Председателю
Бабушкинского
межмуниципального суда
от специального
корреспондента газеты “Московский комсомолец”
Александра Рохлина
Родная вы моя, госпожа Судья.
Прошу вас, осудите меня вместо него. Вместо этого парня.
Я не дуркую. И героя из себя не корчу. Не герой я. Мне очень страшно. Но я каждое слово продумал.
Осудите меня вместо Ильи...
Как объяснить... Если не сделаю его беду своим личным делом — что-то потеряю в жизни. Безумно важное.
Не верите? Хорошо, попробую иначе.
Я расскажу вам о его маме.
Обернитесь, женщина смотрит на вас. Ее зовут Татьяна Ивановна. Из-за двери не видно пол-лица. Не увидеть его уже. Никогда. Даже если очень захочется. Половина осталась там, в Клинцах, под Чернобылем.
Они уехали, бросили все. И фотографии — черно-белая молодость — остались в рыжей стеклянной “Хельге”. Где ордена, грамоты и пять бирок с именами новорожденных детей. Как будто и не было половины жизни.
Я вам и так скажу, какая она была в молодости. Яркая как рябина в снегу. В пять лет чувствовала себя княгиней. Дедушка так и говорил: ты — княгиня. И позже говорил, когда ее мать ходила на аборты. “Ты не смей! Это низко для княгини”. Она думала: вот вырасту, и будет у меня дом с большой-большой комнатой. И кухня, где — стол. А за ним я и десять детей. Или пятнадцать...
Предчувствие ребенка. Жизнь — это контурная карта, где пунктирные линии — хлеб и соль детского вдохновения.
В 80-м году родился Илья. Тот самый парень. Вы увидите его сегодня...
...Татьяна Ивановна рожала восемь лет. Раз в два года черно-белая комната с большим столом закрашивалась живым цветным пятнышком.
Илья. Сергей. Анастасия. Артем. Андрей.
Люди считали, что она повредилась в уме. Родная мать за руку водила ее на аборты. Дедушка сказал: “Люди видят глупость там, где живет счастье. И твоя мать не исключение”.
И летала Татьяна Ивановна в роддом чаще самого выносливого аиста. “Аистенки” рождались красивыми и редко болели. А сейчас... в пять вечера ноги свинцовые. Дети в метро спят как убитые. Щитовидки у всех сожженные. От любого удара — на коже кровоподтек. У Ильи астма, у Сергея — атрофия мышц бедра. У Насти — легочная непроходимость. Это все — радиация.
За год до Чернобыля Настю сбил мотоцикл. Татьяна Ивановна пришла на суд. От страха мотоциклист был похож на ветошь.
Сердце шевельнулось и сказало: дочь умирает, поторопись. И ушла она, забрав заявление из суда. Настя выжила.
А потом от глухой чернобыльской усталости умер муж. И она заболела. Ее перестало хватать на всех. Она заметила, жизнь течет не к ней, а прочь. Как из худого крана. И испугалась. От беспомощности. В 93-м году с тремя детьми приехала в Москву. В больницу...* * *В Институте педиатрии и хирургии работал человек по фамилии Троицкий. Он был баптистом. Читал в больнице детям Евангелие.
Он влюбился в Татьяну Ивановну. И не испугался количества детей. Они переехали на “Войковскую”. В 14-метровую комнату. Она забеременела шестым ребенком. В семь недель пошла кровь. Врачи сказали... с ума сошла? Облученная... мало ли что... И осилили ее. Выскоблили. Повредили заднюю стенку матки. Татьяна Ивановна сошла с ума... Собрала в баночку останки и захоронила в парке. Ее привели к врачу. Она сидела напротив... И вдруг увидела дом, крыльцо, аллеи, листопад, рваный туман и побежала... Мчалась по больнице, ничего не чувствовала, кроме остро пахнущей земли в дожде.
Я не разжалобить вас хочу. Понимаю: есть истории страшнее...
С тех пор кровотечения возвращались регулярно. А через несколько месяцев подбросили ей детеныша.
Сергей принес газету с объявлением: “Ищу родителей для своего ребенка”. Женщину звали Люда. Она жила в гостинице “Турист”. Там и ребенка нагуляла. Маялась, маялась, надумала продавать. А здесь — мама Таня.
Мальчишка по телефону ревел в голос. Короче, на “Тимирязевской” в центре зала отдала Люда сверток. Это случилось в день и месяц рождения погибшего младенца. Верите?
И стало их семеро вместе с ней. Плюс муж и его родители. На “резиновых” 14 метрах...
Когда им дали квартиру, беда пришла за Троицким. Разочаровался он в своей конфессии. Покаялся, крестился. И вдруг начал пить. Закладывал по-черному. Наверное, он не выдержал бешеного течения жизни этой семьи.
Спал в подъезде. Пьяным боялся идти домой. Исчезал на сутки, на трое, на неделю...
Чудо, однако, успело вклиниться. Понимаете, о чем я? О седьмой беременности. Как и положено, в муках, родилась Анна-Мария. Девочка с трещинами в кишочках, дерматитом по всему телу, кровавым стулом и глазами Жанны д’Арк. К этому моменту Троицкий исчез окончательно.
Илья бросил школу и сказал маме, что он теперь главный...
Мамина любовь — горчичное семечко. Оно упало в добрую землю. И что получилось? Уверенность. Мужчина в ответе за все живое. За миллионы цветов и гусениц, ледяных ручьев и болотного мха, красных щек и оттопыренных ушей, честных слов и глупых языков, детских страхов, жизней, смертей и прочего добра. Это добро бесценно и... принадлежит ему.
