькие пенсионные удостоверения взамен сгоревших. Вид у погорельцев растерянный, все ранее приходилось самим выбивать, а тут на тебе, принесли... К такой заботе пенсионеры явно не привыкли.
На крыльце погорельцы разбирают пакеты с гуманитаркой. На ногах пожилой женщины — босоножки с яркими металлическими пряжками на каблуках. Явно — с чужой ноги. 76-летний Василий Аксенов красуется в бейсболке и потертых джинсах. Синтетическое трико, что было на нем во время пожара, все “свернулось и стало стеклянным”.
С погорельцами работают специалисты-психологи МЧС России. Старики через день отошли от шока и теперь показывают мне обожженные уши и обугленные макушки.
Екатерина Антоновна Шмидт — чернее тучи. В свое время она отсидела за убийство срок, вернулась домой — а домовую книгу прибрала к рукам родственница. Теперь пожилая женщина, хоть и прописана в доме №79 по улице Горной, боится, что может вообще остаться без компенсации и обещанного правительством нового жилья.
* * *
Причинами пожаров, как считают власти, могли стать обрывы линий электропередачи, неосторожное обращение с огнем, самовозгорание силоса.
Но как в шести отдаленных друг от друга районах могли веерно, с интервалом в полчаса заполыхать сразу несколько десятков сел и лесных массивов?
У жителей Жирновского, Руднянского, Камышинского, Котовского, Ольховского, Даниловского районов — своя версия. Везде нам рассказывали о неприметных машинах с тонированными стеклами, которые в ураган, как летучий голландец, появлялись на окраине деревень, где вскоре начинался пожар.
Кто-то из местных успел усмотреть даже надпись “Аллах акбар” вместо номерных знаков. Кто-то видел надпись мелом на кирпичном гараже: “Получите в сентябре новый Беслан!”
— У меня друг работает на посту ДПС, к ним на трассу согнали из ближайших областей 300 гаишников и дали разнарядку — тормозить и проверять все темные “Жигули” шестой и десятой модели, — рассказывает Евгений Гришин.
Правительство выделило из бюджета пострадавшим регионам миллиард рублей. Когда я говорю, что в планах — на выбор — выдать им жилищные сертификаты либо построить новое жилье, все говорят в голос: “Не верим!”
Не местные власти, а простые мужики из соседней деревни привезли сразу после пожара на мотоцикле погорельцам бочку с питьевой водой. А тетушки из Рудни наварили пшенной каши и в тазах прикатили обед пострадавшим деревенским на тачках.
Волгоградская—Саратовская области.