В Московском областном суде продолжается слушание уголовного дела по обвинению Александра Винокурова в убийстве студентки Анны Смахтиной. “МК” не раз обращался к подробностям трагедии, разыгравшейся в подмосковном Юбилейном шестого октября 2006 года.
Отпрыск из состоятельной семьи около двух лет домогался красивой девушки. При этом он не раз нагло попирал закон: нападал на Аню в подъезде, изводил ее чудовищными эсэмэсками, звонками с угрозами, поджигал квартиру ее родителей. Он превратил в ад жизнь целой семьи. Негодяю все сходило с рук. Даже кровавая расправа над Анечкой могла остаться практически безнаказанной: убийцу чуть не упрятали в психушку!
Идет время, и оно работает на Винокурова. Ему было предъявлено обвинение в совершении трех преступлений: угрозе убийством, умышленном поджоге и, наконец, убийстве, совершенном с особой жестокостью. Дело об угрозе убийством, очевидно, будет прекращено в связи с истечением срока давности по этой статье (два года). Винокуров затягивает процесс, подавая жалобы и ходатайства.
Естественно, он надеется на уменьшение срока наказания по всем статьям, хотя никаких смягчающих вину обстоятельств в деле нет. Поджог пытается обратить в хулиганство, а жестокое убийство выдать за нанесение тяжких телесных повреждений, повлекших смерть. Между тем доподлинно известно, что раны, причиненные охотничьим ножом, были несовместимы с жизнью. Аня умерла до приезда “скорой”. Ни одна реанимация в мире не успела бы ее спасти.
Вот он сидит в стеклянной клетке в модной спортивной куртке. Бейсболка с длинным козырьком на тумбочке. Он и не думает прятать глаза. На лице ни тени раскаяния. То и дело пухлые губы растягивает наглая, самодовольная ухмылка.
В руках тетрадка-конспект с вопросами, которые он задает в суде. “Какие удары наносил Винокуров: колотые или резаные?” — зачитывает он, словно преподаватель на экзамене. И судья периодически уточняет, о каком Винокурове идет речь: “Винокуров — это вы? Тогда говорите “я”! Но через секунду опять: “Сколько времени Винокуров наносил удары?” Ему удобней говорить о себе в третьем лице. Так эффектней!
Он искренне считает, что никакой жестокости не было и в помине. Подумаешь, двенадцать раз ударил свою жертву ножом с кровостоком — ну и что? Всем троим свидетелям преступления он задает один и тот же вопрос: “Вы видели, что Винокуров бил, душил, проявлял садистские наклонности, выкалывал глаза, отрезал части тела, влезал в мозг?” Он нанизывает глаголы, доводя цепочку до чудовищного смысла. Свидетели видели, как бил ножом, пока Аня стояла, как повалил на землю и добил лежачую. Но ведь не душил же и глаза не выкалывал! Раз всего этого не было, о какой особой жестокости, по логике убийцы, может идти речь?
Вот он требует разрешения “допросить” Нелли Георгиевну Смахтину — Анину маму. Другой на его месте глаз не смел бы поднять на человека, у которого он отнял самое дорогое. А Винокуров упивается. Его жестокие вопросы большей частью риторические, они ничего не могут прояснить. Но, похоже, у него другая цель — причинить новые страдания родителям убитой девушки. Он продолжает им мстить за то, что их дочь посмела его отвергнуть. Он не может остановиться.
…Скоро полтора года, как нет Ани Смахтиной, но на ее могиле каждый день свежие цветы. Она оставила такой яркий свет, что он не исчезнет, пока живы те, кто ее знал. Дверь ее дома не закрывается. Приходят друзья, одноклассники, сокурсники, соседи. Они стараются сделать все, чтобы родители не оставались с горем один на один. Ведь время — плохой лекарь. К счастью, этих людей очень много. Намного больше, чем нелюдей, выползающих из другого измерения. Вот только что делать с “чужими”?