Накануне годовщины Московский окружной военный суд приступил к рассмотрению уголовного дела. На скамье подсудимых — 11 человек. Только один обвиняемый признал свою вину.
Судьба обвиняемых предрешена. Им светит пожизненное заключение. Но пострадавшим в трагедии от этого не легче. Их жизнь навсегда разделилась на две части. Но каждый переживает эту катастрофу по-своему. Кто-то замкнулся в себе, кто-то, наоборот, искренне радуется каждому новому дню.
«За секунды до взрыва террорист побледнел»
Игорю 23 года. В тот день молодой человек возвращался домой из университета. Пары закончились в 14.25. От учебного заведения до метрополитена каких-то 5–7 минут. В 14.35 прогремел взрыв.
— Я помню тот день чуть ли не по минутам. Будто вчера все произошло.
— Воспоминания не стираются?
— Выходит именно так. Я стоял в нескольких метрах от смертника. Прошел мимо него, когда заходил в вагон. Мой товарищ, который еще ближе к нему находился, потом вспоминал, что террорист за секунды перед взрывом стал бледным как полотно и испуганным.
Когда раздался взрыв, вдруг все пожелтело. Стало тепло. Через пару минут я начал себя ощупывать. Не понял сразу, что произошло, почему у меня сгорели волосы и что сейчас на мне находится. Лежал на боку.
Света не было. Попытался встать, но мне крикнули, чтобы лежал. Я спросил: «Стреляют?» Мне никто не ответил. Затем подполз к боковым сиденьям, к ближайшей двери, чтобы укрыться. Ждал, пока остановится поезд. Увидел людей в углу — они сильно прижимались друг к другу, кричали, на их лицах я видел ужас. Но по-прежнему не понимал, что произошло, пока не оглянулся назад.
Останки людей разметало по всему вагону, их было очень много везде, и на мне тоже. Я схватил свою сумку, начал выбивать ногами дверь вместе с каким-то мужчиной. Женщины кричали, что им не выйти. Мне удалось вылезти в разбитое окно, поднялся наверх на улицу.
— Вы без посторонней помощи поднялись на улицу?
- Это адреналин, он притупляет чувство боли и заставляет двигаться активнее. Я один из первых, кто поднялся на платформу. После того, как выбил ногами стекла, подбежал к диспетчеру, которая сидела внизу в будке. Начал кричать, что в метро произошел теракт, думал, она запустит наверх еще эскалатор. Она спокойно ответила, что не может включить его.
Я выругался и пошел по стоящему эскалатору пешком наверх. На меня смотрели люди. Некоторые снимали на телефон. Я кричал, что внизу теракт, не надо туда спускаться. Меня не слушали. Не понимаю, зачем нужны диспетчеры, если они не объявляли о теракте, не останавливали эскалатор, который шел вниз, не запускали второй наверх?
— Может, женщина растерялась? Обычно диспетчеры — пожилые люди, не сразу понимают, что произошло?
— Ей было лет 40–45. Растерялась? Но я ведь не растерялся. Представьте мое состояние. Я действовал как часы — быстро, правильно, с максимальной пользой и без лишних телодвижений и вопросов.
— Многие пассажиры тоже не растерялись, помогали раненым?
— Таких было, на удивление, много.
— Что происходило дальше, на улице?
- Дальше началась история, связанная с действиями «скорой». Врачи приехали к метро через 30–40 минут, когда я уже находился на улице. Наконец меня посадили в машину «скорой помощи». Начали осмотр.
В машине со мной оказалась девушка, все ее лицо было залито кровью. Мне показалось, медики не знали, что делать. Решили перевязать лицо девушки бинтом. Просто поверх наложили повязку. До кого-то дошло, что ей нужно дать кислородную маску. Но оказалось, что маска не работает. Я тогда вспомнил рассказ моей мамы, которая говорила, как в 11-летнем возрасте меня увезли с судорогами и без сознания в реанимацию, к лицу привязали маску, которая тоже не работала.
Затем врачи решили поставить ей капельницу. Но к венам на локтевом сгибе не смогли добраться. Они начали спрашивать у нее, можно ли разрезать куртку. После того как с горем пополам разрезали ей одежду, воткнули иглу, в мою сторону из ее руки полился фонтан крови. Не знаю, как та пострадавшая доехала до больницы и не потеряла сознание.
— Вас спасали медики?
— Затем очередь дошла до меня. К тому моменту боль я стал чувствовать острее. Сообщил об этом врачам. Дал понять, что неплохо было бы что-нибудь сделать со мной. Мне ответили, что на данный момент ничего сделать не могут. Тогда я начал вести себя агрессивнее. Врачи достали валерьянку и капнули мне два раза на язык.
— Что происходило потом?
— Меня привезли в больницу. Дальше началась стандартная процедура — пострадавших осматривали медики, определяли степень тяжести повреждений, ставили первичные диагнозы. Мне кинули салфетки и сказали, что могу вытереться. Потом меня отвезли в реанимацию. Велели не шевелиться. Зашили рану на лице, сделали необходимые обследования. И оставили в больнице.
