Москвичи медленно, но верно сходят с ума.
Безумие — бич пожилых, одиноких и — главное — отягощенных лишними квадратными метрами горожан.
Болезнь подступает внезапно. Еще вчера милый старичок вел себя тише воды ниже травы, а сегодня санитары в грязных халатах уже волокут его в карету “скорой помощи”. Значит, завтра в его квартиру вселится какая-нибудь ушлая опекунша.
Почему это происходит? И как защитить несчастных пенсионеров от врачей-вредителей и сиделок-мошенниц? Об этом — расследование “МК”.
Карательная психиатрия — словосочетание, хорошо знакомое людям старшего поколения.
В Советском Союзе неугодных часто объявляли сумасшедшими и залечивали в психушках.
Времена, казалось бы, изменились. Но и нынче граждан насильно помещают в психиатрические лечебницы, “закалывают” лекарствами. Только причина этого сегодня иная — экономическая. А говоря проще, все тот же квартирный вопрос.
Что грозит в лечебном заведении владельцу собственности?
Кто и как пользуется ею вместо хозяина? Для кого опасность серьезней — для дееспособных или для тех, кто дееспособности лишен? Ответы на эти вопросы — в расследовании “МК”.
Графа Толстого свели с ума
В сентябре 2004 года 67-летнего хозяина “двушки” на улице Островитянова, Ивана Полуэктова, взяли прямо у подъезда личности в милицейской форме. Объяснили соседям: за квартиру старик не платит, надо разобраться… Иван не вернулся ни в тот день, ни через неделю. Исчез бы неизвестно где, но, на его счастье, народ в доме жил дружный — забеспокоился.
Старшая по подъезду нашла дедову родню (о том, что у него есть близкие, мало кто знал, поэтому его приняли за беззащитного одиночку). Поиск начали с милиции. Но в отделе крутились, как караси на сковородке: “По данному адресу мы никого не забирали. Ах, извините, ошибочка: забрал экипаж ППС! Но вот беда, в машине у старика случился припадок — похоже, эпилепсия. Пришлось сдать в больницу”. — “В какую?” — “Вот уж чего не знаем, того не знаем…”
А через месяц дошла-таки весточка от Ивана! Из психиатрической больницы им. Алексеева. Старик тихонько попросил соседа по палате, который выписывался, позвонить семье и передать, что он умоляет о спасении.
За дедом поехали делегаты от соседей и родня. Им объяснили, что больному Полуэктову поставлен диагноз шизофрения. Доставила его милиция как социально опасного. Вскоре жене и сыну, которые пришли навестить Ивана, сказали: состояние больного резко ухудшилось, он сделался агрессивен, посетителей к нему пускать запрещено. “Надолго?” — “Кто знает… Пока не закончится лечение”. Но и затем Ивана не отпустят, а переведут в загородную психиатрическую больницу, а значит, забрать его домой не удастся… уже никогда.
— Это дед-то наш агрессивный? Вздор! Тихий старик, — кипела старшая по подъезду. — Ну на богомолье ездил, отпустил бороду под графа Толстого. Паспорт утерял. И что с того? Представляете, врачи нас прямо предупредили: если жизнь дорога — не лезьте в это дело! Но мы не смиримся! Я, сосед и четверо близких Полуэктова по очереди ездим в больницу: контролируем.
Перед самым Новым годом — не исключено, что дрогнув от напора, — “графа Толстого” все-таки выписали. Он глухим голосом гудел в трубку — рассказывал, какого страху натерпелся. Нет, не от врачей. Как-то в палату — все уже спали! — заявилась фифа с бумагами, риэлторша. Затем фотограф с камерой. Усадили старика в красную иномарку фифы и под надзором двух санитаров куда-то повезли. Оказалось — в паспортный стол, за новым паспортом.
Но надежды на побег растаяли:
— Из машины мне выйти не дали. Я просто сидел на заднем сиденье с санитарами, а бумаги мне подали на подпись в окошечко.
Все это могло оказаться правдой, а могло — бредом шизофреника и фантазиями перепуганных родственников. Пока не выяснилось, что, покуда Ивана мариновали в психушке, у его квартиры, по данным Москомрегистрации, сменился хозяин. И тут логичным образом возник вопрос о роли лечебного заведения в этой некрасивой истории. Неужто оно заодно с жульем?
