Дорогому товарищу Блюмкину
На веселый вспомин рязанского озорника Сергея Есенина.
Автограф на книге стихов
Ровно 80 лет назад в пятом номере ленинградской гостиницы “Англетер” был найден труп Сергея Есенина.
В петле.
О загадке этой смерти написано и снято так много, что найти новый поворот сюжета, наверное, уже невозможно.
Современники Есенина были уверены, что произошло самоубийство. Теперь принято считать, что великого поэта убрали по заказу ОГПУ. Некоторые исследователи открыто называют имя того, кто якобы расправился с Есениным. В роли есенинского убийцы этого человека показали и в недавнем сериале.
Яков Блюмкин собственной персоной. Верный паж Троцкого. Террорист-романтик и друг литературной богемы. Красный командир, на счету которого — десятки, сотни жизней.
Черный человек, черный, черный…
Но совершил ли он в действительности в декабре 25-го в гостинице “Англетер” то, в чем его теперь обвиняют?
…Конец 29-го года. Внутренняя тюрьма Лубянки. В одиночной камере — мужчина в разорванном военном френче и со следами побоев на лице.
Может быть, ему двадцать пять лет, а может — все сорок.
По меркам революции, когда безусые юнцы в 16 лет командовали полками, он кажется стариком. Время тогда было спрессованно: минуты в года. Немногие дожили до тридцати...
И этот человек тоже обречен. Но пока не знает об этом.
“Я — Яков Блюмкин”, — заключенный выводит на белом листе автобиографию, свою последнюю тюремную исповедь.
Падший ангел расстрелов
“Мне грустно думать, что сын мой будет также бессильно мало знать о своем отце, как я о своем”, — написал Яков Блюмкин в завещании, датированном сентябрем 28-го года.
Он как будто предчувствовал, что умрет молодым. И поэтому успел сделать за тридцать лет так много разного.
Жестокий убийца-одиночка и первый советский разведчик-нелегал, рискуя жизнью добывавший секреты для родины в странах Ближнего Востока.
— Блюмкин действовал под прикрытием в Индии, на Тибете, во Внутренней Монголии, — рассказывает Ярослав Леонтьев, доцент МГУ, исследователь левоэсеровского движения, — он был талантливым артистом, притворщиком, и поэтому, наверное, люди вспоминают о нем по-разному. Для кого-то Блюмкин — герой. А для кого-то — болтун, авантюрист и мерзавец...
6 июля 1918 года Яша Блюмкин (партийная кличка Живой) по заданию левых эсеров прикончил в Москве немецкого посла Мирбаха, чтобы разорвать “позорный” Брестский мир.
Он трижды выстрелил в господина посла из пистолета в упор. И трижды оружие дало осечку. Тогда Блюмкин бросил в Мирбаха самодельную бомбу — и, выпрыгнув в окно, дал деру.
Этим взрывом Блюмкин изменил ход истории.
Убийство Мирбаха почему-то оказалось на руку не левым эсерам, которые, собственно, его и подготовили, а Ленину с Троцким. Смерть посла положила конец коалиционному братству большевиков и левых эсеров. Последние стали вне закона. На семь десятков лет в стране воцарилась диктатура одной партии.
Через год Яшка сам явился в киевскую ЧК и деятельно раскаялся, за что был прощен лично товарищем Дзержинским. Невероятная амнистия для времени, когда к стенке ставили и за меньшее…
Позже красный террорист Блюмкин готовил покушение на Колчака, разрабатывал план по физическому устранению генерала Деникина, душил в крови тамбовское восстание, охотился за горцами в Чечне…
В перерывах между войнами он учился в академии при Генштабе, создавал компартию Ирана и вошел в ее руководство, ездил в длительные и секретные спецкомандировки.
Губы толстые. Глаза как маслины. Рост выше среднего, голос нервный. Особая примета — передние зубы выбиты петлюровцами в 19-м году...
Потом, когда жизнь в СССР наладилась, он вставит недостающие зубы, его худое лицо, по воспоминаниям современников, станет довольно мясистым, что Якова не украсит — ему, случайно дожившему до мирного времени, всеобщее спокойствие так и не придется по душе. Он ищет бури...
“Революция избрала себе молодого любовника”, — писал Троцкий о Блюмкине, восторгаясь его смелостью.
— Он был позером и трусом, — словно о другом человеке, говорит о Блюмкине поэт Анатолий Мариенгоф. — Ужасно трусил перед болезнями, сквозняками, мухами как переносчиками эпидемий… Даже после летнего дождика надевал на улицу калоши.
“Я — Блюмкин!” — при одном только упоминании этого имени обычные люди дрожали, а литераторы, наоборот, искали с ним встреч, чтобы вдохновиться новыми творениями.
Поэты вообще часто вдохновляются подвигами террористов.
