Дочь Всеволода Санаева, жена Ролана Быкова, она всегда была в тени отца и мужа. Имя актрисы Елена Санаевой у многих ассоциируется только с ролью Лисы Алисы в фильме “Приключения Буратино”. 25 лет жизни она отдала мужу-гению. Все сводилось к одному: “Ролочка, ты сыт?”, “Ролочка, сними этот галстук, надень другой”. И так изо дня в день, из года в год.
А пять лет назад его не стало... Жизнь без мужа для Санаевой стала борьбой за выживание. И до сих пор голос Елены Всеволодовны дрожит и срывается, когда она произносит его имя...
Я пришла в этот дом поздравить Елену Всеволодовну с днем рождения. После смерти хозяина здесь мало что изменилось. Огромный, массивный стол с резными ножками. Темно-синие обои с красноватыми цветочками. И портреты, портреты. Его портреты. Мы присели на черные кожаные кресла в кабинете Быкова.
И начали вспоминать.
В семье маленькую Лену Санаеву называли Лелей. Всеволод Васильевич работал днем и ночью, чтобы обменять их 9-метровку в коммуналке на большую комнату. Об отдельной квартире он тогда и не мечтал. Дочку отец обожал. Когда он приходил домой, Леночка бежала к нему — сразу лезла в карман. И всегда находила там сахар. Дитя войны, она росла хилым ребенком, и отец в шутку называл девочку подгнилком.
В пять лет Лелю отдали в детский сад. И однажды, возвращаясь домой вместе с мамой, девочка подняла с земли кусочек сахара. Попробовать на зуб. Вскоре Лена заразилась желтухой, а тогда лекарств против нее не было. Девочка таяла на глазах. Отчаянию родителей не было предела. Ведь они уже потеряли своего первенца: в войну, в эвакуации, в холодном спортивном зале алма-атинской школы умер сын Алексей. До последней минуты мальчик повторял, утешая мать: “Мамочка, дорогая, не плачь, я поправлюсь...”
И вот снова смерть стоит у порога... Измученная Лидия Санаева позвала батюшку, едва живого ребенка покрестили. После этого дела пошли на поправку. Когда Лене стало лучше, жарким летом мать стала выводить малышку на прогулку. Точнее, выносить — на руках из душного двора в сад Дома пионеров. Прохожие возмущенно говорили вслед: “Такую здоровую кобылу несет!”
Позже сослуживица отца актриса Георгиевская получила однокомнатную квартиру, и они перебрались в ее комнату.
— В нашей квартире, — вспоминает Елена Всеволодовна, — были и свои осведомители. На излете “культа”, когда еще гремело “дело врачей”, мама на кухне рассказала анекдот. Так, ничего особенного — вполне безобидный. Но что-то завернула про каких-то там царей. На следующий день соседка, которая, возможно, сама и донесла, рассказала, что приходили из органов, спрашивали: “Кто, мол, Санаева, чем живет-дышит? Почему такая молодая и не работает?” После того случая мама часто с жаром говорила мне, какой я должна быть умницей, когда ее посадят.
— Однако все обошлось?
— Мама кинулась к Сергею Михалкову — он многим тогда помогал. К тому же с отцом его связывали дружеские отношения. Первый текст гимна Советского Союза на конкурс в Дом союзов Михалков отнес вместе с моим отцом. А одержав победу, Сергей Владимирович подписал отцу текст гимна словами благодарности: “За легкую руку”. И когда маму все-таки вызвали на Лубянку, Михалков пошел вместе с ней. К счастью, попался умный следователь, который сказал, что “женщина нездорова и ее надо лечить”. Так мама попала с диагнозом “мания преследования” в больницу.
Позже отцу от МХАТа дали комнату. В актерском доме на улице Немировича-Данченко. И наконец в 46 папиных лет мы переехали в отдельную квартиру возле метро “Аэропорт”. А через пару лет маме позвонила та самая старушка-соседка, которая, как оказалось, и написала ту злосчастную анонимку, и сказала: “Лидия Анатольевна, простите меня, что я над вами издевалась. А то я не смогу умереть спокойно”. Мама разрыдалась и повесила трубку. Царство небесное этой старушке! Мало кто отважится позвонить и сказать такие слова.
