МЫ ЖИВЕМ В ЖЕЛТОЙ СУБМАРИНЕ

На похоронах будущий президент плакал на плече вдовы любимого учителя и клялся отомстить. Не вслух, конечно, — не такое у него положение. Но по лицу его, по сжатым челюстям и играющим желвакам было видно — не отступит. Один раз бандиты их обошли — его и тех, с кем он был заодно. Отобрали родной Город, подмяли под себя, превратили в криминальную столицу. Они стреляли в его друзей и травили учителя. Его кончина стала последней каплей. Баста. Он положит конец бандитской власти и изгонит отсюда губернатора, который потакает "малине". Теперь здесь будет править Его губернатор — честный и справедливый. Он вернет Городу облик культурный и интеллигентный и больше не отдаст его на поругание тамбовским волкам. Решено. Осталось подобрать своего губернатора. n n n Был один подходящий. Старый приятель Степашин, не коммунист, родом из Города. Интеллигентный такой, в очках. Дисциплинированный. В Городе его уважали, и он знал, что шансы победить "малинного" губернатора Яковлева у него наилучшие, поэтому сам вызвался. "Я, — сказал, — выйду на бой и отрублю драконьи головы!" И все, кого волновала судьба Города, кто был против криминала, за демократию с реформами, согласились, что он, пожалуй, наилучший кандидат, и стали его поддерживать. Единственным, кто не поддержал Степашина, был будущий президент. Почему? Неизвестно. Вероятно, видеть Степашина губернатором не хотел кто-то из близких президента по личным соображениям. Близким не отказывают, поэтому будущий президент позвал Степашина и слегка придавил его. Сказал, что даст ему Счетную палату — хорошая, стоящая вещь, — а Город спасать не надо. Он лучше пошлет туда Женщину. У него есть специальная Женщина Матвиенко как раз для таких случаев. Она и коня остановит, и в избу войдет, так что пусть Степашин ей не мешает и в Город не суется. Женщина, узнав, какое задание ей предстоит выполнить, несколько опешила. С равным успехом ей можно было поручить внедриться к туземцам Амазонки и возглавить их. Но служба есть служба. Подбоченилась Женщина, препоясалась, бросила работу, семью и полетела в Город — очаровывать горожан и побеждать "малинного" губернатора. А те, кто раньше собирался поддерживать Степашина, стали, конечно, поддерживать Женщину, потому что уважали президента и его выбор. И вот целый месяц, не смыкая глаз, Женщина как заведенная бросалась на коней и носилась по горящей избе так, что пятки сверкали. И когда она совсем уж вошла в раж и перестала чувствовать и жар, и боль, будущий президент, к тому времени ставший уже полноценным президентом, вдруг сказал: "Хватит". И брезгливо сморщил нос. Бегает, юбкой трясет, а толку никакого. Все равно рейтинг в два раза меньше, чем у Яковлева. Так зачем президенту позориться — поддерживать того, кто проиграет выборы? Женщина снова опешила. Год назад ее перекувырнуло в автомобильной аварии, и тогда ей было очень плохо, но теперешний кувырок оказался еще круче. Смачно об нее ноги вытерли... Но кони и избы закалили Женщину, и, криво улыбаясь, она собрала манатки и смиренно пошла прочь. А те, кто был неравнодушен к судьбе Города, очень возмутились таким президентским кидаловом и принялись причитать: "Ах, вот опять он наплевал на нас. Нам не дал выставить кандидата в губернаторы и сам никого не выставил. Теперь в Городе победит криминал, а все из-за него". Президенту противно стало слушать их вопли. Один губернатор, другой... Ну какая разница в конце концов! Город так закриминалился, что его все равно не расчистить. Что остается делать? Снимать с каждой "малины" сливки в бюджет и не дергаться. А нынешний губернатор правила знает и "сливки" будет отслюнявливать, какие потребуется. И рычаги давления у нас на всякий случай на него имеются. Зачем же его менять на кого-то другого, которому еще придется мозги вправлять? Все ясно как день, а эти, с позволения сказать, демократы ревут белугой, будто демократию свою хоронят... Мало своих радетелей с претензиями, так тут еще господин Фишер из МВФ прибыл. Беседовать хочет. Выяснять, какая у президента экономическая программа. А откуда президенту знать, какая у него программа? Вот есть Центр стратегических исследований, они там чего-то разрабатывают экономически-утопическое. Но пока-то еще не разработали. "Ы-э-э-х, — вздохнул президент. — Пора, однако, отдохнуть от этих яйцеголовых". И срочно убыл на Северный флот на подводную