Ровно три недели прошло с бесланской трагедии. За эти три недели написано было много. Журналисты, точно заправские стратеги, разбирали по косточкам промахи и ошибки спецслужб, рассуждали, как следовало организовать штурм.
И только о самом главном — о тех, кто погиб, спасая чужие жизни, — я не нашел в печати ни строчки.
У бойцов спецназа незавидная доля. Слава приходит к ним лишь вместе со смертью, хотя еще при жизни каждый из них достоин памятника.
Страшная бухгалтерия войны: шестнадцать потерь за девять месяцев. Десять из них — в Беслане.
Какими они были — спецназовцы, закрывшие своими телами беззащитных детей?
О четырех из них — тех, кто посмертно стал Героем России, — наш рассказ.
Каски, всюду пробитые каски,
Вонь пожара и кровь на стенах
Продолжением страшной сказки
О трагедиях и изменах.
Автоматы в пыли уткнулись,
Друг мой только что стал двухсотым,
То ли ангелы отвернулись,
Или, может быть, сглазил кто-то...
(Из стихотворения “Беслан” бойца ЦСН ФСБ.)
Андрей Туркин. Черкес
У этого человека был особый, от бога, талант. Он умел моментально сходиться с людьми. Едва познакомится — и уже не разольешь водой.
Где бы ни оказался он, куда бы ни бросала его судьба, разом появлялись вокруг товарищи, друзья, земляки. Да как не появиться — если родился он на Урале, вырос в Краснодарском крае, а служил в Забайкалье и Средней Азии. Вся география страны — в одной короткой судьбе.
Андрей Туркин по прозвищу Черкес. На всех фотографиях он неизменно улыбается. Даже там, где старается быть серьезен, все равно прячется в уголках губ улыбка.
Он пришел в “Вымпел” в 97-м, сразу после армии. Срочную служил в погранвойсках, успел повоевать на таджикско-афганской границе.
Не ты ищешь спецназ. Спецназ ищет тебя. Вернулся в родную станицу, а навстречу — закадычный, школьный еще дружок. Он-то и рассказал Андрею, как приезжали к ним в Псковскую дивизию ВДВ “покупатели” из “Вымпела”, какие заманчивые перспективы рисовали перед дембелями. В Москву они приехали вместе и зачислены были почти в один день: в апреле 97-го.
Тогдашний командир его Герой России Сергей Шаврин признается, что Туркин понравился ему с первого же дня. Во-первых, коммуникабельный. Во-вторых, хозяйственный, что на войне особо ценно (если надо что-то достать — Андрей расшибется, но совершит невозможное). В-третьих, безотказный.
“Я знал, — вспоминает Шаврин, — если он спрашивает “как дела?”, это не пустая, обычная формальность. Ему было до всего дело, и чужие проблемы воспринимал он как свои”.
Краткая выписка из послужного листка: в 2000-м награжден медалями Суворова и “За спасение погибавших”, в 2002-м — медалью ордена “За заслуги перед Отечеством” 2-й степени с мечами.
Тот, кто был на войне, знает цену этим истинно солдатским наградам. И не случайно, когда один из “вымпелов” подорвался на минном поле — именно Туркин пошел за ним, хотя знал, что “лепестки” рассыпаны повсюду — кассетная мина страшная и коварная штука...
...3 сентября группа, в которую входил Туркин, ворвалась в здание через спортзал. Не хочется опускаться до банальностей, но это был истинный ад. Пол ходил ходуном под ногами, и, лишь присмотревшись, поняли они, что бегут по трупам.
Туркина и его напарника — Александра Б. — отсекли от общей группы сразу. Не боевики, нет: сами заложники. Обезумевшие люди метались, не разбирая ничего, и людская эта окровавленная масса бурным потоком оттеснила ребят в сторону.
Уже горел зал, клубы дыма закрывали обзор. Но они успели увидеть, как выскочил из-за угла террорист, как, дав короткую очередь, спрятался назад.
