22 июня страна отмечает очередную печальную дату своей истории — начало Великой Отечественной войны. Казалось бы, столько лет прошло, а война все еще хранит и хранит свои тайны. Одну их них удалось раскрыть репортеру “МК”. То, что произошло 18 августа 1941 года на Юго-Западном фронте, до сих пор было известно лишь очень узкому кругу лиц.
Тогда, при отступлении наших войск, было принято решение взорвать Днепрогэс. О секретной шифровке знали единицы. Но операция прошла не так, как планировали. Заряд не рассчитали, в результате в теле плотины образовалась брешь в 5 раз больше расчетной. Мощный поток воды хлынул в нижнее течение Днепра. Гигантской волной были смыты все прибрежные села с местными жителями, разрушены понтонные переправы наших войск. В результате наводнения бойцы двух общевойсковых армий и кавалерийского корпуса в большей своей части попали в окружение и плен.
Вину за случившееся возложили непосредственно на исполнителей взрыва — подполковников Бориса Эпова и Алексея Петровского. Их объявили диверсантами и едва не расстреляли перед строем солдат. Только спустя годы один из чудом выживших подрывников — Борис Александрович Эпов — рассказал коллегам о том, что на самом деле произошло 18 августа на Днепрогэсе.
20 тонн тола
Борис Эпов, ученик генерала Карбышева, разработчик новейших образцов мин и минных заграждений, участник разрушения храма Христа Спасителя, был опытным подрывником, выполнявшим специальные секретные задания на разных фронтах Великой Отечественной. Летом 41–го судьба забросила его на Юго-Западный фронт именно тогда, когда там сложилась угрожающая обстановка: к Днепру продвигались 14-й механизированный корпус немцев и танковая армия Клейста. Фашисты торопились захватить Днепрогэс и использовать плотину для переправы.
Объект, имевший стратегическое значение, охранял 157-й полк НКВД. Когда немцы переправились на остров Хортица в трех километрах от станции, стало ясно, что Днепрогэс надо готовить к взрыву.
Нам чудом удалось найти письменные воспоминания начальника инженерного управления Южного фронта полковника Шифрина. “Командование фронта исключало саму возможность разрушения флагмана советской гидроэнергетики, на строительство которого были затрачены огромные усилия всей страны”, — делился пережитым полковник.
Видя, что никто из командования фронта не хочет брать на себя ответственность за столь серьезное мероприятие, Шифрин связался по спецсвязи с начальником Главного военно-инженерного управления Котляром.
На следующий день в инженерное управление Южного фронта пришла шифровка за подписями Сталина и Шапошникова. В постановлении было сказано: “В случае крайней необходимости разрешается произвести разрушение Днепрогэса”. При этом подробно указывалось, что нужно взорвать: мост, тело плотины в двух местах, шлюз и мост через шлюз.
Шифрин попросил Котляра доставить на фронт качественную взрывчатку — тол. (Взрывчатые вещества в начале войны инженерные войска централизованно не получали. Подрывные работы приходилось производить с помощью бракованных авиабомб и снарядов. — Авт.)
Через два дня из Москвы на фронтовой аэродром прибыли два самолета “ТБ-3” с 20 тоннами тола. Сопровождал груз опытный подрывник подполковник Борис Эпов.
Для связи с инженерным управлением фронта ему в пару дали специалиста технического отдела подполковника Петровского.
“Вся работа по подготовке взрыва производилась в тайне от командования фронта, так как санкцию на это Военный Совет фронта не дал”, — воспоминал Шифрин.
“Не взрывать!” — прозвучало одновременно с поджогом бикфордова шнура
Помимо письменных описаний событий того времени репортеру “МК” удалось разыскать Тимофея Саламахина, служившего во время войны командиром взвода, позже — помощником начальника штаба 516-го отдельного инженерно-саперного батальона. Не раз за время своей службы Тимофей Михайлович слышал от командира дивизии: “С отходом последней нашей группы взорвите мост. Оставите на том берегу хоть одну нашу телегу — расстреляю, оставите мост немцам невзорванным — расстреляю”. С Эповым Саламахин встретился уже после войны, на кафедре взрывного дела и минно-взрывных заграждений Военно-инженерной академии имени Куйбышева. Тогда-то легендарный взрыватель Днепрогэса и поведал другу подробности событий тех дней.
— Обстановка на фронте ухудшалась с каждым часом. Грузовики со взрывчаткой сходу загнали в верхнюю потерну — тоннель в теле плотины, соединяющий правый и левый берега, — рассказывает Тимофей Саламахин. — Бориса Александровича удивило, насколько качественно была построена электростанция: через стыки ежесекундно просачивалось не больше стакана воды. Ветераны Днепростроя поведали, что строили ГЭС настолько на совесть, что даже бетон строители месили ногами. Тем обиднее было взрывать легендарную ГЭС, но приказ есть приказ.
Все понимали, что надо устроить такой взрыв, чтобы он помешал немецким войскам использовать плотину для переброски сил и техники, а с другой стороны — оставить возможность после окончания войны быстро восстановить гидростанцию.
Практики подобных взрывов у специалистов не было, как и времени на основательные расчеты, тем более на какие-либо пробные или лабораторные исследования. Прикинули, что 20 тонн тола должно хватить для небольшого разрушения плотины.
Чтобы взрывная волна пошла в нужном направлении, место закладки взрывчатки решено было забить мешками с песком с двух сторон: с западной и восточной. Но немцы открыли ураганный обстрел электростанции из минометов, и с восточной стороны мешки с песком установить саперы не успели — заряд остался открытым.
