Это был грандиозный скандал. Когда 11 апреля 2003 года в 20-й больнице Москвы оперативники буквально перехватили руку хирурга со скальпелем, занесенным над пациентом. И не дали вырезать почку у живого еще человека.
Потом на эту тему было множество спекуляций. Писались статьи, снимались телесюжеты и даже фильмы — с диаметрально противоположных позиций. Светила отечественной медицины кричали, что дело явно заказное. Что это хорошо продуманный наезд на всю трансплантологию. А пострадают, конечно, бедные несчастные пациенты, которые в итоге останутся без долгожданных донорских почек.
И вот уголовное дело завершено — на днях оно передается в суд. Все обвиняемые с ним уже ознакомились и — что примечательно — отказались от суда присяжных. Боятся, что их цинизм, которым пропитаны тома дела, произведет на присяжных неизгладимое впечатление?
Сегодня в “МК” — эксклюзивные документальные подробности той трагедии, взятые исключительно из материалов уголовного дела.
Давление стабильноеТак что же происходило 11 апреля 2003 года в 20-й больнице?
9.20. Бригада “скорой помощи” привезла в больницу подобранного на Смольной улице мужчину без сознания. Это был 56-летний пенсионер Анатолий Орехов. Мужчина был очень плох, и поэтому его сразу доставили в реанимационный зал приемного отделения. Его осмотрели врачи больницы и нашли, что у пациента — закрытая черепно-мозговая травма, ушиб головного мозга, внутричерепная гематома, кома 2-й степени, а также общее переохлаждение.
10.10. У Орехова стабильные пульс и давление. Его переводят в отделение реанимации. Возможно, окажись в это время в больнице родственники Орехова, особенно расторопные и пробивные, его стали бы спасать более охотно. А тут начались гадания: бомж, не бомж. Ноги чистые, вроде не бомж. Но руки-то грязные…
Мог ли пациент выжить? Впоследствии эксперты ответили на этот вопрос так: “Проводившееся г-ну Орехову лечение было правильным, но недостаточным... У г-на Орехова выявлены повреждения, опасные для жизни, что тем не менее не позволяет категорически исключить возможность его выздоровления. Однако… прогноз для жизни в данном случае вероятнее всего неблагополучный”.
Мог выжить, а мог и не выжить. Но, так или иначе, пусть даже обреченный, с угнетенным сознанием, Орехов пока еще был жив: сердце билось, перегоняя кровь по организму, он дышал, давление начало расти. Его подключили к аппарату искусственной вентиляции легких.
В отделении реанимации его лечащим врачом стала реаниматолог Людмила Правденко...
11.40. В отделении появляется замглавврача больницы по анестезиолого-реанимационной службе Ирина Лирцман. Она не только руководит деятельностью завотделениями анестезиологии, реанимации и блока интенсивной терапии, но и координирует сотрудничество “двадцатки” с единственным на всю Москву центром по забору органов — Московским координационным центром органного донорства (МКЦОД). Эта структура, образованная еще в 1995 г., осуществляет заготовку и распределение трупных органов для последующей трансплантации. Именно в обязанности Лирцман входит оповещать МКЦОД о том, что в “двадцатке” появился потенциальный донор.
Около 12.30 приезжает дежурная бригада из МКЦОД. Обычно в бригаде 2 хирурга и 2 операционные медсестры. На этот раз приехали только трое — хирург Петр Пятничук и сестры Березина и Лукинова. Второго хирурга, Баирмы Шагдуровой, с ними пока нет. Она занята важным делом. Каким — узнаем позже.
Биологическая смертьПотом, на допросе, обвиняемый хирург Петр Пятничук описал, как, по его наблюдениям, работают бригады МКЦОД. К больному не подходят, не вмешиваются в работу реаниматологов, не назначают лекарств, а потихоньку сидят где-нибудь в ординаторской и ждут, пока донор умрет. Но это, так сказать, идеальная модель. В действительности все шло по-другому.