Они посвящали ему стихи, он был их музой, “дорогим Блюмочкой” (так звал его Маяковский). Есенин обращался к Якову по-хулигански строго — товарищ.
Казнь по заказу
— Я полагаю, первоисточником версии, что именно Блюмкин убил Сергея Есенина, послужили воспоминания журналиста Вержбицкого, изданные впервые в 60-е годы, — считает Леонтьев. — В них идет речь о ссоре между старыми приятелями в 24-м году в Баку. Блюмкин приревновал Есенина к своей жене и угрожал пистолетом. Есенин даже был вынужден бежать в Тифлис. История эта скорее апокрифическая. Надежда Вольпин, одна из жен Есенина, 10 лет назад поведала мне противоположный сюжет: как-то выпивший Яков насильно увез ее “в номера”. Бедной женщине едва удалось спастись, нажав на кнопку вызова прислуги. Но рассказ Вольпин свидетельствует о том, что нравы в богемной тусовке тех лет царили свободные и ухаживания за чужими женами были в порядке вещей. Вряд ли из-за такой ерунды убили бы…
Общие женщины. Общая водка. Расцвет военного коммунизма.
“Даешь массовый террор!” — реет стяг на Тверской. Левой! Левой! Левой!
На что еще, кроме как на победу мировой революции, мог надеяться Симха-Янкель-Гершев? Нищий паренек из Одессы, на уроках в начальной еврейской школе прилежно зубривший Талмуд? Конторский мальчик на побегушках, даже в самых смелых мечтах он не смел дослужиться выше приказчика в магазине. “Я рос, предоставленный собственной детской судьбе”, — позже напишет Блюмкин в тюремной исповеди.
Он вовсе не был рожден террористом, с анархией в сердце. Он понимал прекрасное. Пописывал стишки, которые не сохранились. Но самой великой ценностью в его системе координат все же оставалось пламя мирового пожара, осветившее Якову дорогу к славе.
— Есенин и Блюмкин появились в столице практически одновременно, — рассказывает Ярослав Леонтьев. — Оба были бездомными и даже ютились какое-то время по одному адресу, у братьев Кусиковых в Большом Афанасьевском переулке. Позже Кусиковых обвинили в контрреволюционном заговоре, арестовали и Есенина, но Блюмкин поручился за него и отвел беду.
“Я, нижеподписавшийся, Блюмкин Яков Григорьевич, проживающий в гостинице “Савой”, в номере 136 (…), беру на поруки Есенина Сергея Александровича!”
“Все известные поэты в те годы имели непосредственное отношение к ЧК”, — ехидно заметил из своей благополучной эмиграции другой литератор, Владислав Ходасевич.
Есенин со товарищи водили Блюмкина за собой, как медведя на ярмарке. На богемных вечеринках они были, как сказали бы сейчас, модными тусовочными персонажами.
— А хотите посмотреть, как расстреливают контру? — завлекал Есенин понравившихся дам. — Я через Блюмкина живо вам устрою…
Бельмо покушений в глазу
По вечерам Яков, опасаясь нападений, под одну руку брал Есенина, под другую — Анатолия Мариенгофа и в таком сопровождении шагал домой.
— Опасения Блюмкина за жизнь не были выдумкой, — продолжает Ярослав Леонтьев. — В Киеве мне удалось достать архивные материалы спецслужб об украинских покушениях на Якова. Их организовала его первая жена, Лида Соркина, тоже из левых эсеров. Она объявила мужа вне закона за то, что он перешел на сторону большевиков. Первый раз Блюмкина неудачно обстреляли на улице. Во второй раз — тяжело ранили. Потом в окно его больничной палаты бросили гранату, которая взорвалась на лету — и снова Блюмкин спасся чудом. Но спокойствие покинуло его — он готов был разрядить обойму пистолета в любого, кто ему не понравится.
В конце 20-го года в “Кафе поэтов” пришел молодой актер. На улице было грязно, и парень, ничуть не смутившись, вытер замызганные штиблеты о ресторанную портьеру.
И увидел нацеленное дуло Блюмкина.
— Ты что, Яшка, с ума сошел?! — Есенин отбросил руку приятеля в сторону.
— При революции хамов надо убивать, — ответил тот.
Неряшливого актера звали Игорем Ильинским. О его чудесном спасении вспоминал в “Романе без вранья” Анатолий Мариенгоф.
Периодически Блюмкин демонстрировал знакомым какие-то расстрельные списки, в которые он лично может вписать любого, даже поэта, — шлеп, и нет человека. Ему нравилось изображать себя вершителем судеб...
А иногда Блюмкин сибаритствовал: надевал шелковый халат, на голову — шапочку турецкого паши и расхаживал так по квартире, поражая гостей.