Оба они — и Андрей, и Александр — были уже ранены. Пуля угодила Туркину под бронежилет, только боли он почему-то не чувствовал. И когда бандит выскочил снова и замахнулся гранатой, времени на раздумья у Туркина не оставалось. Он бросился навстречу врагу, намертво обхватил и рухнул на него сверху. В грохоте пальбы никто — в том числе и спасенные от верной смерти заложники — не услышал взрыва гранаты...
Дома у Героя России лейтенанта Туркина остались трехлетний сын и жена... Нет, не так. Их осталось не двое, а трое, потому что жена Андрея — казачка из его же станицы — находится сейчас на четвертом месяце беременности.
Туркину никогда уже не узнать, кто у него родится. Как не узнать это и бывшему десантнику, майору “Вымпела” Андрею Велько, тоже оставившему вдовой беременную жену...
Их уже нет. А продолжение их крепнет, растет в материнском лоне, сучит уже ножками, просясь на волю. И немало времени пройдет, прежде чем эти не рожденные пока дети узнают, что отцы их погибли, спасая от смерти других, совершенно чужих детей. Впрочем, разве дети бывают чужими?
Майор Михаил Кузнецов — прошел солдатом Афганистан, ветеран “Вымпела”, брал еще Белый дом — вообще должен был оставаться в резерве. Его, минера экстра-класса, берегли пуще зеницы ока. Но когда начали прыгать наружу заложники, откуда-то выкопал он школьную парту — недаром за домовитость дали ему прозвище Домовой, — подтащил к окну, принялся вытаскивать людей. Двадцать с лишним человеческих жизней спас он, но сам от пули не уберегся. В этот день, 3 сентября, у его жены был день рождения...
Дмитрий Разумовский. Майор
Этой пожелтевшей газетной публикации десять лет. Ровно десять, но читается она, точно написана сейчас, про нас сегодняшних...
Открытое письмо начальника заставы Московского погранотряда появилось в октябре 94-го на страницах одной из центральных газет: редакция отдала под него целый “подвал”.
“Пишу вам с болью в сердце, потому что 19 августа погибли мои боевые товарищи. Еще пишу потому, что устал биться головой о стены” — так начиналось письмо.
...Сегодня таджикские события тех лет как-то уже подзабылись, отошли в прошлое, заслоненные новыми катаклизмами и войнами. Но в начале 90-х редкий месяц обходился без тревожных вестей с афганской границы, где русские солдаты вели бой с афганскими наркокартелями.
На всю страну прогремел тогда подвиг 12-й заставы. Семь часов кряду, под шквальным артогнем, 45 пограничников держали круговую оборону против 250 боевиков, среди которых был, кстати, и никому не известный еще террорист Хаттаб. Кончались патроны и гранаты. Сгорел единственный БМП. Прямым попаданием была уничтожена казарма. И все равно пограничники не отступали. Они верили, что их не бросят. Но генералы тянули до последнего, и когда подоспела помощь, было уже поздно...
Даже сейчас читать это газетное письмо без волнения — невозможно. Каждая строчка, каждый абзац — автором выстраданы, политы кровью и потом.
Он писал о трусости и предательстве. О том, как безмятежно наблюдали за расстрелом 12-й заставы наши танки. Как вступают в сговор с боевиками командиры, а честные, неподкупные офицеры безжалостно изгоняются прочь. Как предают — одну за другой — заставы, обрекая людей на верную гибель.
“Кремль запретил мне мстить за погибших друзей, но я не выполняю этот приказ. Мы готовы и в будущем служить вам пушечным мясом, вот только не знаем, ради каких интересов, ради чего гибнут наши друзья?”
На этот вопрос — как и на все остальные, впрочем, — капитану Разумовскому никто, конечно, не ответил. Нет ответа на него и сегодня, потому что и по прошествии десяти лет русские солдаты и офицеры, принесенные в жертву политике, продолжают гибнуть в бесславных войнах.
А сразу после публикации Дмитрий Разумовский был уволен. Через десять лет — в сентябре 2004-го — он станет Героем России...
* * *
Он мечтал быть пограничником с самого детства, с тех пор как посмотрел сериал “Государственная граница”.