Основным законодательным актом, определяющим деятельность по трансплантологии, является закон РФ “О трансплантации органов и (или) тканей человека” от 22 декабря 1992 г. в редакции от 20.06.2000 г. Там сказано однозначно: смерть человека определяется на основании диагноза смерть мозга.
Но на практике гораздо чаще останавливается сердце — это биологическая смерть. Ее констатируют как раз на основании остановки сердечной деятельности, исчезновения пульса на крупных артериях, отсутствия сокращения сердца по данным электрокардиографии, прекращении дыхания, исчезновения функций центральной нервной системы, отсутствия спонтанных движений, отсутствия реакции на звуковые и болевые раздражения и др.
Если она наступила, в действие вступает “Временная инструкция для определения биологической смерти и условий, допускающих изъятие почки для трансплантации” — приложение к “древнему” (еще 1977 г.) приказу Минздрава СССР. Она до сих пор не отменена и, как может, заполняет правовую дырку. По ней брать почки у трупа разрешается только через 30 минут после бесспорного установления биологической смерти и после признания дальнейшей реанимации абсолютно бесперспективной. Биологическая смерть оформляется актом, который должна подписать целая комиссия: зав. реанимационным отделением, невропатолог, врач, который реанимировал пациента, судебно-медицинский эксперт.
Криминальные трупы, с травмами живота, с туберкулезом, онкологией, сифилисом, ВИЧ и гепатитом, а также трупы детей до 18 лет для пересадок не используются. Ну и по неписаному правилу, у мусульман, сотрудников правоохранительных органов, военнослужащих органы тоже не берут. Во всех случаях разрешение на изъятие органов должен давать судмедэксперт (на жаргоне медиков — “судебник”). По договору с МКЦОД постоянно работают 6 экспертов из Бюро судебно-медицинской экспертизы Москвы, которые обязаны выезжать в больницы вместе с дежурными бригадами.
“Забивайте, и все!”А в действительности все обстоит совершенно иначе.
13.00. На этом времени записи в медицинской карте №8244 стационарного больного Анатолия Трофимовича Орехова обрываются.
Фактически с момента приезда заготовителей почек Орехов бесповоротно и окончательно обречен. Лирцман и Правденко ведут хирургов в реанимационную палату №2, полностью отдают пациента в их руки и перестают им заниматься. Начинается подготовка к операции по изъятию почек. Кровь — в Склиф на анализы: нет ли гепатита, ВИЧ, сифилиса? Пятничук распоряжается (чего он пока не имеет права делать), чтобы Орехову вводили лекарства. Мочегонное — чтобы промыть почки, но также и другие препараты — как выяснится впоследствии, угнетающие центральную нервную систему и вызывающие остановку спонтанного дыхания.
Между тем накачанный “тяжелыми” лекарствами Орехов до сих пор жив: дышит, шевелит руками, головой. Давление у него уже 90 на 100, пульс прослушивается не только на бедренной артерии, но даже на руке.
Это видят не только члены бригады, но и Лирцман с Правденко, которые тем не менее торопят хирургов: “Мне, честно говоря, до... возьмете, не возьмете... На перспективных-то допмина (лекарственное средство, которое стабилизирует состояние сердца и давление. — Р.М.) не хватает. Для живых людей стараюсь”.
И заготовители тоже спешат. Потому что “живая” почка, вырезанная из живого человека, представляет собой куда более ценный материал, чем мертвая. На их сленге это называется брать “на кровотоке” или “на бьющемся сердце”. “Забивайте, и все”, — шутит в палате Петр Пятничук (в тот день все разговоры в реанимационном отделении “двадцатки” прослушивались и записывались оперативниками).
Но нет пока второго хирурга, Баирмы Шагдуровой.
15.00. Приезжает Шагдурова. Не с пустыми руками: она наконец привезла нужные бумажки — подписанные начальником Бюро судебно-медицинской экспертизы Департамента здравоохранения Москвы Владимиром Жаровым чистые акты констатации биологической смерти и разрешения на трансплантацию. В них осталось только вписать фамилию Орехова.