— Сколько времени провели в клинике?
— Лечение заняло около 3–4 месяцев. Я успел полежать в трех больницах по очереди. Постоянно переводили из одного учреждения в другое. У меня диагностировали ожоги 1–2-й степени 9% тела. Из травм — тяжелая контузия, закрытая черепно-мозговая травма, сотрясение мозга. Последствия после теракта ощущаю до сих пор. У меня в голове звенит ровно так же, как после взрыва в первые минуты. Этот звон не проходит. Никакое лечение не помогает
«Часто слышу: «Ты пользуешься своим положением»
— Компенсацию вам быстро выплатили?
— За компенсацией, как я и предполагал, пришлось бегать нам самим. Этим занималась моя мама — я в тот момент находился в недееспособном состоянии. В моем случае подтвердилось выражение: спасение утопающих — дело рук самих утопающих.
— Лечение оплачивало государство?
— Лечение оплатили, но и тут без проблем не обошлось. Например, в самом начале меня осматривал заведующий отделением ЛОР НИИ. Доктор велел приходить к ним обязательно, когда выпишусь из больницы. Ну я и пришел. Только меня никто слушать не собирался. Оказалось, никто там обо мне даже не знал. В итоге начал лечиться за собственные деньги, к врачам стоял в общей очереди. Потом сообразил обратиться в комитет здравоохранения. Тогда ситуация поменялась.
— Психологическая помощь вам понадобилась?
— Понадобилась, но не для погашения последствий, а скорее для себя лично. Меня ведь единственного из пострадавших предлагали перевести в психиатрическое отделение в Военно-медицинской академии. Заведующий этим отделением настаивал на переводе. Написал даже заявление моему лечащему врачу. Наверное, он подумал, что я сошел с ума, потому что слишком спокойно относился к произошедшему.
— Вам не снится теракт?
— Снились трижды похожие ситуации. Во сне меня били по затылку в разных местах неизвестные люди. Я лежал на земле и не мог ничего сделать. Сам теракт ни разу не снился.
— Страха перед метро не появилось?
— В метро я спустился при первой же возможности, когда нужно было ехать домой после больниц. С этим проблем не возникло.
— Теперь, наверное, стали более подозрительным?
— Скорее, стал более внимательным.
— Многие пострадавшие говорят, что жизнь после трагедии разделилась на «до» и «после».
— С появлением звона в ушах моя жизнь тоже разделилась на «до» и «после». По словам врачей, я должен проходить профилактическое лечение до конца жизни, каждые полгода лежать в клинике. Выглядит моя жизнь теперь так: меня госпитализируют на 20 дней, обследуют, проводят лечение, потом отпускают. Честно говоря, раньше я очень надеялся, что лечение поможет убрать звон в ушах или хотя бы сделать его тише. Но тщетно. Ничего не меняется.
— Вы общаетесь с другими пострадавшими?
— Общаюсь редко, только со знакомыми, которые оказались в тот день в вагоне. Общение происходит в социальной сети.
— Начинается суд над обвиняемыми в теракте. Планируете посещать заседания?
— Мое присутствие на суде не имеет смысла. Возможно, приду, когда будет рассматриваться вопрос по моральной компенсации.
— Вы сейчас учитесь, работаете?
- Заканчиваю университет. С учебой тоже непросто пришлось. Когда меня выписали из больницы спустя 4 месяца после теракта, пришлось сдавать все экзамены, иначе грозились отчислить, несмотря на то что у меня была уважительная причина не посещать лекции.
После того как я первый раз после теракта вернулся в вуз, у меня спросили: «Почему вы на пары не ходили?» Очень хотелось ответить: «Потому что не доехал». Но промолчал. Не раз приходилось слышать такой упрек в свой адрес: «Ты пользуешься своим положением». Эти слова я запомню до конца жизни.
А однажды я услышал от преподавателя такое, что опешил и онемел. Как-то я очередной раз оправдывался за прогулы, потому что лежал в больнице. В ответ услышал: «Меня не интересует, что там произошло, это не повод не ходить на пары и вовремя не сдавать работу». То есть если бы мне в вагоне оторвало голову —- это не стало бы основанием не ходить в университет и не сдавать работы?
«Я теперь живу с титановой пластиной и металлическими осколками в голове»
Марина Кочунова — одна из пострадавших в теракте — сразу предупредила: «У меня все хорошо. Правда. Вам же не нужны истории со счастливым концом?»
Нужны. Мы попросили Марину рассказать о том, как она живет спустя два года после трагедии.
Воспоминаниями о событиях того дня девушка поделилась в соцсети.