Почти три года Татьяна Ивановна не вставала с постели. Мамой и папой для Анны-Марии был Илья. Впрочем, как и для остальных братьев и красавицы сестры Насти.* * *С апреля 2000 года Илья Каменский живет в тюрьме “Матросская Тишина”. Как он там очутился, вы, наверное, знаете лучше, чем я. И все же, позвольте... маленькую историю про желтый перочинный ножик.
Он купил стеклянную бутылку “Боржоми”. Зашел к девушке. Она в соседнем подъезде живет. И на лестничной клетке они открыли бутылку желтым перочинным ножиком с расшатанным лезвием и крючком-открывашкой. Ножик Илья сунул в карман. Вернулся домой, оставил купленные продукты и ушел гулять. Сказал, что на час. Вернулся через пять. Грязный, рваный, в синяках. В чем дело, не признался. К врачам не пошел.
Через три дня его забрал наряд милиции. Матери сказали: ваш сын ранил человека. Человек умирает в больнице. Мама Таня сказала, что этого не может быть. И больше Илью не видела. Только на суде.
Тот человек не умер в больнице. Татьяна Ивановна приходила к нему. Сидел на койке взрослый мужик, раза в два тяжелее Ильи. С царапиной на шее.
Мать отправилась искать правду. В 138-м отделении милиции ее не стали даже слушать.
Она обращалась в ОСБ УВД Северо-Восточного округа (отдел собственной безопасности). Те пожурили коллег за невнимательное отношение к женщине. А потом — видимо, чистое совпадение — Илье изменили статью обвинения. На более тяжелую, конечно. А потом Татьяна Ивановна встретила начальника 138-го о/м полковника Рогова. В Бабушкинской межрайонной прокуратуре. В день, когда Илье предъявляли обвинение.
Начальник сиял, как золотой галун на погоне. Он исполнил свой долг. Нашел и обезвредил преступника. Заметив мать преступника, уткнулся глазами в пол...
...Конечно, вы будете читать объяснения потерпевшего Ковтуненко. Я не знаю, почувствуете ли... какую-то четкость, что ли, выстроенность. Словно все факты как бусинки на нитке.
Потерпевший очнулся в больнице. Увидел обеспокоенных милиционеров и говорит: гулял, никого не трогал. Выпивши. Но интеллигентно. И вдруг из темного двора страшное видение — лицо кавказской национальности. Ростом с низкорослого баскетболиста, волосы кучерявые. Акцент — жуткий. Куртка длинная, нож иностранный, черный с кнопочкой. И бьет это “лицо” с акцентом интеллигентного Ковтуненко прямо в жизненно важные внутренние органы. Несколько раз и очень больно.
Правда эта... в зеркальном отражении. Илья Каменский — молодой человек, 170 см роста при 60 кг веса. Подстрижен чуть ли не наголо. Русским языком владеет немного хуже профессора филфака. Куртку носил до пояса. А злополучный ножик был желтого цвета. Одно совпадает — лицо. Особенно в темноте. По отцу Илья — узбек...
Шестеро ребят из его двора — будущих свидетелей — говорят, Ковтуненко сам примазался. Ходил, приставал, пьяно нудил. Короче, достал. Илья отвел его в сторону и сказал: уйдите, пожалуйста...
Ковтуненко ударил его первым. Повалил на землю, начал душить...
В 91-м одиннадцатилетнему Илье Каменскому в “чернобыльский” букет добавили вероятность эпилептического синдрома...
Их растащили через две-три минуты. Полупридушенный Каменский себя не помнил. Ковтуненко встал и пошел куда-то. До обращения в больницу прошло четыре-пять часов. За это время он пересек границы нескольких муниципальных округов. Ночь глуха. Сколько темноликих граждан бродят по нашему неспокойному городу? С черными ножами на кнопочке?* * *Восемь месяцев Илья живет в тюрьме. Почернел. Говорят, несколько раз задыхался. Откачивали. Лекарства не разрешают передавать. Он не жалуется. Он умирает. И это очевидно.
Он ли ранил, не он? Вам судить.
Такие, как Илья, не выигрывают судов. И словопрения для них заканчиваются разгромом. Жестокие болезни, несчастья, испытания и скорби ничего не дают им, кроме уникального опыта.
Опыта, из которого душа выходит НЕПОВРЕЖДЕННОЙ. Как у ребенка.
Вот что я хотел сказать! Наконец-то осилил. У всех Каменских—Троицких—Космодемьянских—д’Арк жизнь похожа на ад. И болеют, и мучаются, и умирают скоро. Освобождая невиданное количество тепла. Оставляя его нам... Мне и вам.
Что я?.. Тощий молодой газетчик. Необъективный и бесстыжий. А свобода моя до сих пор никем не попрана. По чистой случайности...
Осудите меня вместо него.
...Я не зайду к тому в дом,
В ком умерла душа,
Если я в двери стучу,
Значит, душа жива...
(Илья Каменский)
Родная вы моя госпожа судья! Когда-нибудь мы — люди — полюбим друг друга. Когда-нибудь мы будем умирать от мысли, что не успели прийти на помощь. Совесть испепелит нас за грубое слово и косой взгляд. А если поцелуем больного нищего, значит, вылечим. И самой острой необходимостью — важнее физической жизни — станет неповрежденность души. Это будет очень скоро. Поверьте.
С уважением,