Заготовители отключают его от аппарата искусственного дыхания, перекладывают на каталку и увозят из палаты. Вырезать почки будут в процедурном кабинете, где готовится импровизированная операционная. Деловая суета. Распоряжается Пятничук. Медсестры и хирург Шагдурова переодеваются, моются, заряжают шприцы слоновьими дозами тех же самых угнетающих нервную систему лекарств, вводят их Орехову. Готовят операционное поле — мажут ему йодом и зеленкой грудь, живот, пах... Руки заводят вверх и стягивают бинтом. Петр Пятничук готовится сделать крестообразный разрез на животе донора.
Еще живого, замечу, донора. Ведь последняя фраза Пятничука была такой: “Пульсация, конечно, есть...”
16.23. В перевязочной появляются оперативники. Что было потом, всем хорошо известно. Кадры оперативной съемки — как врачи из клинического госпиталя ГУВД Москвы пытаются “завести” сердце пациента — в прошлом году обошли не один телеканал. На кардиолентах отчетливо зафиксирована сердечная деятельность. Это подтверждает начальник отделения экстренной помощи госпиталя ГУВД.
17.03. Все попытки окончились неудачей, смерть Орехова зафиксирована.
В “дежурной” сумке, с которой бригада приехала на забор почек, оперативники нашли еще несколько незаполненных актов об изъятии органов у донора-трупа и протоколов установления смерти, но уже с подписями судмедэкспертов: Василевского, Забельского, Жарова.
“Тяжелые” лекарства— Зачем столько пентамина? — ахнула врач из госпиталя ГУВД, выкладывая на ладонь груду мокрых использованных ампул, которые медсестра Лукинова не успела припрятать.
— Для снятия спазмов сосудов почки, — сымпровизировал Пятничук. Зато потом, сидя в ординаторской, шепотом выругал растяпу-медсестру за нерасторопность — не успела спрятать лоток с ампулами. Он не знал, что прослушивается и ординаторская.
А в сумке дежурной бригады были найдены еще не вскрытые ампулы и пузырьки — с препаратами листеноном, пентамином, гексеналом, ардуаном.
— Листенон и ардуан, — рассказали свидетели-медики, — полностью расслабляют дыхательную мускулатуру, и самостоятельное дыхание становится невозможно. Одной ампулы хватает, чтобы расслабить поперечную мускулатуру больного весом 70 кг. Гексенал полностью угнетает рефлексы. Если врач или судэксперт не знают, что больному введен этот препарат, они могут даже ошибочно выставить диагноз “глубокая кома”. Пентамин (которого на Орехова извели 13 ампул. — Р.М.) используется в анестезиологической практике для стойкого падения артериального давления. Другими словами, это препарат для наркоза.
Чтобы убедиться, верны ли все их выводы, следователи привлекли весьма авторитетного эксперта — завкафедрой анестезиологии и реаниматологии Российской медицинской академии последипломного образования, главного анестезиолога-реаниматолога Минздрава РФ И.Молчанова. Он подтвердил:
“При установлении смерти важно убедиться в отсутствии воздействия препаратов, угнетающих центральную нервную систему и нервно-мышечную передачу. К таким препаратам относятся гексенал, листенон, ардуан и пентамин. Введение указанных препаратов в больших дозах может вызвать ухудшение состояния больного. В случае введения листенона, ардуана, гексенала у больного могут исчезнуть рефлексы. А при введении в такой ситуации атропина расширяется зрачок, и больной выглядит умершим. Определить, что больной жив, в такой ситуации можно только нейрофизиологическими исследованиями”.
“Показаний к введению этих лекарств Орехову в лечебных целях не имелось”, — сделали заключение эксперты Федерального управления медико-биологических и экстремальных проблем при МЗ РФ.