«3 апреля 2017 года я не забуду никогда. Многие говорят, что мне повезло, несмотря на то что я оказалась в том самом злополучном вагоне метро. Не скажу, что для меня все прошло бесследно. Я больше года не ездила на метро. У меня не было ни желания, ни мыслей воспользоваться метро как средством передвижения. Видимо, это и есть моя психологическая травма от этой трагедии.
За последний год я успела снова оказаться на стационаре в НИИ им. Джанелидзе. Так как 3 апреля прошлого года я поступила в больницу со сломанной ногой, врачи установили мне штифт. Через год его необходимо было удалить из моей ноги. Мне пришлось снова вспомнить, как ходить на костылях.
Сейчас я живу уже без штифта в моей ноге, и это не может меня не радовать. Но омрачает мою жизнь осознание того, что во мне до сих пор остались осколки.
За этот год мне были сделаны также пластические операции на других шрамах. Какие-то шрамы были перешиты, какие-то подкачаны, и был ряд еще других процедур. Но работа над шрамами долгая, она еще не окончена.
Прошлой осенью я получила инвалидность по здоровью. В этом году пришлось снова пройти медкомиссию для подтверждения инвалидности. И мне ее снова подтвердили».
— Сам момент трагедии я не видела, — начала разговор собеседница. — Единственное, что помню, как спустилась в метро, — зашла в вагон электропоезда, включила фильм на телефоне, и всё. Следующие воспоминания — больница, родственники, муж и мое недопонимание: что же я там делаю? Воспоминания не яркие, но, думаю, из памяти не сотрутся. Можно сказать, помню немного, скорее, даже ничего. Наверное, это и хорошо. Я даже долгое время путала станцию метро, где спускалась в вестибюль метрополитена, и город, в котором в тот момент находилась.
— А то, что предшествовало взрыву, помните?
— В вагоне ни о чем не думала. Была увлечена фильмом. Когда садишься в метро, никогда не думаешь, что не доедешь до нужного места. В больнице я оказалась достаточно быстро после того, как меня вытащили из метрополитена. Меня доставляли на вертолете. Из-за моего сложного физического состояния после проведения ряда операций меня ввели в медицинскую кому. Поэтому про первые девять дней в больнице рассказать ничего не могу.
— Какие травмы у вас диагностировали?
— Черепно-мозговая травма головы — у меня была сломана лобная кость с левой стороны, открытый перелом кости голени, оторванные пальцы ног на правой ноге и осколочные ранения руки, ноги и тела. В больнице провела почти четыре месяца с момента поступления и еще две недели в санатории. Последствия остались до сих пор. Я теперь живу с титановой пластиной в голове и металлическими осколками в голове, оставшимися там после трагедии.
— Компенсацию вам выплатили в полном объеме? Государство оплатило лечение?
— Не скажу, что быстро, но компенсацию все-таки выплатили. Сколько? Могу сказать только, что сумму выдали в полной мере. За лечение денег с меня никто не просил. Я лежала долгое время в одиночной платной палате. Знаю, что проблемы с выплатами компенсаций коснулись людей, у которых не было тяжелых травм, они не обращались сразу в медицинские учреждения. Поэтому им приходилось доказывать, что они находились в том вагоне метро.
— Психологи работали с вами?
— Психологическая помощь не понадобилась, так как рядом всегда находилась мама или муж.
— Долго приходили в себя?
— Думаю, этот момент можно разделить на несколько стадий. С произошедшим терактом я смирились еще в больнице. Понимала, что уже все случилось, ничего изменить я не могу. После выписки из больницы приходилось психологически привыкать к санаторию. И так далее. Каждый день приходится к чему-то привыкать.
— Вы уже не вспоминаете о том дне?
— Момент, когда я перестану думать о трагедии, наступит еще не скоро. Так сложилось, что пока что многое крутится вокруг последствий теракта.
— В метро спускаетесь?
— В метро я не могла ездить больше года. Любая поездка означала, что надо было проезжать мимо двух станций — «Сенная площадь» и «Технологический институт». До сих пор есть психологический барьер именно перед этими станциями метро. Одна их никогда не проезжаю. Даже если еду с мужем по этой ветке, то внутри все сжимается.
— Какой самый тяжелый момент был после трагедии?
— Время пребывания в больнице и санатории. Тогда мне очень хотелось вернуться домой.
— С пострадавшими общаетесь?
— С пострадавшими или их родственниками не общаюсь. Не тот случай нас свел. Поддерживать с ними отношения — лишний повод вспоминать 3 апреля или больницу. А делать это совсем не хочется.
— На суды по данному уголовному делу пойдете?
— На суд ходить не стану по той же причине, по которой не хочу поддерживать отношения с родственниками других пострадавших и самими пострадавшими. Зачем заново ворошить прошлое?
— С материалами дела ознакомились?
— С материалами дела знакомили. Следователи каждый раз присылали письменные уведомления о ходе дела.
— Родственники обвиняемых вам соболезнования приносили?
— Соболезнования от арестованных никто не приносил. Думаю, они убеждены, что они сделали все правильно.