Я, конечно, позвонила в отделение больницы. По словам г-на, который представился зав. отделением, пациент пришел к ним… своими ногами: добровольно изъявил желание лечиться (нет сомнений, что именно так и было записано в медицинской отчетности). А за посетителей-мошенников, которые вертелись вокруг него в приюте скорби, эскулапы не в ответе. Мало ли кто вздумает навестить больного. Поди разбери — риэлтор он или родня?
Поверить в эту байку, зная строгости пропускного режима в столичных психиатрических больницах, было невозможно.
Не давайте паспорт сиделкам!
Как застраховаться, чтобы в психиатрической клинике вас не лишили не только остатков разума, но и квартиры? Рассказывает Любовь ВИНОГРАДОВА, исполнительный директор Независимой психиатрической ассоциации России:
— НПА существует с 1989 года, но в последние годы изменились проблемы, с которыми к нам обращаются. Сейчас половина обращений — по судебным делам, и большинство дел связано с собственностью. Где-то с 2000 года резко увеличилось количество людей, которые признаны судом недееспособными. Ясно, что причины не могут быть медицинскими. Родственники боятся, что старики подпишут какую-то бумагу по жилищной сделке. Или отправляют владельца в психоневрологический интернат, чтобы использовать его собственность. Или пожилой человек вдруг решает жениться, а его потенциальные наследники пугаются...
— Я слышала, что честные врачи сами советуют родственникам перед тем, как сдать больного в интернат: “Сперва признайте его недееспособным, не то его женят или еще как-нибудь окрутят”.
— Да, недееспособный лучше защищен. К нам обратилась москвичка К., ее престарелая тетушка лечилась в обычной больнице в Подмосковье. Оказалось, что, лежа там, тетя успела завещать квартиру человеку, едва освободившемуся из колонии. А заверила документ заместитель главврача, которую всего на несколько дней оставили замещать начальника! Был суд, но доказать подлог не смогли.
Или еще случай. Беспомощному 91-летнему старику близкие нашли сиделку. Однажды пенсионера срочно пришлось отвезти в больницу, и сиделке неосторожно дали на руки его паспорт. А через полгода после смерти старика наследник узнал, что на сиделку… оформлен договор дарения квартиры, заверенный у нотариуса. Сейчас идет суд, есть масса свидетельских показаний в пользу семьи. Но… первая судебно-психиатрическая экспертиза на вопрос, мог ли человек отдавать отчет своим действиям, ответила: недостаточно сведений. Иногда до 5 экспертиз делать приходится.
Захват с иконой
Зюзино, психоневрологический интернат №18. Длиннющий забор, со стороны улицы тротуар ожесточенно скребет потерянная личность с метлой — явный пациент. Изнутри в будке охранников, если заглянуть за стекло, виден адресованный только им список фамилий с грозной шапкой: “Не пускать!”. Эти посетители — персоны нон грата.
В интонации директора интерната читаются подозрение и нескрываемое ехидство:
— Уди-ви-тельно! Какая-то гражданка жалуется, и журналист вот прямо так, ни с того ни с сего идет разбираться?
Увы, Наталья Суверова (фамилию по ее просьбе мы изменили) искала управу на директора не только в “МК”, но и в Департаменте соцзащиты, и в прокуратуре. Ей целый год запрещали свидания с родственником, шизофреником Петровым. А причина, считает Наталья, — пристальный интерес к судьбе их — общей с Петровым! — квартиры. Приедет Суверова с сумкой продуктов, а охрана прочтет шпаргалку, и — от ворот поворот. Она даже записочку с больными переслала: “Витя, не бойся, я тебя не бросила!”.
Наконец в интернат отправилась комиссия Департамента соцзащиты. Позвали и Суверову: “А то еще предъявят нам не того больного — был такой случай”. Выехали тайком, чтоб не проведала… супруга директора ПНИ. Та до последнего времени работала специалистом департамента — как раз в отделе, который курирует работу домов-интернатов.
Вывели Петрова. Увидел Наталью — заплакал, за руку уцепился: “Это Наташа, она хорошая, ее не пускали”. Год не виделись! Комиссия осведомилась у лечащего врача, не вредны ли больному посещения. “Что вы, только на пользу”.
Вообще-то по закону о психиатрической помощи права пациентов психбольниц и интернатов — в том числе на свидания — можно ограничить. По рекомендации лечащего врача. Так что оправдание для запретов есть всегда: визиты, мол, плохо действуют на больного. Режим в психушках определяют обычно главврачи — в одних заведениях не дают людям звонить, просматривают письма и проч. В других — все гораздо либеральнее.
