В пятницу вечером московским зрителям презентовали новый — прямиком с венецианского экрана — фильм Алексея Германа-младшего “Гарпастум”. Обещанную награду Герман из Венеции не привез. Как обычно бывает — ему не хватило одного голоса.
Впрочем, лента вызвала самые разноречивые отзывы. Иностранная критика в Венеции сетовала на то, что слишком много герои фильма играют в футбол. Российская: ну вот, опять у Алексея в картине (после “Последнего поезда”) лишь шепоты и крики — точнее, кашель — и стильность, а не стиль. Тем не менее фильм Германа-мл. заслуживает отдельного разговора. Потому что, вопреки всем мнениям, “Гарпастум” является прекрасным образцом нового российского или, если хотите, европейского кино. Где звезда “Антикиллера” и доброго десятка подобных фильмов Гоша Куценко сыграл едва ли не лучшую свою роль, где секс показан без кокетства. Герман-мл. совершил отчаянную и удачную попытку взглянуть на ушедший век и увидеть, что он оставил веку новому. Он предложил зрителю потосковать по тем счастливым временам, которых мы не знали, когда все только начиналось, когда не было войны, не существовало слова “нельзя” и когда мальчики верили в то, что смогут покорить мир на футбольном поле.
1914 год. Два брата, Андрей и Николай (Евгений Пронин и Данила Козловский), интересуются внутренним устройством женского организма, посещают светские вечера, где собираются им неизвестные Ахматова, Мандельштам и Блок (а хозяйку салона играет Чулпан Хаматова), и самозабвенно играют в футбол. Воспитанные дядей, живущие в одной квартире с сошедшим с ума отцом, они умеют мечтать. Например, о том, как сделают собственное футбольное поле, где смогут играть. Этой мечтой они и живут и благодаря ей выживут — не заметив ни войны, ни гибели друзей, ни голода, ни нищеты, ни смены государственного строя.
Герман будто нарочно скрывает за петербургскими туманами страшную реальность начала ХХ века. Очень точно — и, главное, легко — он превратил нищету питерских окраин, убийство, невольными виновниками которого станут братья, войну, где погибнут их друзья, в обычную жизнь. Зрителю же это покажется страшным предвестием страшного века.