А если в нелечебных? Чтобы поторопить чересчур медлительную смерть? Или чтобы снять рефлексы у еще живого коматозника — вдруг во время операции дрыгнет ногой или, как Орехов, пошевелит правой рукой?
“Препараты для убийства там, да?” — именно так по телефону вечером 11 апреля осведомился у своего собеседника из 20-й больницы человек по имени Ян, которому, по его словам, поручил разобраться в ситуации некто Шумак.
По данным следствия, человек, который в расшифровке аудиозаписи зовется Яном, — это зав. отделением трансплантации почки НИИ трансплантологии и искусственных органов Ян Геннадьевич Мойсюк. Его руководитель, соответственно, директор НИИ академик Валерий Иванович Шумаков.
Если это юмор, то — черный.
Умысел на смертьЗамешанным в громком и грязном скандале сотрудникам 20-й больницы срочно пришлось выдать собственную версию событий. Чтобы отвести обвинение в том, что они сдали “на органы” живого человека, им обязательно нужно было доказать, что Анатолий Орехов к моменту, когда у него хотели взять почки, был уже мертв. Впопыхах сочинили коряво.
Людмила Правденко и ее начальник, зав. реанимационным отделением, сообщили, будто сами констатировали биологическую смерть Орехова после третьей по счету остановки сердца. Мол, дважды его вытаскивали, а на третий не смогли. Да, записи о смерти нет в медкарте, но заполнять-то ее было некогда: человека надо спасать! Через несколько дней появилось дополнение к карте — посмертный эпикриз, где уже было проставлено время всех остановок сердца.
Реаниматологи не подозревали, что на сей раз забор почек проходил под контролем сотрудников МУРа. Они проводили в больнице оперативный эксперимент и записали каждое слово, прозвучавшее в отделении. Да и медсестры из МКЦОД (в отличие от реаниматологов) бедолагу Орехова караулили безотлучно, но прежних остановок сердца и реанимационной суеты по этому поводу не заметили.
Показания обвиняемых и заинтересованных сотрудников ГКБ №20 о троекратной остановке сердца донора опровергла и комиссионная судебно-медицинская экспертиза. Но забавней всего вышло со свидетелем-медбратом. Парень рассказал, как помогал оживлять Орехова, и даже описал безнадежные прямые линии на экране электрокардиографа. Но немножко перемудрил — добавил, что на бумагу эти данные не выводили. Следователи влезли в медицинские документы: да вот же они, три розовые бумажные полоски — отрезки кардиограммы с проставленным медиками (по их версии) временем остановок сердца. “А когда оживить Орехова не удалось, я лично перевез его в перевязочную”, — добавил чересчур старательный свидетель. Он не знал, что все до единого члены бригады МКЦОД утверждали: каталку с Ореховым они отвозили сами.
После этого конфуза и медбрат, и зав. отделением давать дальнейшие показания отказались.
Люди в зеленых халатах прокололись даже на мелочах. Написали, будто в 16.00 известили о смерти пенсионера Орехова ОВД “Головино”. В журнале учета ОВД этих сведений не оказалось, а начальник отдела милиции сообщил, что такая информация в милицию не поступала.
Дело, возбужденное сначала Хорошевской прокуратурой, позже передали в прокуратуру Москвы. Следствие предъявило хирургам центра органного донорства Пятничуку и Шагдуровой, зам. главврача ГКБ №20 Лирцман и врачу-реаниматологу Правденко обвинение в приготовлении к убийству и в убийстве по предварительному сговору Анатолия Орехова в целях использования его органов.
Лирцман и Правденко, которые содействовали подготовке к забору органов у живого донора, предъявлены также обвинения в пособничестве в совершении преступления, а Ирине Лирцман — еще и в злоупотреблении должностными полномочиями. Все они находятся на свободе, под подпиской о невыезде. Родственница Анатолия Орехова признана потерпевшей.