— Фашисты рвались к плотине. Когда личный состав первого батальона бутылками с зажигательной смесью поджег четыре танка врага на подступах к станции, охранный полк НКВД через инспекторские галереи вынужден был перейти на левый берег Днепра, — продолжает рассказывать Тимофей Саламахин.
И тут наступил “момент истины”. Когда Борис Эпов поджег зажигательную трубку, он увидел бегущего к нему посыльного от члена Военного Совета Южного фронта армейского комиссара Запорожца. В руках у гонца был приказ: ГЭС не взрывать, так как планируется провести контратаку, переправив через плотину 10 танков, подхода которых командование ждет с минуты на минуту.
Но у Эпова был приказ от своего начальства. К тому же обрезать горящий бикфордов шнур было небезопасно. Все бросились прочь из тоннеля. В 18.00 прогремел оглушительный взрыв.
— Глыбы расколотого ударной волной бетона напором воды были сброшены в нижнюю часть плотины, в результате вместо расчетных 35 метров образовалась брешь длиной 165 метров, то есть в 5 раз больше расчетной, — рассказывает Тимофей Саламахин. Такого разрушительного эффекта не ожидал никто.
За исполнение приказа — расстрел
Прорывная волна высотой около 25 метров хлынула вниз по руслу реки. Гигантский поток снес на своем пути все прибрежные села, похоронив под собой несколько тысяч мирных жителей.
Войска фронта отходили с боями за Днепр, от Никополя до Херсона, по переправам, наведенным фронтовыми понтонными батальонами и дорожными войсками фронта.
Никто из комендантских служб не был предупрежден о взрыве Днепрогэса. В образовавшемся водопадном сливе оказались отходящие за реку бойцы, ополченцы, техника, пытающиеся эвакуироваться местные жители, колхозный скот…
“Взрыв плотины резко поднял уровень воды в нижнем течении Днепра, где в это время началась переправа двух наших армий и кавалерийского корпуса”, — описывал события тех дней командовавший Южным фронтом генерал армии Тюленев.
В результате активного сброса воды возникла обширная зона затопления. Две общевойсковые армии и кавалерийский корпус были отрезаны при переправе. Часть бойцов в тяжелейших условиях сумела переправиться через Днепр, большая же часть военнослужащих попала в окружение и плен.
Весь состав Военного Совета фронта находился в войсках. Оставшийся “на хозяйстве” в штабе начальник политотдела фронта генерал Запорожец был в панике. “Узнав о взрыве Эповым и Петровским Днепрогэса, он разразился грубой бранью: “Это диверсия! Где они?! Я лично их расстреляю завтра перед строем солдат!” — вспоминает Шифрин.
Подрывника Эпова и специалиста технического отдела Петровского за “преждевременный” взрыв арестовали. Начальник Особого отдела фронта лично забрал у подполковников оружие и приказал отправить их в подследственную тюрьму.
— Месяц, проведенный под арестом, был для Бориса Александровича как страшный сон, — рассказывает его друг Тимофей Саламахин. — Их с Петровским с ходу не пустили в расход только потому, что поступило срочное распоряжение о передислокации штаба вглубь обороны.
Началось дознание, угрозы, окрики: “На оправку! Руки назад!”
Вызывали на ковер контрразведчики и начальника инженерного управления Южного фронта Шифрина. Как только ему в очередной раз задали вопрос: “Кто дал вам задание на диверсию — взорвать Днепрогэс?” — Шифрин, достав полученную шифровку, выпалил: “Сталин дал задание на эту “диверсию”. Больше его в Особый отдел не вызывали.
А Эпову и Петровскому вручили обвинительное заключение. Подполковников объявили агентами иностранной разведки и должны были расстрелять. Но через несколько часов их доставили во фронтовую контрразведку, отобрали обвинительное заключение, дали бумагу и сказали: “Пишите, что вы к нам никаких претензий не имеете и что мы с вами хорошо обращались. Все, и можете идти. Вы свободны”.
— А дело было в том, что начальник Главного военно-инженерного управления Леонтий Котляр попал на прием к Сталину, — рассказывает Тимофей Саламахин. — Главнокомандующий попросил Котляра подобрать двух опытных подрывников для выведения из строя Волховской ГЭС. Котляр со свойственной ему иронией и говорит: “Еще двух подрывников на смерть обречь”. Сталин с недоумением спрашивает: “Как это — на смерть обречь?” Тут выяснилось, что за взрыв Днепрогэса два подполковника ожидают расстрела. “Как? — удивился Сталин. — Вот перестраховщики!” — и дал команду немедленно Эпова с Петровским освободить.
Перед отлетом в Москву Борис Александрович, вооружившись биноклем, попросил разрешения у Шифрина съездить посмотреть на результаты взрыва плотины. На следующий день, 20 сентября, Эпов убыл в Москву.
Потом он постоянно выезжал на фронт для организации минных заграждений, участвовал в разминировании освобожденных от противника Смоленска и Сталинграда. За разработку новых конструкций противотанковых мин Борис Эпов стал лауреатом Сталинской премии. Но всю жизнь помнил о фронтовой контрразведке, сорванных с озлоблением в августе 41–го погонах.
* * *
Из сообщения Совинформбюро: “В результате взрыва Днепрогэса войска фронта задержались на этом рубеже более месяца. За это время было демонтировано и эвакуировано в глубокий тыл оборудование всех промышленных предприятий Запорожья”.
Во всех официальных документах до сих пор значится: при взрыве и затоплении территории погибли исключительно гитлеровцы.