— Задумывались ли вы о том, что дала вам работа в кино? Она вас изменила?
— Ничего. Только состарился.
— И не жалеете?
— Что прошла жизнь?
Валерий Огородников умер 2 июля от рака легких, о котором многие не знали до самой трагической развязки. Режиссер нашумевшего “Взломщика”, “Барака” и военной мелодрамы “Красное небо. Черный снег” был полон творческих планов, идей и собирался снять еще один фильм под Челябинском. Ему было всего 54 года, и 30 из них безраздельно отданы кино. Мы публикуем отрывок из интервью, которое Валерий недавно дал “МК”.
— Почему вы не снимаете мелодрамы про любовь, где главное — отношения героев между собой, а не война, перестройка, рок-подполье?
— С удовольствием сниму “любовь в чистом виде”, как только попадется хороший материал. Ничего не имею против мелодрамы. Но так уж сложилось, что любовь и ненависть часто соседствуют. Вокруг любви и ненависти создана вся мировая литература…
— У вас в картинах все время получается полифонизм. Нет одной главенствующей мелодии…
— Это правильно. Любой режиссер хочет такого добиться. И даже мелодрама с Джулией Робертс “Красотка” не строится на одной сюжетной линии. Ну какое кино можно снять “на стенке”? Хотя существуют картины “Что случилось в зоопарке?” и “Скамейка”. В моей полифонии проигрываются сразу 10 общечеловеческих заповедей. Все ценности мира.
— Вы думали об этом в студенчестве, когда меняли оперную режиссуру на кино?
— Меня всегда волновала широта охвата. Видимо, энергии у меня столько, что в опере стало тесно. Меня поражал охват Вагнера, носившегося со своей идеей соединения огромного количества слушателей и музыки. Он нашел сотоварища — Генриха Баварского, который построил театр на 10 тысяч человек. Когда слушаешь Вагнера, то понимаешь, что такое нескончаемая музыка. Такой симфонизм и полифонизм! Невероятно. И мне очень близка его идея соединения высокой философии со зрелищностью. Отголоски “оперной” жизни дают о себе знать. Постоянно имею дело со звуками, и все мои фильмы построены по музыкальному принципу. “Взломщик” — городская симфония с привлечением нашего подпольного рок-движения. Второй фильм “Бумажные глаза Пришвина” — холидей-симфони. “Опыт бреда любовного очарования” — соната. А “Барак” — одиннадцатиголосная фуга. Правда, про “Красное небо. Черный снег” я пока не решил. Я написал в одном из проспектов слово “трагедия”. А трагедия — синоним оперы. По крайней мере, в понимании гениального Верди.
— У “Барака” есть посвящение — “нашим родителям”. В нем много вещей из вашего личного детства?
— Конечно же, любой уважающий себя режиссер перед картиной долго изучает материалы. В моем случае я воспользовался еще и багажом, который тащу с собой из детства и юности.
— В юности вас дразнили Забором. Что в вас осталось от того парня?
— Характер. Люблю подраться. Правда, сейчас делаю это редко. Забором? Все просто. Старший брат был Огород, ну а я — Забор. Прыгучий потому что. Мы стенка на стенку часто бились. Когда попал в немецкую школу, меня стали звать Ганс или Академик. Но это не прижилось. А сам я представлялся всем Юркой Пономаревым. Пономарев — фамилия моего деда, а Юрка в честь Гагарина. Кстати, с фамилией у меня были проблемы во ВГИКе. Все почему-то думали, что я родственник диссидента религиозного толка Александра Огородникова.
— Драться вы перестали. А материтесь на площадке?
— Еще как! От отчаяния, когда невозможно ничего изменить. Иногда удается и нормально разговаривать, но чаще — трехэтажным. Я ругаюсь по правилам, традиционный матерщинник. И на съемочной площадке я — диктатор. Нет у режиссера другого выхода. За вредность нам молоко не дают, а нервы не железные.
— Любите ли вы стихи о войне, кого из авторов наиболее цените?
— Из писателей я люблю Астафьева, Быкова, Бёлля. А поэты? Трудный вопрос. Шекспир, наверное. Никто лучше его о войне не написал. Плеяда русских военных поэтов тоже сильная. Но “Убей его!”, написанное Симоновым по заказу, я не принимаю. Это все перечеркивает. Меня поразил Вольфганг Борхард, двадцатишестилетний писатель и солдат вермахта. Его стихи “Голоса в воздухе ночью…”. Это он придумал термин “потерянное поколение”. “Пьяный корабль” Рембо, “Цветы зла” Бодлера тоже в какой-то мере о войне.
— Зачем вы снимаете который фильм подряд о военной эпохе?
— Война не заканчивается. А сейчас разве не война? Я первый мальчик в мирном поколении… Молодость рожденных в двадцатые мужчин прошла на фронте. И это дало колоссальную энергию моему детству. Мне не забыть тепло женских губ. Маленького мальчика целовали и ласкали вдовы, тоскуя о своих мужьях. Это потрясающие женщины, многие из которых так и не вышли замуж. Они были безумно красивы и дали мне столько света, что я несу его в мир до сих пор. Он и есть — энергия большой войны. Энергия невероятного, нечеловеческого, немыслимого ожидания.