лодку. Опустился с ней на дно и заночевал там. А господин Фишер остался в Москве дожидаться, когда президент всплывет. n n n Армия была единственным, что президент понимал и любил в своем дремучем и запущенном царстве. Все остальное было мутно, чуждо и навевало скуку и зевоту. Он не был политиком, не находил большой радости в придворных играх и "плавал" в том, что касалось экономики и финансов. А с армией все было просто и ясно. Он уходил, как в запой, в ее истребители и корабли, наряжался в красивую военную форму и самозабвенно играл то в пилота, то в капитана. Ключ на старт, право руля, квадрат 409 — огонь! Есть, цель поражена! Поговаривали, что это синдром мальчика, не наигравшегося в солдатики и не послужившего в армии. Мол, теперь он дорвался до вожделенных сокровищ и не остановится, пока не перепробует все. Подводная лодка и целование кувалды в процессе посвящения в подводники — это только начало. Потом он научится водить танк Т-90, управлять вертолетом "Черная акула" и метко стрелять из ПЗРК "Игла". Вместе с боевыми пловцами он будет минировать подводные пещеры, прыгать с парашютом в тыл врага, собственноручно запускать "Тополь", а кончится дело полетом на станцию "Мир", и потрясенные россияне тогда окончательно напугаются величием его подвигов. Но на самом деле это был вовсе не синдром мальчика, выросшего без солдатиков, а свойство, обычное для императоров всея Руси, подавляющее большинство которых отличалось теми же склонностями, что и нынешний президент. Все они страстно любили свою армию, без конца устраивали ей всякие парады и смотры, наряжали солдат в парики и учили конные полки маршировать по-особому. В то же время они впадали в тоску от социально-экономических забот и старались сбагрить их каким-нибудь своим фаворитам — близким, доверенным людям, с которыми их связывали отношения почти родственные. Поэтому, когда в череде императоров вдруг появлялся тот, кто вместо армии интересовался наукой и просвещением, говорили, что в России "наступил золотой век". Но это случалось крайне редко. n n n Единственным военным мероприятием, на котором не следовало ожидать появления президента, был марш колонны омоновцев, направляющейся на зачистку чеченского села. С окончанием активных боевых действий эти колонны стали с необычайным упорством попадать в засады, искусно расставленные боевиками на пути их следования, и российские города, отправившие на войну милиционеров, с трепетом ждали своей очереди объявлять траур. Настолько часто и одинаково случались трагедии, что уже начинало казаться, их невозможно избежать. В массе своей россияне даже стали к этому постепенно привыкать. Привыкать к бесконечным спискам фамилий погибших. К необычайно длинным рядам гробов. К слезам и обморокам, отпеваниям и похоронам. К тому, что никогда у трагедии нет виноватых и никто не бывает наказан. Но привычка эта вырабатывалась только у сторонних наблюдателей, которые смотрели на похороны по телевизору. А у тех, кто хоронил родного человека, привычки никакой не появлялось. Наоборот, души их метались, отказываясь верить и понимать. За что его убили? Ради чего, ради какой великой цели он умер страшной, мучительной смертью, заснул вечным сном в грязи никому не нужного аула? Очень по-разному люди отвечали на этот вопрос. Одни говорили так: "Их убили чеченские бандиты. И, чтоб впредь такого не повторялось, мы должны победить бандитов, уничтожить гнезда терроризма. Это святая война — за будущее России, будущее наших детей". ...У них еще были дети. А у кого детей уже не было, думали: "Да и черт с ними, с бандитами. Лучше бы мой сын жив остался". n n n Таких с каждым днем становится все больше. Потому что каждый день страна хоронит погибших в Чечне. Практически ежедневно — одна-две фамилии в областной газете. Практически ежедневно — одна-две свежие могилы в большом городе. Со стороны незаметно. Ведь шум поднимается только из-за массовых потерь — когда тридцать или сорок человек сразу погибли. А когда один или два в день — никто о них и не говорит. Но ведь это КАЖДЫЙ день. И знаете, что удивительно? На таких похоронах никогда не видно президента. Он не плачет на плечах у вдов и не клянется отомстить — ни вслух, ни про себя. И нет ни сжатых челюстей, ни играющих желваков, ни прямого и ясного президентского взора, обещающего не отступать. Впрочем, может, и к лучшему, что он не ходит на эти похороны...