Я знал, что сказал этот воронежский мужик, когда его схватили. «Приехал посмотреть на нее (картину), в восемь вечера зашел в буфет, хотел уже уходить, выпил сто грамм водки. Водку не пью, вот и накрыло чего-то», — чистосердечно признался он. Но потом под эту версию подложил еще и идеологическую подкладку: мол, хотел восстановить историческую справедливость, потому как Иван Грозный никогда своего сына не убивал. Это сильно, конечно, но про сто грамм мне больше понравилось.
Вам ничего не напоминает? Мне - Аркадия Исааковича Райкина, вернее его персонажа, описанного Жванецким. «В прошлое воскресенье потянула она меня на выставку. Вернисаж какой-то… Я думал — музей как музей. А это не музей, а хуже забегаловки: горячего нет, один сыр и кофе. В Третьяковке хоть солянка была, а на вернисаже одна минеральная. Нет, думаю, тут не отдохнешь… А воскресенье проходит».
В Греческом зале, в Греческом зале…
Итак, я в Третьяковке. Первым делом в буфет, конечно, в поисках духовности. Но сначала купил билет, красная цена — 500 рэ. «Мне водочки нужно, — интимно говорю охраннику, — тут у вас есть?» — «В кафе нет, только в ресторане, вы поднимитесь на второй этаж». Поднялся, за столами сидят японцы, культурно отдыхают. Или китайцы? Или корейцы? Чёрт их разберет. Ну я в бар: «Мне бы водочки…» — «Пожалуйста, — отвечает бармен, тоже подозрительно походивший на японца. — Вам какой? «Русский стандарт» или «Царская охота»? — «Царская охота», конечно, — история с Иваном Грозным пронеслась в моем сознании со всей своей очевидностью. — А знаете, тут у вас какой-то мужик картину порезал», — спросил я, не отходя от кассы. — «Не, не знаю», — ответил ничего не подозревающий бармен-японец. — А что случилось-то?» — «Ну вот, взял какую-то арматуру, стекло разбил». — «А картину-то испортил?» — «Да, в трех местах». — «Ха, это как сломанная машина?» — «Ну да, примерно». — «С вас 390 рублей. Вы с лимоном будете?»
Ох, хороша пошла царская водочка, сразу в голову вдарила. Посидел немного и чуть пошатываясь, счастливый и духовный побрел по Третьяковке в поисках Ивана Грозного. На ходу спрашивал встречающихся посетителей: а вы что-нибудь про это знаете? Сначала ступор, пауза. «Ну да, что-то». — «Ненормальный какой-то», — помогаю я им найти правильный ответ. — «Да, да, ненормальный, конечно», — равнодушно отвечали люди и шли себе дальше. Правильно, что им это криминалити, они картины пришли смотреть, духовкой заниматься. А я был уже хороший.
«Где тут у вас зал с Иваном Грозным?» — заплетающимся языком спросил я милую смотрительницу. — «Пройдете наверх, сначала будет Ге, потом Врубель, а там уже и зал ваш. Но его закрыли…» Закрыли и хорошо, мне какая разница. Тут главное приобщиться.
Нашел, действительно, всё закрыто. На посту сидит старушка-божий одуванчик, тоже смотрительница. И никого. Хотя, по-моему, это была самая лучшая картина Третьяковки: закрытый зал после жуткого побоища. И занавесочка. «А вы не дежурили тогда, когда это всё случилось?» — без надежды спросил я бабульку. — «Дежурила, ой дежурила». Хмель у меня тут же прошел: «И?» — «Но уже почти девять было. Он один в зале остался. Спрашивает: а где тут у вас картина «Иван Грозный убивает своего сына»? Я показала, подвела. А он так не спеша вынул телефон и медленно-медленно стал снимать. А время-то уже без пяти, на выход пора. Вы уж идите, — сказала я ему, нельзя здесь больше, а то охрану позову. И он пошел со мной до выхода. Вдруг резко развернулся (а сам такой жилистый, небольшого росточка) и как побежит к картине. Взял в руки металлический столбик от ограждения и как рубанет! А сам кричит: «Это мне Путин приказал, Путин приказал!» Тут моя напарница подбежала, вцепилась в него… А потом и охрана пришла, скрутила”.
Я чувствовал себя словно в больнице Кащенко, не меньше, в палате №6. Спустился вниз за рюкзаком. «С удовольствием вас читаю!» — вдруг послышался голос какой-то тётеньки. «Спасибо, спасибо, спасибо», — я вдруг ощутил себя главным экспонатом Третьяковки, хотя лабутенов на мне почему-то не было, а только кроссовки на босу ноги и шорты.
Взял рюкзак и пошел к метро. Весь такой одухотворенный! А голова всё еще гудела от выпитой царской водки.
Эх, если бы не это дело, никакого удовольствия.