Запрет на свидания был снят.
— И тогда Витя начал рассказывать. Директор часто вызывал его “на ковер”. Расспрашивал: какая у него квартира, кто ее получал, кто из семьи где раньше жил… Витя боялся: в их интернате много больных, чье жилье захватили сотрудники, — объяснила Суверова.
А дело в том, что Наталья и Виктор — наследники двушки-“сталинки” на проспекте Мира, каждому принадлежит половина. По сегодняшним меркам квартира стоит не меньше 300 тыс. долларов. На опечатанную половину пациента психушка попробовала вселить свою сотрудницу — бухгалтера Умнову, приезжую из Рязани.
Из письма директора интерната:
“Семья Умновой характеризуется положительно. С момента помещения в интернат Умнова регулярно посещает Петрова, что оказывает положительное влияние на его психическое состояние. Родственников у него нет, и, кроме Умновой, его никто не посещает. Уверены в том, что Умнова будет добросовестно поддерживать в надлежащем санитарном и техническом состоянии жилое помещение, своевременно оплачивать налоги и коммунальные платежи”.
— Однажды в квартиру вошли какая-то тетка с сумками и иконой, с ней юрист интерната и представитель отдела опеки, — рассказала Наталья. — Я вызвала участкового. Гости показали ему свидетельство Петрова о праве собственности и договор доверительного управления его имуществом. “Но вы-то не Петров. Не имеете права заселяться”. Они оттолкнули участкового, тот вызвал подкрепление — группу физзащиты, с автоматами. Сотрудницы интерната мигом испарились. Даже икону впопыхах забыли…
Это был шаг первый. Шаг второй — занять квартиру целиком. Наталье предложили переехать в Зюзино: “Сделаем размен, дадим тебе однокомнатную. У нас свой риэлтор”. — “А эту однокомнатную, — спросила женщина, — вы тоже у пациентов отобрали?”
Опекун — это звучит страшно
Самое смешное, что ПНИ не нарушает закона! Как опекун он обязан заботиться не только о жизни и здоровье недееспособного Петрова, но и о его собственности. В Москве разосланы по учреждениям здравоохранения и соцзащиты рекомендации по доверительному управлению имуществом недееспособных и ограниченно дееспособных лиц. Процедура такая: опекун сам подбирает в управляющие морально устойчивую кандидатуру, управа этот выбор лишь утверждает. Затем заключают договор, который официально регистрируется в регистрационной палате.
К вящей выгоде больного (он так и называется: выгодоприобретатель) разработаны два типа договоров. Когда речь идет о жилье, выбирают обычно 1-й вариант: управляющий со своими родственниками имеет право жить в квартире, из своих денег оплачивает ее содержание и ремонт. Но самое главное: допускаются сделки по отчуждению, в том числе обмену и дарению квартиры, сдаче ее внаем, а также любые действия, влекущие уменьшение имущества выгодоприобретателя, — правда, только с разрешения управы.
В ПНИ №18 договоров заключено не то семь, не то восемь. В основном с сотрудниками.
— В разных интернатах — разный подход, — объяснила мне Любовь Виноградова. — Где-то говорят: “Мы доверительное управление отдаем кому угодно, не хотим связываться: это суды, лишние разбирательства”. Другие берутся, и весьма охотно…
Ну еще бы! Знающие люди назвали мне конкретную цифру в у.е. Схема простая. Человек устраивается на работу в психушку, отстегивает директору — главе опекунской комиссии. Его назначают управляющим, и он вселяется в квартиру пациента — законно, с семьей, с официальной пропиской. Срок действия договора — 5 лет, но кто мешает его продлить? Или “уменьшить имущество”? Ощущение, что договор разработан нарочно, чтобы вводить в искус чиновников. Полный простор криминальной фантазии!
А какую выгоду получает запертый в психушке пациент от того, что в его квартире поселился бухгалтер, повар или сантехник? Только ту, что бедняге не придется тратиться на коммунальные платежи из карманных денег “на сигареты и чупа-чупсы” — несчастных 25% от пенсии.
— Выгода обоюдная: так больной дольше проживет, — снисходительно поясняет директор интерната.