Семья Разумовских была самая обычная. Провинциальный Ульяновск. Отец — инженер-строитель. Мама — преподаватель музыки. Ничего героического. А он — грезил о подвигах, о романтике и погонях и искренне жалел, что войн на его век уже не досталось. В его представлении граница осталась единственным местом, где настоящий мужчина может еще проявить себя.
В Московское погранучилище Разумовский поступил со второй попытки. Было это в 86-м. На курсе его любили. Помимо недюжинной физической силы (боксер, чемпион училища) от родителей досталось Разумовскому обостренное чувство справедливости. Если видел неправду или подлость — никогда не мог остаться в стороне. Спорил даже со старшиной. (Качество это останется с ним на всю жизнь — и ой как много шишек и тумаков упадет еще на его голову.)
Их выпуск пришелся на самый, наверное, тяжелый год — 90-й. Уже трещал по швам Союз. Уже горели Карабах и Баку, бурлили Вильнюс и Рига. До развала страны оставались считанные дни.
Его распределили на таджикско-афганскую границу — в Пянджский погранотряд. Этот участок никогда не считался курортом. Но то, что начнется здесь вскоре, какая заварится каша, не мог представить тогда ни один провидец...
Начало таджикских событий он встретил заместителем командира заставы. О том, как воевал Разумовский, лучше всего говорят его награды: орден “За личное мужество”, медаль “За отвагу”. Будь поуживчивей, поуступчивей, было бы их наверняка еще больше, ибо от пуль Разумовский не прятался. Он лез в самое пекло, со своей десантно-штурмовой маневренной группой выдержал десятки боев. (Бывало — по нескольку столкновений на дню.) Но судьба точно хранила его для будущих испытаний. За четыре годы войны — ни царапины, одна только контузия, полученная на высоте со звучным названием “Доска почета”...
Душманы ненавидели Разумовского с особой яростью. Не в пример другим офицерам, “договориться” с ним не мог никто. (Однажды задержал курьера с чемоданом долларов — и все, до цента, сдал в штаб.) А уж после того как перехватил он 3 тонны героина — взять бы, хватило бы до конца дней, еще и детям осталось бы, — даже объявили награду за капитанскую голову...
Весть о гибели 12-й заставы нашла его в душанбинском госпитале. Начальник заставы Михаил Майборода, погибший в первые же минуты боя, был его лучшим другом, и эта смерть точно разорвала время пополам: “до” и “после”. Здесь, в госпитальной палате, Разумовский осознал, что не хочет и не может больше служить.
Он и раньше видел, что творится на границе неладное. Заставы не укреплялись. Набранные по контракту таджики отказывались стрелять в своих братьев-мусульман. Вместо того чтобы давать суровый отпор боевикам, российская власть стыдливо отмалчивалась, в лучшем случае — сбрасывала над границей осветительные бомбы.
Видел, но заставлял себя не думать об этом, успокаиваясь тем, что честно делает свое дело. Но после гибели12-й заставы Разумовский словно прозрел, очнулся от спячки...
На похоронах Майбороды — в Алма-Ате — Дмитрий познакомился со своей будущей женой. Каким именем называть первенца — даже вопросов не вызывало. Конечно, Михаилом: в честь Майбороды...
* * *
Командование долго не хотело отпускать Разумовского. Несмотря на строптивый нрав, он считался одним из лучших офицеров: смелый, инициативный, вдумчивый. Потому, когда писал в газету, подспудно надеялся: теперь уж точно на границе не оставят. Так и вышло...
Профессионалы такого класса на дороге не валяются. Он мог без труда устроиться в любую охранную фирму, возглавить безопасность в каком-нибудь банке, только без погон себя не представлял. Офицерская служба была для него не работой, а образом жизни.
Знакомые ребята — те, с кем учился, служил на границе, — предложили пойти в группу “Вымпел”: только-только она вернулась тогда в лоно Лубянки. Разумовский согласился сразу, не раздумывая, и никогда потом об этом не жалел.