— У врачей был прямой умысел на причинение смерти Орехову, — рассказали “МК” следователи. — Ведь Пятничук и Шагдурова — профессиональные медики. Они полностью подготовились к операции по изъятию почек у живого человека, находящегося в состоянии комы. Понимали, что их манипуляции — крестообразный разрез на теле, изъятие почек — влекут за собой его неизбежную гибель. И делали все от них зависящее, чтобы она наступила.
“На кровотоке брали?”Очень скоро у следствия появилась уверенность, что трагический случай с Анатолием Ореховым не случайность, не сбой, а система.
В управлении по расследованию бандитизма и убийств Мосгорпрокуратуры выполнили очень сложную и громоздкую работу. Свидетельские показания пришлось сопоставлять с медицинскими документами и оперативными данными. В тесном служебном кабинете следователя висит гигантское бумажное полотно — это отксерокопированные и соединенные скотчем листы из медицинских карт больных, у которых хирурги МКЦОД изъяли органы. С 5 января по 10 апреля прошлого года было произведено 35 изъятий (после того как было возбуждено уголовное дело и началось следствие, изъятий стало гораздо меньше). Здесь же — краткое изложение телефонных переговоров, которые вели сотрудники центра по поводу доноров.
Например, такие (фамилии больных мы не называем по этическим соображениям).
5.03.03. Бригада хирургов Петра Пятничука и Игоря Нестеренко. Донор К., 36 лет, НИИСП им. Склифосовского. Изъято 2 почки и 1/3 селезенки. Содержание разговора: возможно, забор у живого.
10.03.03. Донор Л., 27 лет, 20-я больница. Разговор между хирургами по телефону Центра донорства. При заборе ввели неизвестный препарат, предположительно донор живой, органы изъяты.
14.03.03. Больница №36. Донор А., 45 лет. Разговор между директором центра Мариной Мининой и хирургом, который выехал на забор органов, по телефону из ординаторской больницы: “Рефлексы есть. Брать (почки) или нет?”. Забрали.
Из показаний свидетельницы, данные о личности которой сохранены в тайне. Ей присвоен псевдоним Марина. Раньше работала медсестрой в МКЦОД:
“С конца 2001 г. заборы почек стали делать и у живых доноров. Бригада могла приступить к забору, не дожидаясь смерти, то есть на работающем сердце. Перед тем как донора осмотрит судебный медик, ему вводились препараты, относящиеся к миорелаксантам. После введения таких препаратов рефлексы у больного пропадают, давление падает”.
Нельзя сказать, что до назначения в Центр органного донорства в 2002 г. нового руководителя, Марины Мининой, там совсем уж не допускали отступлений от правил и инструкций. Но амбициозная молодая руководительница, протеже самого Валерия Шумакова, светила отечественной трансплантологии, начала резко подстегивать процесс. Провела совещания в Бюро судмедэкспертизы — нацелила “судебников” на увеличение забора органов. Стало расти количество выездов бригад, в том числе и к тем больным, чье состояние здоровья еще не позволяло приступать к изъятию или даже вообще исключало (!) согласие экспертов на забор (пациента еще можно было лечить). Увеличился возраст доноров.
Из показаний свидетельницы, которой на предварительном следствии присвоен псевдоним Света. С 1999 г. Света работала медсестрой в отделении реанимации в одной из московских больниц:
“С 2002 г. бригада трансплантологов стала забирать больного прямо из реанимации. Когда они приезжали, сами заходили в реанимацию, отключали больного от аппаратов жизнеобеспечения и вкалывали препарат, действующий как наркоз. После приезда “органиков” лечение больного не производилось. Врачи реанимации никак не реагировали на то, что живых людей увозили на изъятие”.
Из показаний свидетеля — хирурга МКЦОД:
“Если бригада возвращалась из больницы, не произведя забор органов, руководитель центра Минина всегда высказывала претензии. Она говорила, что раз реаниматологи вызвали хирургов, то больной считается уже “наш” и с ним нужно “работать” в любом случае. У меня были случаи, когда донор оказывался относительно жизнеспособен — у него имелись рефлексы, он был не полностью обследован, и поэтому я принимал решение об отказе в заборе органов. Но после моего возвращения в больницу выезжала другая бригада, которая и осуществляла забор”.
