-Положу. Хоть сейчас задержу на два месяца, и никакие адвокаты тебе не помогут, — то ли шутя, то ли всерьез говорит главный врач Петр Романюк и уезжает восвояси. А я... остаюсь одна в мужском отделении буйнопомешанных. Сдвигаю три стула в кабинете дежурного врача, пытаюсь закрыть дверь — не запирается. Мне становится страшно. Только бы пережить эту ночь...
Действие происходит в Микулинской психбольнице №12 Лотошинского района. Последний автобус на Москву давно уехал. А я, проклиная командировку в Лотошинский район, лучшего угла для ночлега, кроме как психбольница не нашла. Но оказывается, и в психушку попасть не так-то просто. Здорового человека тут оставлять нельзя. Но если и оставить (не бросать же корр. “МК” на улице! ) — то где? В пищеблоке — опасно: вдруг шпионка какая, чего подсыплю в кашу? В морг — пожалуйста, только холодно, да и рановато мне еще сюда. Остается одно — “острое” мужское отделение. Больные, похоже, укладываться не собираются: включили телевизор в холле и по очереди подглядывают за мной в щелочку двери. Тощие, как мумии. Желтые голодные глаза бегают, руки-ноги трясутся. Мало того, еще и меня обсуждают — слышно все через дверь.
— Поздравляю с новосельем! — олигофрен Игорек протягивает мне вареное яйцо и кусочек сыра. — Больше ничего не могу принести, продукты забирают санитары, нам выдают по кусочку...
Я понимаю, что безумно голодна, и, несмотря на природную брезгливость, съедаю свой паек и пытаюсь заснуть. В полудреме вскрикиваю. Заглядывает санитарка:
— Мне некогда за тобой присматривать — у меня 450 душевнобольных. Среди них — “шишка” из министерства, несколько кандидатов наук.
Всю ночь мне снились горящие самолеты. А под утро, около шести, нарисовался главврач.
Утром Петр Иванович признался, что моей просьбе остаться в психбольнице нисколько не удивился: мало ли шизофреников на свете! К нему 76% больных приходят самостоятельно: кто взаправду болен, кто не успел пенсию получить или пропил деньги, а кушать хотца. Кормят здесь, правда, не ахти как (от 12 до 23 рублей на больного в сутки вместо положенных 32), но с голодухи еще никто не умер. Сейчас стало лучше: щи на столе, картошка, хлеб. Правда, были и попытки откушать блюдо из любимого пуделя главврача...
— Внутри отделения бывает всякое, — рассказывает Петр Иванович. — Разбивают стекла, дерутся, рассекают головы друг другу железными мисками... Вчера “адвокат” сломал ложку, наточил ее и опробовал оружие на соседе по палате. Тот попал в реанимацию. Иногда нападают на санитаров. Мы учим обслуживающий персонал правильно обращаться с больными. Главное — их нельзя бояться.
Заходим в печально известную после Чехова палату номер шесть. Никто на нас не кидается, не выцарапывает глаза (за ночь ко мне, наверное, уже привыкли и принимают за свою). Здороваются, поздравляют с праздником. (“Больные помнят все церковные праздники. У них память — дай Бог каждому!” — объясняет врач.) И наблюдают за мной: кто через щелочку в двери, кто в окошко. Санитары шикают на них и пытаются отогнать, но не тут-то было...
В душном коридоре с отсутствующим взглядом шаркают калошами полуголые волосатые мужчины. В каждой палате по 16 коек, одна над другой — страшная картина. В отделении для буйнопомешанных нет дверей — чтобы врачи, проходя по коридору, могли видеть все койки.
Больные докладывают Петру Ивановичу, что ели на завтрак. В честь какого-то праздника им дали двойную порцию второго и булочку с повидлом.
— Булочки редко пекут. Женщинам конфеты привезли сегодня, — жалуется шизофреник Володя, бывший работник волоколамской полиграфии.
Володя не знает, что его мать лечится в этой же больнице... Парень принес свои стихи, кроссворды, которые составил сам и даже отправлял на “Поле чудес”. Обратный адрес — психбольница №12. Ответа ждет до сих пор.
Мне кажется, что парнишка вполне в здравом уме. Говорю об этом главврачу.
— У него бывают приступы, — объясняет тот. — Заболел в 17 лет — с тех пор работать не может. Стреляет у меня сигареты, летом собирает в лесу ягоды и продает — деньги нужны всем...
— Пока больной жив, — продолжает главврач,— я буду делать все, чтобы он почувствовал себя человеком. А умер — лишний раз не подойду. Я очень негативно отношусь к факту смерти.
У каждого психа — свой диагноз. Одна только шизофрения (расщепление личности) имеет тысячи разных форм и течений — в зависимости от характера больного, его образования и многих других факторов. Может преобладать болезненная или здоровая часть личности.
— Я из госдепартамента, повыше тебя буду. Только тсс, я конструирую ракеты... — шепчет мне старый шизофреник Алексей и протягивает какие-то чертежи, письма Горбачеву и письма в ЦК. — Я сам врач, сифилис и рак бью. Я король, но всем угодить не могу. А ты кто? Ты звезда, но всем угодить не можешь. Зачем тебе деньги? Ты без денег никто, и я никто. Зачем ты на космонавтов работаешь? Любого мужчину бери — и все.* * *Может быть, речь старика бессвязна, но не бессмысленна. Подобные вопросы я задавала себе не раз. Не про космонавтов, конечно, а про деньги и нужно ли всем угождать...
Может ли совершенно здоровый человек жить в мире сумасшедших и не рехнуться? Не знаю. Во всяком случае, остаться здесь “погостить” еще денечек я отказалась. Но то, что наша нормальная жизнь может заставить сойти с ума любого, — это наверняка.
Лотошинский р-н.