Только теперь понял он, что мечтал о спецназе всю жизнь. Ему нравилось здесь все: постоянная перемена мест, отточенность действий, необходимость мгновенных решений.
Тот, кто считает спецназ простой машиной для отрубания голов, — жестоко ошибается. За каждой проведенной операцией стоит долгая, кропотливая подготовка, детальная разработка планов, изнуряющие тренировки. Спецназовцу мало быть только сильным, ловким и метким. Он должен уметь думать, предугадывать, ч у в с т в о в а т ь противника.
Этими талантами Разумовский был наделен сполна. За шесть лет службы в “Вымпеле” его группа — а вскоре он стал уже начальником отделения — не понесла ни единой потери, хотя боев выпало на его век немало.
Прошел почти через все операции “Вымпела”. Освобождал заложников в “Норд-Осте”. Захватывал в Новогрозненском Радуева. Громил боевиков в Дагестане. Перекрывал грузинскую границу (в том бою его группа уничтожила 25 бандитов). У станицы Слепцовская 10 часов вел беспрерывный бой с террористами.
За события в Слепцовской Разумовского представили к ордену Мужества, только получить он его так и не успел. Впрочем, к наградам Разумовский вообще относился безо всякого пиетета: железки — и есть железки. Он имел на это полное право. За службу в “Вымпеле” к двум боевым наградам, полученным на границе, прибавились и еще три: орден “За военные заслуги”, медали ордена “За заслуги перед Отечеством” обеих степеней.
Жизнь не изменила, не согнула его. Он остался таким же правдорубом, каким был с юности. Собственная совесть — была для него главным авторитетом. Если считал себя правым — готов был стоять до конца, доказывать, ругаться — хоть даже и с начальством. (Сколько было случаев, когда Майор — так его звали в группе — ходил и к начальнику управления, и к начальнику Центра спецназначения, стучал кулаком по столу, требовал.)
...Уже после событий в Беслане по телевизору показывали интервью со ставропольским архиепископом — по-моему, Феофаном. “Я сам видел, — рассказывал владыка, — как один офицер — его все называли Майором, — рискуя собой, спасал детей. Когда он погиб, я закрыл ему глаза”.
Детали этого страшного боя известны теперь до мелочей. Группа Разумовского засела за забором, справа от школы: он должен был руководить огневой поддержкой. И когда поступила команда на старт — первым пошел вперед. Встал в полный рост, на простреливаемом со всех сторон пятачке.
Было ли ему страшно? Наверное, было. Не ведают страха только дураки. Но тем и отличается смелый от труса, что умеет владеть собой.
Свистели над головой пули, тарахтел РПК. Но Разумовский даже не пытался уклоняться. Под шквальным огнем он указывал огневые точки противника. А потом снайпер попал ему в грудь, прямо над бронежилетом.
“Меня зацепило. Забирайте”, — это было все, что успел он сказать...
...Я часто думаю: что такое героизм? Мне кажется, героизм и лихость — это совсем не одно и то же. Чтобы погибнуть — не надо иметь большого ума. Героизм должен быть осмысленным, ведь недостаточно просто закрыть собой амбразуру дзота: пулемет лишь перережет тебя и застрочит с новой силой. Но если поднимутся в этот момент из окопов цепи, значит, погиб ты не напрасно...
У подполковника Разумовского осталось двое сыновей. Младший — трехлетка — еще слишком мал, чтобы осознать произошедшее. Зато старший — Миша — понял все сразу. На кладбище он стоял, не проронив ни слезинки. Лишь когда гроб опускали в землю, Миша заплакал: беззвучно, без всхлипов — по-офицерски...
Там, на похоронах, он решил для себя окончательно и твердо, что тоже будет военным. Как отец. Как старший лейтенант Майборода, в честь которого он назван. Как тысячи тех, кто погиб, так и не услышав ответа на этот страшный, тяжелый и вечный вопрос — во имя чего?..
