Процесс постоянно переносится. Ближайшее заседание должно состояться на днях, и перед своим походом в суд г-н Шифрин специально для “Телеги” расставил некоторые важные акценты.
— Для чего вы начали этот сутяжный процесс? Может быть, для собственной раскрутки?
— Да, некоторые доброхоты уже успели мне донести, что в стане ответчиков говорят: ну вот, устроил себе пиар. Меня все это, честно говоря, рассмешило. Раскрутка мне давно не нужна. Пиар заказывают те, кому надо о себе напомнить. Меня и не деньги волнуют, меня волную я. Я посвятил свою жизнь тому, чтобы веселить и радовать людей, и вдруг столкнулся лицом к лицу с ненавистью, которую не вполне заслужил и на которую никак не рассчитывал.
— И вы хотите себя отделить от этой ненависти?
— Нет, я просто объясняю вам мое состояние. В один прекрасный момент мне показалось, что из этой программы надо уйти, и я ушел тихо.
— Почему?
— В самом начале 80-х замечательный “голубой экран” дарил актерам страну в полное распоряжение. Ты выезжаешь куда-нибудь в глубинку, а зрители там уже знают, уже любят тебя, потому что раз в месяц ты их гость. Они любят только за то, что тебя приметили в Москве и показали по телевизору. Но с тех пор в нашей жизни многое изменилось. Наступил капитализм, а с ним пришло и другое телевидение. Появилось много каналов, и заветный “голубой экранчик” разросся для нас 15 головами. Следить за собой на экране уже стало невозможно. Я незаметно превратился в товар, и меня об этом не предупредили.
— То есть вы не желаете таким образом “войти в тираж”? Или хотите, чтобы за каждый показ вам выплачивали отчисления?
— Суть моих нынешних претензий, конечно же, не упирается ни в какие деньги. Я хочу, чтобы это отслоившееся от меня мое виртуальное “я” снова подчинялось мне. Я не спал ночами, передвигался в поездах, засыпал в самолетах, выходил на стадионы, тратил на это свои силы. Так почему же этот вырванный листок из моего календаря вдруг стал гулять по свету? Если бы я танцевал “Лебедя” Сен-Санса, то, может быть, не так бы придирчиво к этому относился. Умирал бы каждый раз в прекрасной финальной позе и иногда корил бы себя за некоторые технические ошибки. Но мой номер часто живет только в те минуты, когда я его представляю. Может быть, год-два-три... В моем жанре трудно рассчитывать на бессмертие. Я не Грета Гарбо и не приказываю меня не показывать после сорока! Показывайте меня с сединами, с морщинами, но только когда я этого захочу, когда мне будет чем поделиться, чем удивить мою публику.
— Но вот многие люди вашего жанра с удовольствием смотрят на себя 20-летней давности и еще радуются. Ведь это же шоу-бизнес: чем больше тебя покажут, тем лучше. В провинции разве их не оторвут с руками и ногами?
— Ничего подобного! В провинции сейчас афиша не беднее, чем в Москве. Это раньше приезд столичных артистов считался для Липецка или Тобольска городским праздником. А сейчас там зрители стонут от количества гастролеров, стонут их кошельки, отменяется куча концертов.
— Ну а программа “Аншлаг” в глубинке собирает аншлаг?
— Наверное, это зависит от состава исполнителей. Но топового состава уже давно нет. Сначала из передачи ушел Хазанов. После двух попыток соскочил безнадежно Жванецкий. Мотает головой оторопело, когда слышит это слово, Карцев. Ушли Арлазоров, Трушкин, Коклюшкин. Петросян и Степаненко ушли до меня.
— И вы тоже сравниваете Жванецкого с Петросяном?
— Да, пожалуй, этого делать нельзя — мотивы ухода у них разные. Но мне-то, как Хазанову, ничего вдогонку кричать не хочется. Я ушел и ушел. Нынешняя моя тяжба не связана с тем, что меня как-то могли обидеть. Я просто не разрешаю им пользоваться собой. Я же старался решить этот вопрос до суда: мы звонили, писали. Но никакого толку. “Когда Шифрин снимался, он был в здравом уме и твердой памяти”, — заявили в ответ. Я продолжаю находиться в здравом уме и твердой памяти и ответственно заявляю, что я не писал никакого завещания этой передаче и не наделял ее правом распоряжаться моим творчеством.
— А вот Хазанов считает аншлаговский юмор низким, а себя — выше этого...