Из служебных переговоров сотрудников Центра органного донорства:
28.02.2003 г. Неизвестный мужчина и Баирма Шагдурова:
— Ты была на заборе?
— Была.
— На кровотоке брали, нет?
— На кровотоке.
В тот же день. Разговор с телефона центра с хирургом Пятничуком:
— Вы брали на бьющемся, да?
Пятничук (понизив голос): По телефону такие вещи здесь не говорят.
— Понятно. Ну на пьющем, на выпивающем.
2.04.2003 г. Люда и Оля (сотрудники центра):
— Ну Петя — вообще сволота, уж кто б говорил, сколько он взял живых!
Кора головного мозга умирает за 3—4 минуты после смерти человека, почки сохраняют жизнеспособность до 30 минут. Но чем раньше их вырежут и законсервируют, тем лучше они подойдут для пересадки. В идеале — пока сердце донора еще бьется (“на бьющемся” сердце). Поэтому охота, жестко направляемая руководством МКЦОД, шла именно за “живыми” почками.
Следствие установило, что с 2002 г. новое руководство центра определило задачу — любой ценой увеличить количество заборов почек. Грубейшее нарушение правовых актов не было чем-то исключительным и однократным — так проявлялась система, выстроенная для реализации корыстных и административных интересов. В деятельности хирургов центра, врачей больниц и судмедэкспертов появился новый подход: изъятие органов у живых людей.
По мнению следствия, проведение операций по забору почек у живых больных, находящихся в реанимационных отделениях, стало показателем “качественной” работы МКЦОД. Лексикон врачей, причастных к изъятию, распределению и пересадке донорских органов, пополнился словами и выражениями, четко характеризующими специфику деятельности: “брать у живого”, “брать на кровотоке”, “забирали на бьющемся” (сердце), “забрали на остановке” (сердца), “препараты для убийства”, “дотянуть до атонии” (дотянуть больного до глубокой комы). Роль врачей реанимационных отделений и лиц, руководящих ими, сводилась к тому, что потенциальный донор передавался трансплантологам. После этого ему прекращали оказывать любую медицинскую помощь. Обеспечивали доступ трансплантологов к больному и возможность проведения его “фармподготовки” перед операцией.
Эту возможность дало отсутствие контроля судмедэкспертов Бюро СМЭ Департамента здравоохранения Москвы. Эксперты подписывали незаполненные акты констатации биологической смерти и акты изъятий фактически без обследования больного и — часто — вообще не выезжая в лечебное учреждение. В акты потом просто вносились фамилии больных. Живых ли, умерших ли перед изъятием органов — не важно.
Крашеные больныеЕжегодно в мире осуществляется больше 25 тыс. трансплантаций почек. Львиная их доля берется от трупов, в России же это количество вообще стремится к 100%. Но одновременно увеличивается разрыв между “листом ожидания” (количеством больных, которым необходима операция по пересадке) и числом операций. Время ожидания донорской почки в России — 4—5 лет, и не каждый больной ее вообще дождется. Зато он может купить почку на черном рынке. Вернее, не саму почку, а место в очереди на трансплантацию.
Да, разумеется, существует “лист ожидания”, имеется специальная компьютерная программа, куда заносятся все данные по почке и которая определяет, кому из реципиентов данная почка подходит.
Но, как установило следствие, от решения директора единственного в Москве Центра органного донорства во многом зависит, какая больница получит почку, а какая — нет. У одного главврача пациент бесплатный, а у второго — со схожими биологическими показателями, но “крашеный”. Так на сленге именуют состоятельных россиян или иностранцев, обычно граждан Турции или Израиля (в этих странах пересадка запрещена, поэтому основное число пациентов едет оттуда).