Именно Яков познакомил поэтов-имажинистов со Львом Троцким, в секретариате которого числился какое-то время. Ворвался однажды в квартиру: “Есть возможность встречи со Львом Давидовичем!”
Радостный Есенин тут же побежал в парикмахерскую мыть голову. Мариенгоф остался в постели с высокой температурой.
— Ты никуда не пойдешь, — нахмурился Блюмкин. — Не хватало еще заразить Льва Давидовича — не дам устроить контрреволюцию!
К Троцкому в тот день отправился один Есенин. Так началось их странное знакомство, позже переросшее в сердечную привязанность. Есенину несомненно льстило, что столь занятый человек, как Троцкий, увлекается его творчеством и, отрываясь от важных государственных дел, беседует с ним.
Именно Троцкий в январе 26-го года напишет и самый проникновенный некролог на смерть поэта.
Алиби на убийство
Если бы Блюмкин захотел расправиться с Есениным, он просто поставил бы его к стенке. Как Гумилева, Ганина и сотни других. Это было бы вполне в духе революционной атмосферы, ненавидящей инсценировки.
— Я не верю в то, что Есенина убили, тем более из-за политики, — говорит Леонтьев. — Если его заказал Троцкий, то почему тогда Сталин не вывел преступников на чистую воду? Если же вдруг это убийство заказал, наоборот, “отец народов”, то в эмиграции Лев Давидович уж точно не упустил бы такое разоблачение...
Вообще за границей появлялось много публикаций о жизни и смерти Есенина. И довольно злые заметки Ходасевича, и романтические воспоминания Марины Цветаевой — но ни в одних мемуарах нет намека на то, что уход поэта мог быть насильственным.
— Если бы его смерть выглядела хоть капельку загадочной, русское зарубежье подняло бы шумиху, — объясняет Леонтьев. — Во второй волне оказались люди, близкие к Есенину. Иванов-Разумник, его духовный учитель, в 42-м году был интернирован в Восточную Пруссию, где впервые честно написал о репрессированных в СССР писателях. И при этом — ни единого слова об убийстве любимого ученика? Иванов-Разумник провожал тело поэта на Московском вокзале в Ленинграде, видел его в морге — и ничего не заметил подозрительного? Не верю! Я встречался с дочерью Иванова-Разумника. Она мне письменно подтвердила, что никогда ее отец не говорил о том, что Есенин повесился не сам.
Сенсационные предположения о насильственной смерти поэта впервые появились в начале 90-х, когда полковник МВД Эдуард Хлысталов, ныне уже покойный, изучив посмертную фотографию Есенина, склонился к мнению, что это лицо не повесившегося, а повешенного человека. Вышла книга питерского литературоведа Виктора Кузнецова о том, что Есенина убивали не в “Англетере”, а в подвалах ленинградского ОГПУ.
И хотя целая есенинская комиссия вместе с криминалистами и судебными медиками, тщательно воссоздав все обстоятельства того вечера, уже давно обнародовала свои выводы о том, что это было все же самоубийство, — обыватели им, естественно, не верят. В нашей стране официальные расследования наводят на еще большие подозрения. В редакции газет и журналов хлынул поток писем от тех, кто якобы лично знал убийц Есенина.
— К нам пришло письмо от майора запаса, строителя БАМа Виктора Титаренко, — рассказывает Михаил Фырнин из журнала “Чудеса и приключения”. — Оно было написано очень убедительно. В середине 70-х годов в одном из поселков Хабаровского края жил некий старичок Леонид. Он работал в ЧК, использовался для особых поручений. Так вот, он как-то рассказал мужикам в бане, как вместе с Блюмкиным убивал Есенина по приказу Троцкого. Вроде бы поэт увел у Льва Давидовича любимую женщину, и тот в гневе приказал лишить Есенина мужского достоинства и оскопить, но чекисты случайно перестарались…
Короче, версий убийства поэта было множество. Объединяло их, как ни странно, только имя главного киллера — Якова Блюмкина.
— В свое время поговаривали и о том, что, кроме Есенина, кровожадный Блюмкин прикончил в тюрьме еще и знаменитого террориста Бориса Савинкова, — объясняет Ярослав Леонтьев.
Якобы представляя и смерть Савинкова как суицид, Блюмкин написал за него предсмертную записку. И, инсценируя в “Англетере” самоубийство Есенина, тот же Блюмкин, разумеется, накатал “под поэта” его последнее известное стихотворение “До свиданья, друг мой, до свиданья” — своей кровью...
— Что касается Савинкова, то давно уже открыты архивы КГБ по его делу и можно их почитать, — опровергает Леонтьев. — Самоубийство Савинкова не имеет отношения к Блюмкину. И с огромной долей уверенности можно утверждать, что Есенина Блюмкин тоже не убивал.
— Почему?