— Ваша мама всю жизнь посвятила мужу. Можно ли сказать, что карьера Всеволода Санаева состоялась только благодаря ей?
— У Бога ведь нет рук, кроме твоих. С другой стороны, на Руси говорят: “Жена мужа на ноги ставит, жена мужа с ног валит”. Мама всем нам дала очень много. “Лида, — говорил иногда отец, — если бы я столько думал, как ты, давно сошел бы с ума”. Она возражала: “Если бы ты думал иногда обо мне столько, сколько думаешь о Союзе, рыбалке и своей машине, я сейчас выглядела бы как Ширли Маклейн”. С юмором у нее было все в порядке. А сколько она “выходила” и “выстояла” нам одежды, сколько времени она провела на кухне, хоть совсем и не любила готовить. Нет, мама у меня была потрясающая! Молюсь, чтобы она простила меня. За то, что я ей недодала, недолюбила. Могла ли она думать о себе? Инфаркт, который отец заработал в 35 лет на съемках, перечеркнул все ее надежды уйти от ненавистных кастрюль. Ведь отец должен был работать.
— А почему Всеволод Васильевич в свое время ушел из знаменитого МХАТа?
— В театр его брали Станиславский и Немирович-Данченко. Без них, несмотря на блестящую труппу, МХАТ становился другим. Тем более отец начал сниматься еще до войны, а в театре этого не поощряли. Так что ролями особо не баловали. Немало замечательных актеров, таких как Грибков, Муравьев, во МХАТе просто тихо сгинули. Как-то, возвращаясь домой после одного из неудачных спектаклей, отец сказал Алле Тарасовой, новому директору театра, что хочет уйти. Нелегко дались ему эти слова. Алла Константиновна ответила: “Что ж, Севочка, уходите. Пока старики живы, они ничего вам играть не дадут...” Жестокая профессия. Как говорил Ролан, для того чтобы у одного актера сложилась судьба, у тысячи должно не получиться. Имя нам легион, а крупных судеб в искусстве единицы. Но сцена — такая зараза! Когда, будучи главным режиссером питерского Ленкома, Быков хотел уволить одного пожилого актера, тот сказал: “Неужели вы не понимаете, что я мог бы где-то зарабатывать в два раза больше? Но без театра я умру”. И его оставили.
— Но благодаря уходу из театра ваш отец с удвоенной силой стал сниматься в кино.
— Отец понемножку снимался все время. Однажды, когда я заныла, что у меня нет хороших ролей, он меня утешил: “А сколько я проходил по широким полям нашей родины с полевой сумкой через плечо? Ведь как говорили: “Возьмите Санаева, он утеплит, очеловечит любой фильм”. Скольких я переиграл председателей и директоров совхозов”. А как приятно было идти с ним за руку, когда его, уже старенького, останавливали люди на улице: “Всеволод Васильевич, как мы вас любим, как верим. Живите подольше”. Он усмехался в усы: “Лель, вообще-то я стреляная гильза, но приятно, что так относятся”. Отец всегда оставался одним из редких людей, у кого почти нет зазора между профессией и личностью.
— Известно, что Всеволод Санаев, кроме всего прочего, был еще и номенклатурным работником в нашем кино?
— Лет 15 он проработал в самой клоаке — комиссии по быту Союза кинематографистов. Домой звонили с восьми утра и до ночи. Устраивали истерики по телефону из-за пресловутой Пицунды, в которой никто из нас никогда и не был. Секретариат распределял эти путевки, их было всего сорок, и все хотели ехать только летом. Сколько же отцу приходилось выслушивать: “Вы мне отказали, дали путевку той актрисе, а вместо нее поехала ее сестра”. Папа оправдывался: “Не могу же я стоять на вокзале и проверять, кто поехал по путевке”. Для себя отец никогда ничего не просил.
— Папа хотел, чтобы вы продолжили актерскую династию?