“Крашеного” официально ставят в общую очередь, но под русской фамилией, чтобы не бросался в глаза подозрительно короткий срок ожидания органа. “Крашеный” ждет меньше, потому что платит. Главврач получает деньги и по цепочке спускает их: Мининой, она — хирургам, врачам-реаниматологам. Но тем достается совсем чуть-чуть.
Свидетельница Света рассказала следствию о суммах, которые получали в ее отделении за заборы органов. Например, врач-реаниматолог — 500 руб. за каждое изъятие (по другим данным — чуть больше, 100—200 долл.). Дежурной медсестре реанимационного отделения перепадало 500 руб. в месяц, если в этот месяц в ее смену состоялся хотя бы один забор. Хирург Центра органного донорства за каждый выезд на забор органов “зарабатывал” 500 долл.
— В общих чертах система создана такая, — говорят следователи. — В Москве работает фирма, которая организует встречу больных граждан Израиля и Турции, обеспечивает их определение, в частности, в Гематологический научный центр РАМН. Кстати, там делает операции хирург Центра органного донорства Игорь Нестеренко, работает на полставки. Официально посредническая фирма, которая поставляет иностранцев, не имеет договорных отношений с МКЦОД, зато ее менеджер Нина Арзуманян и директор Марина Минина вместе проводят личное время, общаются по телефону. И зависит вся система от того, сколько у них будет почек, — то есть все замыкается на Мининой.
8.04.2003 г. Марина разговаривает с Ниной:
— Маринок, спишь? Ну чего сегодня удалось нарыть?
— Всех ваших турок спокойно записали в листе ожидания. Там не красили.
— Не красили? Вот то, что написали: Садыков, Мамедов, Тамедов там... Есть турки, некрашеные совершенно, как звучат их фамилии, так и написано. Но нам-то дали все крашеные фамилии!
— Ну я не знаю... Все тогда вообще путается.
— Уже перепуталось. Я не знаю теперь, кто из них крашеный, а кто нет.
За границей операция по пересадке почки стоит примерно 150 тыс. долл. У нас — 25—50 тыс. долл. Иностранца могут прооперировать на всю денежную катушку, своего — со скидкой. Есть данные прослушки: человек из тусовки звонит и интересуется, во сколько обойдется “левая” пересадка для россиянина, знакомого. Ответ: раз для знакомого, то по минимуму — 15—20 тыс. долл. Хотя и это еще не предел — называли даже 5 тыс. баксов.
Стоит заметить, что 20-я больница — лишь одна из 16 московских больниц, где у доноров изымают органы для пересадки. Еще забор органов выполняют в НИИ им. Склифосовского, больнице им. Боткина, других клиниках Москвы и в Зеленограде.
...Я связалась с Мариной Мининой, попросила ее прокомментировать тексты этих скандальных прослушек. Она ответила: “Без комментариев”. Минина даже отказалась представить следствию образцы своего голоса для фоноскопической экспертизы. Впрочем, образцы взяли с записи, сделанной на пресс-конференции, где выступала директор МКЦОД. Заключение: голос однозначно принадлежит Мининой.
И академик Шумаков говорить что-либо теперь отказался. Дескать, официально он в отпуске. Хотя тогда, в апреле 2003-го, очень возмущался и называл это дело ударом по отечественной трансплантологии и началом ее конца.
По запросу депутатов Госдумы уголовное дело №20902 внимательно изучила Генпрокуратура. Она подтвердила: дело возбуждено законно, а его расследование направлено на защиту прав и законных интересов граждан.
Но защита нужна не только пациентам. “Любой мог оказаться на месте врачей из “двадцатки”, — говорят сами реаниматологи. Трансплантология отчаянно нуждается в законодательной базе, соответствующей современному уровню медицины. Иначе она или действительно умрет, или останется темной, криминогенной областью медицины.
“МК” продолжит эту тему в одном из ближайших номеров.