— Когда Хазанов назвал своих коллег-юмористов, верных своему жанру, лепрозорием, у меня, несмотря на различное отношение ко всем членам этой “заболевшей проказой” команды, все же есть свое мнение. Если это на самом деле “лепрозорий”, то ответственность за “болезнь” в немалой степени разделяет и Хазанов. Я не помню, чтобы он со сцены декламировал Рильке или читал Рабле. Он оставил замечательное наследие, которое мы иногда видим: студент кулинарного техникума переел арбузов, и его тянет пописать. Ни себя, ни Хазанова, ни кого-либо еще (может быть, за исключением Карцева), кто работал на стыке 80—90-х годов, я не могу назвать элитарным исполнителем. В нашем жанре, конечно, очень много приземленного, простоватого, и нечего этого стесняться.
— Но вас же называли наследником Райкина.
— Кто только не претендовал на звание наследника Райкина! Наверное, Хазанов расплывался в улыбке, когда ему об этом говорили. Но я от этого влияния освободился. То, что я делаю сейчас, остается незамеченным. Форма бенефисов впервые была предложена мной еще в 1993 году. За эти годы я выпустил 5 театральных спектаклей, 7 сезонов отслужил в Театре Вахтангова, сыграл 3 спектакля у Виктюка, только что выпустил непростой спектакль по пьесе Олби, я озвучил первый полнометражный российский мультик “Щелкунчик”, который уже получил какую-то премию в Нью-Йорке. Я написал три книги — и все это уходит и отодвигается на второй план из-за того только, что какого-то мальчика с лохматыми волосами, очень похожего на меня в молодости, продолжают “крутить” по телевизору. Я успел забыть, как зовут мою жену в старых миниатюрах. Но мне напоминают: “Ты надоел со своей Люсей”. А я ей в последний раз звонил в прошлом веке, клянусь вам!
— Так это же обратная сторона вашей популярности: сейчас юмор в сто раз лучше продается, чем все ваши спектакли, вместе взятые.
— Так ведь не я же его продаю! В аптеке тоже не все покупают лекарства от очень замысловатых болезней, там еще берут и презервативы. И я думаю, что это самый ходовой товар. Не надо эстраду объявлять большим искусством, и все встанет на свои места. Все покупается и продается. Только я не хочу, чтобы даже мое “плохое” продавалось. Потому что это — мое.
— Кажется, что продавцы юмора похожи на политтехнологов: и те, и другие относятся к народу как к быдлу, которому можно впихнуть все что угодно.
— Это неправда. Без любви к людям ничего не получится. Среди горячего цеха юмористов прожженных циников, которые в щелочку из-за кулис смотрят: ой, б..., опять пришли, — я не встречал. Наоборот, все страшно волнуются, беспокоятся, когда впервые исполняют новый номер. Другое дело, что на этом отрезке времени нет таких столпов, какими были Жванецкий или Райкин.
— Лариса Долина иногда поет свой любимый джаз, а зарабатывает на попсе. Максим Суханов может позволить себе не сниматься в плохих сериалах, потому что у него есть ресторан. Вот так люди приспосабливаются.
— Да, кое за что мне будет стыдно. Я ведь и в начале пути тоже мог выбирать. Я не должен был так много сниматься на телевидении. У меня было хорошее начало. Но до этого меня 8 лет вырезали изо всех эфиров. Всех уже показали, а меня нет. Я помню обиды и слезы моей семьи, усевшейся у телевизора: “Ну почему вырезали мальчика!” Я был травмирован этим хамским, но вполне советским отношением к человеку. И когда вдруг меня разрешили, я упивался этим и, конечно же, переборщил. Когда мои коллеги говорят мне в связи с тяжбой, которую я затеял, что “Аншлагу” я обязан своей популярностью, из меня вырывается истошный вопль: “Не-е-ет!!! Нет!” За плечами уже были две победы на конкурсе. Целая вереница “голубых” и “неголубых огоньков”, “утренних почт”. Своей популярностью я способствовал популярности этой программы. А не наоборот.
— Вот и министр обороны недавно “наехал” на Дубовицкую и Ко. Выходит, вы с ним заодно?
— Министр обороны назвал частые показы передачи на ТВ “дебилизацией страны”. Я не знаю степень участия Министерства обороны в дебилизации. Я думаю, что они с этим телепроектом вполне могут здесь сравняться. Наверное, следующим подобное скажет Министерство транспорта и связи. Я же только хочу, чтобы мои права и свободы соблюдались. Только и всего.