— Нет, судьбы у нас в профессии разные. Актрисой я стала совершенно случайно. После школы собиралась даже на театроведческий. Но как-то встретила знакомую, которая училась в параллельном классе. И вдруг она говорит: “Знаешь, я поступила в ГИТИС. У нас зимой будет добор, если хочешь, приходи”. Я обалдела. Подружка, конечно, хорошенькая была, но очень флегматичная. Мелькнула мысль: ну надо же, она поступила, а я даже не попыталась. Надо и мне попробовать. Свободными были три места — и это на 150 желающих. Но я поступила.
Уже на втором курсе я познакомилась с Фаиной Раневской. Разыгрывали с ней волшебные этюды, рыдали и хохотали до колик. А за мной тогда ухаживал один молодой человек, и он однажды ее спросил: “Фаина Георгиевна, как думаете, из Лены получится актриса?” Раневская ответила со своей неподражаемой интонацией: “Дитя мое, она талантлива. Но так несчастна. В искусстве надо иметь или характер Сталина, или талант Ермоловой”. Как-то она сказала мне: “Дитя мое, я “переспала” со всеми театрами Москвы. А недавно меня позвали во МХАТ. Решила пойти — ведь там я еще не была. А вечером мне позвонила одна народная и очень орденоносная актриса и сказала: “Фаина Георгиевна, к нам собираетесь? Не ходите — скушаем”. К счастью, я служила в Театре киноактера. Там никто никого не ел.
— Вы не жалеете, что у вас не было больших ролей?
— Масштабную, трагедийную роль я сыграла почти сразу. В фильме Аиды Мансаровой “Главный свидетель”. Мечтаю, чтобы когда-нибудь его показали по телевидению. Ведь тогда картина не стала событием. Просто заговорили о том, что у Санаева, оказывается, хорошая дочь.
Как-то Ролан у меня легкомысленно спросил: “Ты — хорошая актриса, почему же у тебя нет заметных ролей?” Я с лету ответила: “Потому, что у меня муж — режиссер, который играет по 6—8 ролей в сезон”. Хотя с той же Лисой Алисой выросло уже несколько поколений. Конечно, у меня совсем немного работ — всего 34. Но ни за одну не стыдно. И потом, жизнь ведь еще не кончена. Когда я вижу на сцене Зиночку Шарко, не избалованную кинематографом, я не думаю о том, что она была женой режиссера Ленсовета — легендарного Владимирова, или женой Юрского. Я вытираю слезы и рукоплещу ей. И может быть, “Великий Господин Случай”, как говорил Станиславский, еще улыбнется мне. А если нет... Знаете, вода дырочку найдет. Вот сейчас пробую себя в документальном кино. Алексей Герман предложил в его объединении снять фильм.
— Расскажите, как вы познакомились с Роланом Быковым.
— Первый раз я услышала его голос, когда нас пригласили сниматься в одном фильме. Он позвонил мне и сказал: “Значит, так, на съемки мы летим вместе”. Я ответила: “Вы знаете, я не летаю на самолетах”. Позже Ролан рассказывал мне, что после этих слов он просто обалдел. “А я лечу!” — резко ответил он. В свою очередь, режиссер меня тоже “обрадовал”. Сообщил, что, если я срочно не прилечу, меня вынуждены будут заменить. Я рассказала отцу, и он посоветовал: “Леля, тебя не хотят. Так не может быть, чтобы начали снимать большой объект сроком на полтора месяца и не могли подождать три дня”. И действительно: Копелян, Гриценко, Быков — все ждут Санаеву. Быков начал возмущаться: “Кто такая эта Санаева, говнюшка какая-то, давайте ее заменим”. Я приехала спустя пару дней — и сразу в номер к режиссеру. Он встретил меня со словами: “А мне гадалка нагадала, что ты не приедешь, а вместо тебя будет сниматься твоя подруга”. И оказалось, что подружка — это Майя Булгакова, между прочим, моя соседка по дому. Он начал оправдываться: “Да ты понимаешь, это не я, это Ролан Быков”. Так что радости от предстоящей встречи с партнером не было никакой.