— У него алиби: с середины 25-го года Блюмкина в России не было, впервые озвучил этот факт мой коллега историк Олег Шишкин. В те дни Блюмкин находился в загранкомандировке в Гималаях. В экспедиции вместе с Николаем Рерихом искал таинственную страну Шамбалу.
...Там всегда светит солнце и живут одни мудрецы, нет войн и несправедливости, и массы не требуют революционного террора. Командировка Блюмкина была строго засекречена.
Может, потому, что сами кремлевские мудрецы, пославшие его на край света, особо не верили в успех затеи: возможно ли на земле такое место, где никогда не льется человеческая кровь?..
Смерть под “Интернационал”
На самом деле у них не было ничего общего. Ничего, кроме эпохи. И даже смерть не объединила их — Есенина и Блюмкина.
Поэты иногда притворяются террористами.
Но террористы никогда не превращаются в истинных поэтов.
У одного — всенародная любовь. От другого — даже доброй памяти не осталось.
На Ваганькове, возле праха Есенина, всегда живые цветы.
Останки Блюмкина покоятся тут же, на Ваганькове, — я узнала это из расстрельных списков Лубянки за 29-й год. Но точное место его могилы, братской ямы, в которую просто сваливали скрюченные тела расстрелянных, неизвестно. Искать кости Блюмкина никто не станет: официальных потомков у террориста не осталось.
И тут мне стало искренне жаль этого бедного еврейского отрока, мечтавшего о всемирной славе, о дружбе с великими людьми и надеявшегося с помощью своих бомб повернуть мир к добру.
“Этот человек плохо кончит!” — сказал о Блюмкине Луначарский.
К исходу 20-х Яков все еще играет в идеалы. Продолжает слепо служить своей прекрасной и кровавой даме — революции. Словно не видит, что ее время уже прошло.
Он бывает на родине только наездами, наскоро подлечивая в санаториях раны Гражданской войны.
В один из своих приездов в СССР Блюмкин тайно привез домой два письма от Льва Троцкого. С помощью этих посланий высокопоставленный изгнанник надеялся из-за границы руководить оппозицией.
О том, что он видел Троцкого, Блюмкин рассказывает любимой девушке Лизе Горской, за которой ухаживает. В тот вечер он много и непонятно говорит Лизе о смысле жизни, о подвигах, ради одних которых и стоит существовать в этом мире.
Он говорит о друзьях, которые уже ушли. Навсегда. Или просто уехали далеко и надолго. Цитирует Есенина: “До свиданья, друг мой, до свиданья!” Он опасается, что его тоже убьют — за то, что слишком много знает.
Но Лиза, секретная сотрудница органов, откровений не понимает.
“Блюмкин спросил меня, как я отношусь к людям, которые совершают в жизни ошибки, — рассказывала на допросах Горская. — А я ответила, что не признаю людей вообще, а отличаю только партийных от беспартийных”.
Свою преданность делу партии эта девушка, как настоящая комсомолка, оценила выше банальной любви. Возвратившись домой, Лиза тут же написала подробный донос в ОГПУ на своего ухажера.
Наверное, сам Блюмкин понял бы мотивы ее поступка — ведь он тоже превыше всего ставил дело революции, а не чувства.
…На собственном расстреле, случившемся всего через 18 дней после ареста, как рассказывал начальник секретного отдела ОГПУ Яков Агранов, Блюмкин громко распевал “Интернационал”.
Его силуэт на каменном полу Лубянки дрожал уродливой черной тенью.
P.S. “МК” попытался разыскать потомков Блюмкина, чтобы узнать, как они относятся к версиям о его причастности к смерти Есенина. Но безуспешно: две племянницы Якова Григорьевича, жившие в Киеве, скончались.
Следы его единственного сына Мартина, названного так в честь героя есенинской поэмы “Товарищ”, тоже утеряны. Мать мальчика, вторая жена Блюмкина Татьяна Файнерман, спасая ребенка от репрессий, дала сыну другое имя.
Мы поговорили с внучатым племянником террориста Владимиром ЛИНДЕРМАНОМ , партийная кличка Абель. Это известный национал-большевик, борющийся в Прибалтике за права русского населения и за это преследуемый властями.
— Наверное, в вас говорит кровь боевого предка?
— Я слишком дальний родственник Якова Блюмкина по одесской линии. И поэтому могу говорить на эту тему скорее не как его потомок, а как обычный человек со своей гражданской позицией. Можно долго спорить о том, положительным Яков Блюмкин был человеком или отрицательным, но то, что он оставил свой след в истории, — сомнению, я думаю, не подлежит. А их отношения с Есениным сейчас, уж извините, выставляют как дружбу приказчиков в магазине. Это были великие люди. Сейчас таких, увы, уже не делают. О ком из нынешних героев захотят написать журналисты лет через сто — я не представляю. Если только о нас...