Олег Ильин. Маячок
Они были полной друг другу противоположностью. Разумовский — невозмутимый, хладнокровный, спокойный (“мертвый лев” — называли его в отряде). Ильин — шумный, взрывной, горячий. Он хотел, как Чапай, все время быть впереди, и за это прозвали его ласково и иронично — Маячок. Не маяк, а именно маячок...
Сибиряк Олег Ильин попал в “Вымпел” в 95-м. За спиной осталось Рязанское училище связи, служба в ВДВ.
Его приход совпал с Буденновском, но на операцию Ильина тогда не взяли. Он обиделся до слез. “Не торопись, хватит на твой век подвигов”, — успокаивали его “деды”, только Ильин ждать не хотел, да и не умел. Он торопился успеть везде...
Его крещение состоялось в Первомайском. Группа не успела дойти еще до села, как пуля снайпера чиркнула прямо перед ногами Ильина. “Блин, — чертыхнулся он, — рановато помирать”. И пошел как ни в чем не бывало вперед...
За Первомайское он получил “отвагу” — самую, наверное, почетную боевую награду. (Потом их будет еще много — и орден Мужества — это после Ботлиха. И “За военные заслуги” — это уже “Норд-Ост”. И две медали ордена “За заслуги перед Отечеством” с мечами.)
Ильин был офицером до мозга костей. У него даже увлечений никаких не было, не говоря уж о подработках на стороне: одна только служба.
Попав в отдел спецопераций, в совершенстве изучил горное дело, брал вершины, неприступные и для альпинистов с многолетним стажем. А когда потребовалось освоить параплан — ежедневно вставал ни свет ни заря и летал над базой Центра спецназначения: до тех пор, пока в общежитии не подняли бунт — своим тарахтением он никому не давал спать.
Семья была ему тоже под стать. Жена Аня прыгала вместе с ним с парашютом. Сын Гриша ходил в горы...
Как сочетались в нем два этих не соединимых, казалось бы, качества? Стоицизм, монотонное упорство, муштра. И порывистость, резкость, отчаянная удаль. Будто щелкал внутри какой-то тумблер, и тогда преображался, менялся Ильин прямо на глазах...
...3-го сентября группа Ильина была передовой. Одним из первых он ворвался в здание, прикрыв отступление заложников. Их с Денисом Пудовкиным — его подчиненным — ранило почти сразу. По рации им предложили вернуться назад, но отступать они не хотели: слишком выгодную позицию удалось занять.
Бой шел уже почти врукопашную. В упор Ильин расстрелял двоих бандитов, но пуля настигла и его самого.
Прапорщик Денис Пудовкин погиб рядом с ним. Своим телом он прикрыл одну из женщин...
Не могу не сказать хотя бы несколько слов и об этом человеке. 28-летний Денис Пудовкин хотел стать военным с детства. В своем родном Ногинске еще в школе ходил в военно-патриотический клуб, занимался рукопашным боем.
Срочную отслужил в ВДВ. Работал участковым милиционером. Потом перешел в областной СОБР. Был снайпером. Трижды ездил в Чечню. (Медаль “За отвагу” нашла его уже в “Вымпеле”.)
В группу Пудовкина сосватал его тренер по рукопашке — учил Дениса с детства, доверял безмерно. Эта командировка была у Пудовкина третья.
Третья и последняя... Посмертно он был награжден орденом “За заслуги перед Отечеством” 4-й степени...
Александр Перов. Пух
Этого немолодого уже полковника в парадной десантной форме я приметил сразу. Он стоял вместе со всеми на кладбище, но такая печать отрешенности лежала на нем, что, казалось, его с нами нет, он находится где-то далеко. Я видел, как хотелось ему заплакать, как кусал он губы, пытаясь держаться. И только потом, уже на поминках, когда говорил он тост, голос старого полковника задрожал, и перехватило от боли горло.
Не знаю, может ли быть для отца горя страшнее, чем увидеть смерть собственного сына? Пусть даже сын твой и стал Героем России...
В “Альфе” Сашу Перова звали Пухом. Пух — не из-за легкости веса, а производное от фамилии: Перов, перо, пух. (Какая уж там легкость — под два метра ростом, на всех чемпионатах неизменно брал первые места.)