На съемках Быков говорит: “Ты знаешь, в этой сцене я должен тебя поцеловать”. Я подумала: черт бы тебя побрал! Но молчу, подумает еще: летать — не летает, целоваться — не целуется: драмкружок какой-то... И мы начали репетировать. Он поцеловал меня с такой силой, что режиссер сразу же объявил перерыв. Дальше сниматься было невозможно — губа-то распухла!
А Ролан тогда приехал со своей подругой, и она всю эту сцену наблюдала... На следующие съемки этой картины он приезжал уже один... Как-то во время перерыва он лег на кровать, прямо в сапогах, глаза прикрыл и говорит мне: “Что-то у меня сердце болит”. А у самого ресницы дрожат — подсматривал за моей реакцией: сочувствую я ему или нет...
— 25 лет своей жизни вы посвятили Ролану Анатольевичу. Никогда не ревновали?
— Моя мама часто повторяла: “Он тебя высосет и бросит”. Мы с Роланом жили в гармонии, очень хорошо понимали друг друга. Однажды, когда мы уже прожили лет 20, Ролан мне сказал: “Знаешь, Леночка, ты со мной в словах будь поосторожней. На кого-то я могу накричать, кому-то нахамить. Но с тобой я беззащитен”. Я точно знала, что этот человек меня не продаст и не предаст... Неожиданностей быть не может. Понимаете? Это же так важно. У него была потребность поделиться со мной самым сокровенным. Говорил: “Ты не понимаешь, я тебя не просто люблю, ты — мой Ангел”.
Повода для ревности он мне не давал. Дело в том, что у него было достаточно веселых историй и до меня. Ролан мне даже говорил: “Ты даже не представляешь, насколько мне важно быть верным тебе”. Хотя... Уже после его смерти меня подвозил один таксист, наверное, не очень умный человек, так вот, он мне рассказывал: “Помню, — говорит, — в 76-м вез вашего мужа с какой-то девицей за город...” И я вспомнила тот случай... Однажды он не пришел домой ночевать. Всю ночь не спала. В мыслях вертелось одно: выпьет где-нибудь, замерзнет, или прибьют по дороге... В шесть утра раздается телефонный звонок: “Ленуся, я почему-то в каком-то Лыткарино, не понимаю, как я здесь оказался. Солнце мое, я умоляю, только не волнуйся, я сейчас приеду, я уже мчусь!” И через сорок минут он подъехал к нашему дому на пожарной машине... Но таких случаев, может, парочку за всю жизнь и наберется. А вообще ему до конца жизни писали любовные письма. Однажды объявилась какая-то сумасшедшая, которая очень хотела родить от него. А у Ролана тогда уже обнаружили онкологию, и он лежал в больнице...
— А как сложились отношения вашего сына от первого брака с Роланом Анатольевичем?
— Паше отца заменил сначала дед — Всеволод Санаев, любивший его самозабвенно. Потом Ролан. Однажды Пашка, когда был еще совсем маленький, решил пошкодить и поднес к уху спящего Ролана огромный будильник. Бедный Ролан подскочил как ошпаренный и слегка смазал ему по физиономии. Сын тихо ушел, но даже не пожаловался мне. Но и Паша “воспитывал” Ролана. Быков не выносил, если я больше двух часов ходила по магазинам. “Где она ходит?!” — как-то закричал Ролан и выругался при этом. Паша сказал: “Я не разрешаю ругать маму”. — “Извини, — Ролан сразу осекся, — ты больше этого не услышишь”.
— Елена Санаева для многих лишь жена Ролана Быкова. Вас это не смущает?
— У Пушкина была Натали, у Тургенева — Полина Виардо, у Достоевского — Анна Сниткина. Но, может быть, если бы у Достоевского не было Сниткиной, он бы и не стал Достоевским. На все божий промысел. Мой — быть дочерью своих родителей, женой Ролана Быкова, матерью Павла Санаева. Да, в моей жизни уже Вечер, но еще не Ночь. Даст бог, что-то радостное жизнь еще подарит. Что-то еще будет, верю. Я стоик — папина дочь.