Кто может управлять имуществом — родственник или посторонний, не определено. Вот еще слабое место в системе: интернаты одних родственников привечают, зато других на порог не пускают. Можно предположить, что ответственный выбор делают небескорыстно, за “откаты”. Наталье в доверительном управлении отказали. Но в том же интернате лежит много состоятельных людей. Недееспособный владелец недвижимости площадью 590 кв. м в Южном Бутове (управление оформлено на родного брата). Хозяин квартиры в арбатском переулке (ею управляет близкий родственник). Собственник хорошей квартиры на Кутузовском проспекте (кандидатура родственника рассматривается).
К счастью, сейчас Виктора Петрова удалось перевести в другой ПНИ, где не озабочены чужой собственностью. Но оригиналы документов на его квартиру и ключи исчезли. Нашлись они у Умновой. Незадачливая бухгалтерша подала иск в суд: пускай пациента переведут хоть на Камчатку — она намерена остаться доверительным управляющим и через суд прописаться в его комнату. “И вы не стесняетесь это говорить?” — удивилась Наталья. “Чего стесняться? Все так жилье получают”.
В ПСИХУШКУ — ЗА КВАРТИРУ
Насколько тесно психиатры связаны с квартирными мошенниками? Комментирует председатель Гражданской комиссии по правам человека Софья ДОРИНСКАЯ.
— Больные, может, сами не знают, как и что с их имуществом. Люди же беспомощны, они получают лекарства… Существует такая группа лекарств, как атипичные нейролептики. Например, один из атипичных нейролептиков имеет следующие побочные эффекты от единственной таблетки: бред, галлюцинации, деперсонализация (это когда человек не понимает, где находится, как его зовут, какое у него образование)... А если пациент одинокий, да еще сам не понимает, что с ним творится, — кому он может пожаловаться из-за бетонного забора, поста охраны, металлоискателя, камер видеонаблюдения?
Поэтому большинство данных, которыми мы располагаем, получены от наших информаторов. Есть сообщение о нескольких аналогичных вашему случаях в одном из московских интернатов — сотрудники живут в квартирах одиноких пациентов. А после смерти больных им отходят квартиры.
— Это, безусловно, ради борьбы с текучкой кадров.
— Ага… У нас есть сведения, что очень часто руководство интернатов бьется с родственниками недееспособных за право быть опекунами. Своеобразное соревнование: кто первый станет опекуном!
— Значит, есть за что биться…
— Вообще, психиатрическая система очень закрытая. Есть такие преступления, которые не замечает прокуратура. Мы раздаем листовки у больниц, к нам часто приходят с жалобами родственники: мол, человека забрали в психушку и больше не выпустили… В том числе и из-за квартиры.
— И что, такие жалобы подтверждаются?
— Вот свежий пример. Женщина средних лет и ее престарелая мать (фамилии, извините, не назову) собрались переезжать в Израиль, обе имели по замечательной квартире в Москве. Дочь уехала первой, решать вопросы переезда, а маму пока оставила в Москве. Вернулась — старушки дома нет: лежит в психиатрической больнице, уже лишена дееспособности, а ее опекун — лечебное заведение. Женщина бросилась протестовать, разбираться. И вдруг сама пропала. Тут уж запаниковали родственники. Начали ее искать, обратились к нам. Оказалось, дочь тоже поместили в психушку — в больницу им. Алексеева! Чтобы обжаловать госпитализацию, она попросила, чтобы сотрудники Гражданской комиссии были ее официальными представителями в суде. Мы идем к заместителю главного врача: “Вот подпись вашей пациентки, заверьте, пожалуйста”. — “Не буду! Не нахожу целесообразным”. — “Да почему же?!” — “А я считаю, что это она в болезненном состоянии подписалась…”
Их удалось вытащить, только подключив израильских дипломатов. Но теперь обе, мать и дочь, уже за границей.
Рассказ очевидца: “БАБУШЕК У НАС “ЗАКАЛЫВАЛИ”
“У нас все знали, что наш главврач отнимает квартиры у пожилых одиноких бабушек. А бабушек затем либо сплавляли в загородную больницу, либо “закалывали”. Как? Ну инъекциями — до состояния овоща.
Все происходило у меня на глазах. Но имени моего не пишите — доказать я, понятно, ничего не могу... До того как сделаться главврачом, он жил на рабочей окраине, в “однушке”. После назначения на руководящую должность, как и положено, стал в больнице председателем совета по опекунству. И уже через два года переселился в самый центр города, в двухуровневую квартиру!
Правда, главврачу еще пришлось делать в новой квартире ремонт. Во двор больницы заезжала “Газель”, вели строем 5—6 пациенток из женского отделения, загружали и везли на работы, а вечером возвращали обратно”.