Спецназовцем Перов стал случайно (хотя может ли судьба быть случайной?). Вообще-то собирался он быть военным — как отец, как старший брат. По их примеру окончил Московское высшее командное училище — кузницу кремлевских кадров. Вся дальнейшая жизнь была уже расписана на много лет вперед, но с панталыку сбил ближайший друг — тоже бывший “верховник”.
Друг попал в “Альфу”, и его восторженные рассказы о группе больно тронули перовское честолюбие. Они и раньше постоянно соперничали друг с другом — кто быстрее пробежит, кто лучше отстреляется. А тут получалось, что он, Перов, будет маршировать по плацу, а тем временем извечный его соперник поедет на войну. Этого допустить молодой лейтенант не мог.
Так честолюбие привело его в спецназ. Но на этом ограничиться Перов не смог. Ему надо было стать обязательно лучшим.
Только пришел — сразу же выиграл чемпионат ФСБ по лыжам. Едва занялся спортивным ориентированием — опять оказался первым. И в служебном двоеборье — первым, и в стрельбе.
У него был своеобразный талант. Если чего-то очень хотелось, это что-то обязательно получалось, хотя за внешней легкостью неизменно скрывался тяжелейший, изнурительный труд, выматывающие тренировки.
Но этого Перов не показывал. Как и для всякого истинного офицера, внешняя атрибутика стояла у него на первом месте. Даже в командировках умудрялся выглядеть так, будто идет на парад. Форма всегда наглажена, все блестит и сверкает. Грязи и расхлябанности не переносил органически.
А еще он был очень хорошим командиром. Берег людей. Готов был вцепиться в глотку за каждого своего бойца. В группе знали: если Пух назначается старшим — значит, все будет нормально.
Спецназ — это единый организм. Здесь не место героям-одиночкам. Сила спецназа — в его сплоченности, когда ты знаешь, что обязательно тебя прикроют, не бросят, поддержат. Если ты спишь под одним одеялом, ешь консервы из одной плошки — ты уже не можешь существовать сам по себе. Ты — часть одной большой семьи. Потому, может, о погибших здесь не принято говорить в прошедшем времени...
В сентябре Перов собирался поступать в Академию ФСБ. Командировка в Беслан должна была у него быть одной из крайних (в спецназе, как и в авиации, нет слова “последний”)...
Из представления к званию Героя России: в ходе штурма майор Перов уничтожил одного террориста, ведшего огонь по заложникам. Лично прикрывал эвакуацию заложников. Упреждая разрыв гранаты, накрыл собой троих заложников. Получив смертельные ранения, продолжал руководить группой...
...Только сейчас его вдова — Жанна, сама дочь офицера, — вернулась домой. До этого ночевала она у Сашиных друзей. Остаться одной, наедине со своим горем, было выше ее сил. И только трехлетний сын их Слава — единственный, любимый, не материн, а именно отцов ребенок, — до сих пор верит, что папа его обязательно вернется. Он ведь и раньше уезжал надолго...
* * *
Газетный формат диктует свои законы. Далеко не обо всех погибших в Беслане сумели мы рассказать.
Ни слова не сказано о майоре “Альфы” Вячеславе Малярове, получившем первую “Отвагу” в Афганистане, а вторую — за штурм Грозного, когда служил он еще в десанте.
О вымпеловце Романе Катасонове, вступившем в неравный бой с пулеметным расчетом бандитов.
О совсем еще молодом альфисте Олеге Лоськове, для которого Беслан стал первой и последней командировкой.
Будь моя воля, я дал бы Героев всем им. Всем, кто погиб в Беслане, в других операциях и боях. Всем, кто погибнет еще.
Тридцать пять бойцов не досчитался за эти годы Центр спецназначения ФСБ. Этот горький счет не закончен. Но все равно счет этот — я уверен в том абсолютно — всегда будет в пользу спецназа...
Знаю только, что все вернется,
Будет день — и придет возмездье,
А в сентябрьском хрустальном небе
Стало больше одним созвездьем.